19 августа 1994 года. Ялта.

        Дорогая Белла Стаканчик! Пишут тебе две бутылочки Портвейна - Кокур и Старый Нектар (Массандровский завод). Белла, мы лежим среди ничтожных людей за тысячу рублей. Две ненавистные тебе и нам женщины лежат рядом. Периодически спрашивая у нас время. Помнишь, как говорил Пако Рабанне, что женщины всегда должны одеваться так, чтобы поддерживать в мужчине постоянное желание. Такое разнообразие женских купальных костюмов, вычурность вкуса - удивляет. Дамы здесь ходят в ярких туфлях на каблуках: кажется, что в них и купаются. Но часто мужчины ими здесь совсем не интересуются.
        Дорогая Белла! Нет. Это не любовное письмо, как ты уже, наверное, догадалась. Это письмо - о позоре и стыде двух твоих друзей. Мое полотенце пахнет деревом. Рядом лежит Миша. Ты спросишь: "Вы близки?" - Да. У нас много общего.
        Ничтожных людей, лежавших у береговой черты, смыло волной. Но они все спаслись. Начинается шторм.
        У Миши пастозность на лице. Я небрит. Но опасаемся мы только одного - встречи с Афоней. Это необыкновенный мужчина, без видимых пороков.
        "Белла, милочка, если окружающим нас ничтожным людям, - говорит Миша, - налить в корыто шампанское или портвейн, они будут пить его как рыбы."
        Белла дорогая, Миша проник в тайны моего сознания. Смотрит на меня свысока и угощает только чаем - никаких раков тебе или креветок.
        Мы можем оказаться на паперти. Повидавший и испытавший жизнь сполна мужчина, у которого мы остановились, выживает нас из дома. Может быть, на то у него есть причины.
        Он сказал нам грозно сегодня утром: "Бляди! Быстро вставайте и на море!" - Мы от этих резких слов проснулись. Открыли глаза. Он гнев сменил на милость и обратился за сочувствием: "Простыл я что-то, - говорит. - Наверное, после бани просквозило".
        Миша, вскакивая, начиная первые в этот день движения, пока еще не совсем ловкие, отвечает: "Хуев холодных насосался, а не в бане продуло!" А вчера ночью в доме этого человека мы были привидениями.
        Мы беседуем с Мишей о богатстве: "Если раньше, - говорит Миша, - старые еврейки сидели в золотых цепях и серьгах на пляже, то сейчас - золотые цепи бьются на упругой груди молодых людей, как символ достатка и благополучия".

20 августа.

        Дорогая Белла.
        Вот еще прошли одни сутки без тебя. Каждый раз, когда мы отправляемся на пляж из дома сполна хлебнувшего жизни мужчины, Миша, с какой-то усиливающейся наглостью, напоминает, чтобы я не забыл деньги, сигареты и зажигалку. Сегодня утром я пожаловался: "Мишка, дружок, у меня тело как ватное". Мой друг Мишка, еще не проснувшийся, но уже готовый меня унизить, ответил: "Потому что ты - тряпка... Ты не мужчина, а тряпка!"
        Похоже, что наша репутация в Ялте все же катится под уклончик. В связи с этим, позволь мне рассказать больше о наводящем страх на нас мужчине - Афоне. Он - самый главный в компании местных и приезжающих гомосексуалистов - раскладыватель пасьянсов. Мы думаем, что у него даже есть картотека. Вчера вечером он показывал влиятельным в этом мире людям на нас пальцем и говорил: "Вот, смотрите - уже пьют!" Было 22.30.
        В его картотеке мы, без сомнения, находимся на букву "Б". Раскладывая пасьянсы, этот страшный человек предлагает нас как "бляди (пьющие, бездомные)". Мы так еще и не сняли квартиру. Ты, как мудрая женщина, можешь догадаться, что с такой репутацией на нас спрос невелик. "На нас, - говорит Миша, - просто никто не обращает внимания".

21 августа.

        Дорогая Белла.
        Казалось бы, что случившееся вчера - несмываемым позором может остаться на мне и, все-таки большей частью, на моем друге Мише. Но был ли это позор или стыд? Судить можешь только ты. Все участники событий - были их достойны и получили каждый поделом.
        Сейчас я предоставляю суду твоему - известному в нашем городе салону - суматошную историю, в которой каждый шуршал по-своему, и где так и не прозвучала гармоничная мелодия. Я, как оставшийся в случившемся - неудовлетворенным, а поэтому - чистым, чувствую в себе силы передать все объективно. Хотя смущает количество мелких деталей - их слишком много, - но из мелочей, попыток превратить хаос в гармонию вся история и состоит.
        Хозяин квартиры, четко придерживавшийся образа уважаемой и держащей власть в своих руках бабушки семейства, в начале вечера моего с Мишей падения превращается, с одной стороны, в Кащея Бессмертного, а с другой стороны, в оголтелую, попавшую под дождь как из ведра ворону, постоянно старавшуюся взлететь, но к полетам больше не способную по причине слипшихся перьев, - превращается в содержательницу борделя для утех своих и молодых солдат. Как будто пытаясь взлететь, не привыкшая к полетам, она вскакивала из своего кресла, для комфорта устланного поролоном, плевалась и осипшим голосом кричала: "Миша! Встать! В спальню!" А в спальне лежал, томясь в ожидании незнакомых пока удовольствий, солдат.
        Миша позже говорил, что ты сразу бы отстранила нашу генеральшу от руководства спонтанно сложившейся армии.
        И Миша вставал и уходил, не осмелившийся ослушаться приказа. Внешне, как всегда, он выглядел спокойно, но вожделение бушевало в нем. Ожидавшие прикосновения к не познавшему еще мужских ласк телу солдата разжигали воображение больше, чем качество молодого тела или ума. Может быть, это сравнимо с волнением женщины, соблазняющей гомосексуалиста.
        Вообще, хочу тебе заметить, что все современные строгие гомосексуалисты неудержимы в желании побрататься, как в неком языческом ритуале, со всеми приятными мужчинами мира. Как сказал Александр Васильев: "Спешат поделиться своей радостью с каждым". И каждый новый на этом отчаянном пути составляет предмет гордости.
        "Встать!" - был отдан приказ мне. Их было четверо - молодых солдат. Остальные участники драмы тебе уже известны. "Где находится город Швейцария?" - время от времени спрашивал один из них. "Самый умный" - считал в начале своего падения Миша.
        "На выполнение приказа даю 10 минут!" - орала осипшая бандерша. Тот, кого мне судьбой было предопределено усладить, нежно обнимал меня за плечи, говоря, что 10 минут мало, обрадованный скорее тем, что спустя два часа мы единственные из двух решивших побрататься полков нашли общую тему для беседы - о наркотиках.
        Буду искренним - я смущался больше своего солдата. "Марш в спальню! Рушится весь распорядок!" - неистовствовала бандерша. Сраженный жесткостью распорядительницы борделя, я не мог пошевелиться и промолвить сло́ва. Мне казалось, что меня отправляют на эшафот.
        Тем временем армейские разговоры сменили разговоры житейские. "Меня тут в прошлом увольнении отвафлила одна кобыла..." - говорил самый респектабельный из четверых.
        "Что?"
        "Ну, бикса, харька... А как у вас баб называют?"
        "У нас?" - удивленно смотрели мы с Мишей друг другу в глаза.
        "Дамы," - по-прежнему внешне спокойный, но готовый ко всему, отвечал Миша.
        "Миша!" - прозвучал приказ. Миша исчез.
        "У моей мамы было четыре ходки и папа вор в законе..." - шептал Мише в предчувствии любви молодой солдат.
        "Ты будешь ночевать на паперти, дура!" - обезумевшая от моего поступка махала голая генеральша крыльями, все больше походя на ворону. Ее живот выпячился вперед, ягодицы выпали из нижнего белья, локти были сведены за спину, а перед глазами мельтешили пальцы и нос.
        "Дура!" - сплюнула птица, казалось, огорчившись тем, что опять не смогла взлететь и сменила в спальне Мишу с самым умным и покладистым героем армии.
        Здесь я прервусь и поясню следующее. Оба полка в моем письме выглядят неприглядно. Неприглядно выглядел и я в своем желании направить ситуацию в выгодное мне русло, в желании получить то, что хочу я, разложить свой пасьянс, не обладая достаточным к тому талантом. Добиться за 10 минут любви и взаимности от солдата, не способный предложить ему это же первым. Удивительна способность Миши показать любовь и дружеское расположение партнеру в борделе и предложить удовольствие, не оскорбив его и себя. Прежде чем в твоем салоне будет произнесен приговор, прошу подумать о том, насколько велика разница в законах, управляющих гомосексуальными и гетеросексуальными борделями.
        Конечно же, главное, зачем мы все собрались, был соблазн. Другое дело, что бандерша работала жестко. На первый взгляд, опуская одних, делала других более снисходительными, но ведь опущенными или возвышенными страстью были и те, и другие.
        Считается, что соблазнением гетеросексуалистов, особенно солдат, можно гордиться. В этом нам могут служить наглядным пособием современные порнографические фильмы. В чем же здесь дело? Мы с тобой, как-то определившиеся, что нет разницы между мужчиной и женщиной (часто рассуждавшие о вопросе пола), должны об этом подумать. Возвышать гомосексуальную страсть, любовь, я пока не в силах, а опускать ее - опять же, не в силах.
        Использованное становится неинтересным, ошибочно считается уже завоеванным или порабощенным. Конечно же, тех, кто идет вперед, неприступные скалы манят. Но чтобы не разбиться о них и не попасть в хронику популярных дорожных изданий, нужно быть достаточно сильным, быть убежденным в правоте своего существования, щедрым и честным.
        Нам с тобой известно (мы оба читали Сартра и были поражены его вульгарностью), что вожделение особи одной для другой особи часто бывает раздражительным, если вторая не испытывает ответного вожделения. Но кажется, что не может оскорблять вожделение, если им движет любовь. "Почему генерал нашего борделя стал похож на оголтевшую ворону?" - спросишь ты. Нет, не потому, что он досадил мне. Им двигало желание ознакомиться с большинством молодых людей, минимально растрачивая на то себя - жестко, по-армейски: водка лилась рекой, на столе часто появлялись кусочки пожаренной Мишей свинины.
        В обстановке тотальной стеснительности в стихийном, как в нашем случае, борделе ситуацию исправляют алкоголь и умелое руководство "мадам". Нашей же бандерше показалось (помогла ей открыть на то глаза водка), что она вовсе и не бандерша, а руководительница Вооруженных Сил.
        "Так, - сплюнув и вертя шеей в разные стороны, говорила она. - Что-то шея болит. Ты массаж умеешь делать?" - поворачивалась носом к одному из солдат. События торопила, всякую свободную активность пресекала, полагая, что на то ее обязывает само положение хозяйки. "Никого не трогать и денег не давать!" - приказала хозяйка, лишь только мы вошли. Что означало: пока сама не пойму, в чем дело, приказ не отдам.
        Бордель для нас с Мишей был бесплатный. Но все равно, ты можешь возмущаться: "Где же эстетика!"
        "Как с вами, гомосексуалистами, нужно себя вести?" - спрашивал мой возможный партнер, неловко, но нежно обнимая меня за плечи. Для начала поинтересовался, не возникает ли у меня иногда влечение к женщине. Затем стал расспрашивать про огни дискотек у нас в Питере. Я начинал чувствовать себя угловатой ПТУшницей в мини-юбке с торчащими в разные стороны осветленными волосами, любительницей хэвиметалл, с нелепо, но щедро нанесенной на лицо косметикой. Изо всех сил мой парень старался казаться галантным. Но стереотип поведения в преддверии любви, навязанный парню традиционным воспитанием, начинал меня отпускать. Лишь только я стал выбираться из оков образа любительнцы хэвиметалл, предлагать другой тип поведения, который в перспективе мог привести к развитию отношений на более продолжительное время, чем определила хозяйка борделя...
        "Нет! - прости, Белла, опять сплюнула бандерша, резко дернув головой. - Ты наказан за нарушение распорядка в борделе и с этим солдатом не пойдешь! Поезд ушел," - и она расхохоталась, выпятив в меня глаза и упершись носом, при этом гордясь своим остроумием и знанием толка в жизни.
        "Так! - командовала уставшая и охрипшая птица. - Всем гулять на набережную! А ты и ты, - указала она на двух солдат, - остаться!" Ей опять захотелось хуев (любви?). "Кар-кар-кар," - хихикала она, приплясывая как древний и охуевший туземский шаман, направляясь в спальню.
        Мы гурьбой высыпали на улицу.

23 августа.

        Дорогая Белла.
        Сегодня я убежал от Миши в Симеиз. Думаю, что начинаю его раздражать. Вчера вечером он анализировал мои поступки и раздавил меня. Поэтому я прерву рассказ о борделе, тем более, что пока для меня не совсем ясны желания, двигавшие солдатами.
        Я совсем не могу сейчас общаться с людьми. Даже с продавцами магазинов и киосков. Мне кажется, что все видят ту сущность во мне, которую вскрыл Миша. И любое резкое слово - еще один камень на ту плиту, которой Миша прихлопнул меня.
        Мне кажется, что только море, в своем безразличии и безучастности к общению людей, может успокоить. Хотя даже от него время от времени мне хочется требовать любви.
        "За красивые глазки?" - как постоянно спрашивает меня Миша. Миша - мудрый человек, хорошо понимает, как нужно строить отношения с людьми и находиться в жизни, как в своей тарелке.
        Мне страшно подходить к тем, кто готов меня оскорбить, и так же страшно подходить к компаниям гомосексуалистов, распластанным здесь, на камнях, у края моря и зовущих меня протянутыми к небу стаканами портвейна. Они кривляются, часто остроумно на бытовом уровне. Называют друг дружку коровами или дурами. Подчас их смех становится истеричным, как сознание того, что их мечты разошлись с реальностью. Они считали, что заслужили больше любви от мужчин и от жизни. Я смотрю на них и пытаюсь найти хоть что-то, кроме их безобидности, переходящей у некоторых в коварство, или пьяного веселья, или, может быть, умения ухаживать за мужчиной. За что еще их можно любить? И понимаю, что их абстрактные обиды неоправданны. Они - нежные, потерянные бабочки, призванные светом, неизвестно кем к существованию, как могла бы сказать Катя. В них нет стремления, для них нет смысла в том, чтобы облагородить себя, может быть, знаниями. Может быть, трудом или, на худой конец, радикализмом или оголтелостью. По сути, любить их не за что, кроме скрытой глубоко нежной ранимой души. Они ничтожные люди, как и я. За тем лишь исключением, что моя душа ранима и нежна лишь по отношению к себе самой.
        Ты спросишь: "Где же нашел Миша ту плиту, под которой я лежу раздавленный?" Назову ее "Плита из четвертинки арбуза" и расскажу, когда снова увижу тебя или напишу позже. А сейчас, чтобы повеселить тебя, послушай историю о том, как мы с Мишей были привидениями.

27 августа.

        Дорогая Белла.
        Прости за долгое молчание. Спешу поделиться с тобой своими переживаниями. В баре на пляже я оставил зажигалку Саймона. Где она теперь - не знаю. Думаю, что исчезновение связано с моим легкомысленным поступком. Как только судьба готовит мне печальную, в определенном смысле, участь - расставание с возлюбленным - вещи, подаренные мне в известном состоянии, как знак расположения и желания материализовать присутствие в моей жизни, обретают смысл и растворяются вместе с образом любви.
        Два предыдущих дня здесь, в Ялте, проходили для меня необычайно спокойно. Как я и опасался - это было преддверием бури, разбушевавшейся вчера вечером. Пока воспоминания свежи, я обойду стороной твердо осевшие в памяти истории с привидениями и солдатским борделем, и вместо этого, по свежим следам, опишу случившееся вчера.
        "Вот посмотри - это крайняя степень алкоголизма, - сказал этот ничтожный Афоня, указывая на меня своему возлюбленному, - пьет один!" Было 10 часов вечера, и моя крайняя степень алкоголизма заключалась в том, что я, скучая на набережной, пил 100 грамм портвейна и наблюдал за дамой с собачкой.
        Афоня - старый приятель Миши. У них за плечами - семь лет совместной жизни. Разумеется, они не могли пройти для Миши бесследно, оставили такой след, что в минуты, когда я сердит на Мишу, я называю его маленьким Афоней. Миша же зовет меня: три по сто портвейна. Но это - отдельная история. Миша и Афоня, как и полагается старым друзьям, в конце концов поссорились из-за пустяка, и вот уже год не разговаривают.
        Воспользовавшись моим одиночеством, Афоня стал занимать меня рассказами о Мише: как он подобрал его пьяным ПТУшником 13 лет назад спящим в подъезде, и о том, как два года назад его испортили деньги. Я все внимательно слушал, кивал головой и ни одну из сторон не поддерживал, понимая, какие эти Афони грозные силы.
        Все случилось внезапно. Афоня вдруг встрепенулся и, указывая на кого-то, отдал приказ: "Быстро иди сними! Парень - фантастика, прокурор из Ровно". Зная, что моя репутация после истории в солдатском борделе висит на волоске, я поспешил исполнить приказ. Вначале забежав в туалет, где мне предложил развлечься мастурбатор Кавказа, в подтверждение достав, прости, возбужденный член из штанов, чем насмешил меня ужасно. Я отговорился, что так мне развлекаться неинтересно, и побежал выполнять приказ.
        "Какие у тебя достоинства?" - спросил прокурор из Ровно, рассматривая меня как жертву своего суда. Я не смутился и сказал, что у меня есть чем гордиться. "А у тебя?" - задал я встречный вопрос.
        - Мои достоинства в размерах, - ответ был краткий и не расплывчатый.
        Дальше мы кое-что уточнили, договорились купить вина и пойти ко мне домой.
        Я побежал за вином, однако, по пути был перехвачен Мишей. "Шампанского! Шампанского!" - требовал радостный Миша. Рядом с ним был рядовой запаса Армии. Чувствовалось, что они неплохо провели время. Миша рассказывал рядовому запаса, как живут приличные люди, и требовал праздника. Я отказывался от шампанского, ссылаясь на отсутствие времени и средств. Хорошо разбираясь в системе моих жизненных ценностей, Миша предложил: "Вспомним Беллу!"
        Воспоминания пришли вместе со вкусом шампанского и появившимся откуда ни возьмись донецким кутилой, купившим за водку музыкантов-панков. Панки самозабвенно орали песни, дергая гитарные струны. Кутила заставлял всех пить, уверял, что он важный человек в донецкой угольной промышленности, чувствовал себя меценатом современного искусства и предлагал всем помощь. Я не мог всего этого больше выносить и, сославшись на важную встречу с прокурором, оставил весь тот хаос и гордившегося рядовым запаса Мишу на глазах у завидовавших гомосексуалистов.
        После случившегося в ночь с 27 на 28 августа Миша стоит в картотеке отдела кадров Афони на букву "У" (униженная и оскорбленная).
        Прокурор меня не обманул и утром благодарил за счастливые часы, подаренные нам крымской ночью. Бедный человек, убежденный, что СПИД передается через пот.
        Ты спросишь: "В чем же падение Миши?" Объясню. Сегодня утром Миша проснулся сам не свой от стыда. Он не мог смотреть мне в глаза, размахивал руками и не мог найти себе места в нашей, казалось бы, не маленькой квартире. Бегал по ней туда-сюда и кричал как бешеный: "Унижен и оскорблен!" Он пытался в ту же ночь утащить доставшееся мне с таким трудом мое счастье. Пытался утащить за те воспетые им же размеры.
        Но прокурор произнес все же свой приговор: "Егор во всех отношениях лучше". Нам с прокурором представилось в ту ночь, что мы влюблены, и поверь, любовные страсти там бушевали и достигали своего достойного завершения. Я был отмщен за историю в солдатском борделе. Ведь все из солдат отдавали предпочтение Мише.

29 августа.

        "Вот стою я перед вами и думаю: "Что же это я тут стою? Спою," - сказала Алла Пугачева перед началом своего концерта в Ялте и запела. Я был на этом шоу. Притворился, как всегда, журналистом и прошел бесплатно. Певица оставила во мне сильный и неизгладимый след. Она отбросила в конце концов свои смешные идеи о похудании, соответствии западным стандартам, и расцвела по-новому. Она рассказывала своему зрителю, своему "судье," о заставшей ее врасплох в эти дни любви. Вновь чувствовала себя маленькой девочкой-толстушкой, хотя, казалось бы, "мадам, уже падают листья". Определенно, новая любовь снесла ей крышу, и похоже, что навсегда. Она хохотала, шутила, философствовала о боге и о себе, казалась счастливой и пела "ведь как на свете без любви прожить..."
        После концерта Миша с остервенением трахал местного молодого человека. Я отказался присоединиться. Это был танцор-тарахтелка. Он говорит всегда. Я спросил: "Есть ли у Вас возможность говорить во время танца?" "Да," - ответила тарахтелка. Я испугался, что она будет говорить и в разгаре любовной страсти. Это могло легко убить во мне всякое желание.
        Следующей ночью я с остервенением трахал другого местного молодого человека. Миша спал.
        Конечно, ты стесняешься своего любопытства и не можешь мне задать вопрос: "А трахнул ли кто-нибудь тебя?"
        Знаешь, у меня, как и у многих молодых людей, как следствие воспитания - комплекс мужественности, поэтому я промолчу.
        "Кузя! Кузя!" - звал Миша на набережной Ялты худощавого, усатого, с торчащими ежиком волосами человека.
        "О-о! Миша!" - обрадовался неожиданной встрече человек.
        "Кто это?" - спросил я.
        "Маркитантка Турецкой Армии - Кузя," - ответил Миша.
        Через несколько минут мы сидели у Кузи в гостях и пили шампанское "Золотая балка".
        Кузя показался мне человеком приличным. Он убежден, что все люди бисексуальны, и приводил примеры из своей жизни. В Турцию Кузю зовет коммерческий интерес. Кроме этого, интересует Кузю еще и турецкая Военно-морская база.
        Турецким матросам Кузя возит молоко и еще кое-какие продукты. "Их очень трогает моя забота, - рассказывал нам Кузя. - Один матрос, правда, из местных ВМС, чтобы засвидетельствовать свою благодарность, привез однажды мне в подарок 12 матросов и до сих пор пишет письма, где делится своими переживаниями и философскими исканиями... Им редко в жизни попадаются умные, цивилизованные люди..." - заканчивал Кузя один из своих рассказов.
        Миша, чтобы возвыситься в глазах Кузи, рассказывал историю нашего борделя. "...Потом мой солдат делился с друзьями, - говорил Миша, - что ни одна баба не способна сделать то, что сделали мои мужские ласки... А вообще, солдатам все равно, кто избавит их от жаждущей своего разрешения страсти".
        Может быть, дорогая Белла, это мужской атавизм, что нам все равно.
        "Чем больше ебешься, тем больше хочется, - делился со мной мудрый Афоня. Несет так, что трудно остановиться. Правда, если дружить с алкоголем, то он, как ты знаешь, может зажечь страсть или погубить ее".

31 августа.

        Прерву рассказ о Кузе. Я опять оказался бездомным. Поссорился с Мишей и убежал на два дня в Симеиз. Вернулся в свое привычное состояние. Снял домик на море. Совсем один сижу и пишу тебе письмо. Представляю так, что нам с Мишей было трудно расстаться, но расстаться было необходимо, поэтому мы поссорились. Теперь нам кажется, что для расставания был серьезный повод.
        Завтра прилетает Пуся, Мишин возлюбленный. За два дня до его приезда Миша стал следить за собой и перестал быть бутылочкой "Кокура". Правда, вчера я ему показал порнографический фильм - hard porno. Помнишь, похожий фильм мне показывал наш друг Андрей вместе с Жанной-стюардессой.
        "Эта оголтелая парочка, - рассказывал потом Миша, имея в виду меня и моего шашлычника, - в муках любви кружила по всей комнате". Мой фильм был настолько высокого качества, что сделал с Мишей то, что и призваны делать с людьми высококачественные порнофильмы.
        Миша даже собирался написать тебе письмо, упрекая меня все же в субъективном изложении событий. В письме он хотел объяснить тебе, что значит моя любовь к большому интеллекту. "Маленьких интеллектов Егор не любит, - писал бы Миша. И дальше: - У тебя, Белла, большого интеллекта нет, и если бы был - ты бы его...". Закончил бы Миша так: "Егор уезжает в Москву жарить шашлыки".
        Мне сложно говорить о ситуации любви, но в ситуациях простых симпатий между мужчинами, мне кажется, может быть острое желание, достигающее своего разрешения, но удовлетворения не приходит, или, может быть, оно настолько мимолетно, что не успеваешь понять. В поисках этого удовлетворения и идут отчаянные головы в области риска, в области таинственного и многообещающего, как то Военно-морские базы и бандитские группировки, где, скорее ошибочно, считается, и существует "абсолютная мужественность". Находят ли они там, что ищут? Думаю, нет. Поскольку один опыт влечет за собой другой и еще более отчаянный.
        Удовлетворение или сладостность соблазна в действительности лишь кривляются и берут героя в плен. Плененный, он идет дальше, с трудом представляя, как сможет прожить на прежнем уровне ощущений, уже данных ему соблазном. Здесь хотелось бы думать, что любовь настолько помогает расширить момент удовлетворения, что его начинаешь осознавать. Мужской промискуитет - это лишь избавление от вырывающейся сексуальной энергии без сладостности удовлетворения. Они стали друзьями.
        Позволь предупредить опять строгий приговор твоего салона моему солдатскому борделю. Наиболее приличный и пока интуитивно что-то понимающий юноша-солдат остался в друзьях бандерши и следует ее практическим советам в своей жизни.

1 сентября.

        Сегодня дети пошли в школу. Я проснулся опять как тряпка. Пришла хозяйка-бабушка и рассказала, какая она немощная, что старается не общаться с людьми, поскольку уже мало что помнит и понимает.
        Я подумал, что уже ни сегоняшний день, ни один из последующих улучшения ей не принесут. Она идет к своему исчезновению проторенной веками дорожкой.
        Мое состояние тряпки настолько стало мне привычным, что даже понимание того, что я тоже уже стою на этой тропе, меня не испугало. Я подумал, раздражаясь тем, что мне пришлось думать: "А ведь и для меня дни будущего не принесут улучшения и не остановят этот процесс деградации".
        Помню, как я сокрушался по поводу болезни мамы. Старший брат успокоил меня: "Но ведь она уже не молода". Это была первая встряска иллюзий, запомнившаяся в связи с простотой и обыденностью замечания, что все меня окружающее лишь бесконечная молодость.
        Есть ли граница между молодостью и старостью? Бабочки сидят на камнях крымского взморья. Незаметно перелетая из состояния детской инфантильности в состояние инфантильности старческой. В старческих телах становится трудным узнавать либо мужественность либо женственность, точно так же как и в мыслях и точно так же, как в совсем маленьком ребенке сложно определить мальчика или девочку, рассуждали мы как-то с тобой.
        Вернемся к борделю. После того как мы высыпали на улицу, солдаты, движимые своими мальчишечьими культурными традициями, пошатываясь, так как были пьяны, стали знакомиться с девочками. Мы с Мишей их развлечений не разделили и пошли на набережную слушать даму с собачкой и пить шампанское.
        К утру весь бордель был в сборе. Солдаты легли спать друг с другом. Хотя в начале все из них знали, куда идут, все сделали все, что от них ждали. Однако, в окончание истории солдаты решили написать, что с ними случившееся было лишь веселое солдатское развлечение. Они не могли показать друг другу, что были затронуты их чувства или взбудоражена сексуальность.
        Уже достаточно повидавший Миша, выпячивая челюсть, засовывал свою сумку в ящик дивана-кровати. "Ложись и не вставай, - приказал он мне, - ты лежишь на всем моем богатстве!" - и побежал дальше шуршать по квартире.
        Я засыпал, мечтая о чем-то приятном. От сладостных мечтаний на границе сна и реальности меня освободил Миша, пытаясь засунуть какой-то темный сверток мне под подушку.
        - Миша, что ты делаешь? - спросил я из мира моих мечтаний.
        - Я собрал все-все опасные предметы на кухне, - радуясь своей сообразительности шептал Миша мне на ухо.
        Его на первый взгляд необычное поведение все же может быть понято, если вспомнить, в какое время и где происходят описанные здесь события. Веселые русские парни подчас не могут простить себе своего собственного поведения, не находящего объяснения ни в какой другой знакомой им культуре, кроме как в культуре насилия.

3 сентября.

        Дорогая Белла.
        Прости, что долго не писал. Мои желания об уединении в Симеизе не сбылись. Лишь только я вышел из своей хижины на аллеи этого поселка - сразу стал попадать в компании одна хлеще другой.
        Но вот я опять в Ялте. Чемоданчик, с которым я приехал на отдых, до сих пор не распакованный лежит на первом месте моей остановки. Я же все эти дни провел в компании своего маленького красненького рюкзачка.
        Вернувшись в Ялту, я сразу попал на концерт русских романсов. Со своим красным рюкзачком в дождевике из черной болоньи Best Montana захожу я под своды концертного комплекса, и, как бы приветствуя меня, хор поет об осипшей и потерявшей зрение певице, которая в те времена, когда была с голосом и зрением, не могла пройти мимо бедствующих, а сама сейчас просить на паперти стесняется. "Подайте ей! Подайте ей!" - капали на сцене слезы. Растроганный таким совпадением и не в силах уже держаться на ногах, я присел с краешку на один из рядов комплекса. И вдруг в атмосфере царящей печали и жалости я услышал смех. Хохотали, как ты уже догадалась, добрые пусечки. Перебросились приветствиями со мной - и все.
        Они теперь приличные. Постоянно вдвоем, никого в компанию не берут. Миша носит за Сережей (Пусей) шезлонг на пляже. Тот садится в него, скрещивает ножки, складывает ручки с кольцами на животике и часами любуется морем. Наверное, море его успокаивает и вдохновляет.
        Не могу больше испытывать твое любопытство и на примере незначительной бытовой истории попытаюсь объяснить правила жизни приличных людей.
        В легком настроении, беззаботно поглядывая по сторонам и напевая про себя, я направлялся на респектабельный пляж гостиницы "Ялта". По пути мне попался торговец арбузами. Весело поторговавшись, я купил у него четвертинку ароматного астраханского арбуза.
        На пляже в респектабельном баре сидели Миша, бывший интуристовский бармен и преуспевающий делец из Москвы Ваган. Компания была благодушно настроена в это солнечное крымское утро, ела услужливо нарезанный официантом арбуз, запивая его минеральной водой из прозрачных бокалов с нежно звенящим в них льдом. Белые пластиковые кресла позволяли комфортно устроиться в них и худощавому телу бармена и молодому, но уже тучному телу дельца, заказывающего в этой компании музыку. Лишь Миша скромно сидел на краю кресла, подавшись вперед, тем самым выказывая почтение достигшим успехов в жизни своим собеседникам и проявляя желание стать в будущем такого же уровня приличным человеком, как и они.
        Появляюсь я с красным рюкзачком и в тюбетейке. Заметив это, компания добродушно позвала меня за белый пластиковый столик. Полная, покрытая волосами, рука указала на арбуз и лениво, но убедительно предложила мне угощаться. Я угощался, как всегда стесняясь этого, и, удивленный роскошью стола за утренней беседой, задвигал все дальше под стул своими ногами в кедах прозрачный пакет с четвертинкой арбуза.
        - Ты можешь оставить это в холодильнике в баре, - предложил Миша.
        Я согласился и отправился на пляжную гальку загорать. Некоторое время спустя подошел Миша.
        - Тебя в эту компанию больше никогда брать не будут, - сообщил он и пояснил. - Принимая угощение, ты должен был предложить и свой арбуз.
        Миша говорил долго, но я его не слушал. Краска стыда залила лицо, а мысль о том, что мне никогда не стать приличным человеком, заставила сжаться сердце.
        Раздавив меня окончательно, Миша перевел дыхание и решил посплетничать.
        - ... а месяц назад Ваган поставил своему другу-компаньону в Ростове партию просроченного немецкого пива. Даже в Ростове пиво не стали покупать. Ваган его обратно не принимает. На компаньона наложил штрафные санкции и в случае неуплаты угрожает бандитами...
        А худощавый высокий бармен, кроме того, что нарезает услужливо арбуз Вагану, всю жизнь недоливал пива иностранным туристам. Сэкономленные таким образом деньги позволили ему с течением времени стать приличным человеком.
        Лишь несколько дней спустя эта информация позволила мне избавиться от комплекса ничтожества и смело смотреть в глаза приличным людям.
        Моя репутация на отдыхе позавчера прыгнула вверх, а вчера опять упала. Кажется, что я уже безнадежен.
        Как-то раньше я уже писал тебе, что́ может составлять предмет гордости гомосексуалистов. Так вот. Я решил размяться и попрыгал по камням. Ушел достаточно далеко от центра пляжных страстей. Стою на камне в одиночестве и смотрю вдаль. Вдруг передо мной вырастает хорошо сложенный, симпатичный молодой человек с полиэтиленовым пакетом в руках, в плавках и в кедах.
        - Как называется этот поселок? - задает он мне вопрос и показывает в пространство.
        Разговорились, выяснилось, что юноша вот уже на протяжении 4 часов бродит по побережью. Попрыгали вместе по камням. Я пригласил его выпить пива в поселке. Добрались до центра страстей, чтобы забрать мои вещи. Покурили там вместе, поныряли. Со стороны казались уже хорошими приятелями.
        На следующий вечер по всему побережью я был примером того, как ловко и непринужденно нужно знакомиться с гетеросексуальными парнями (натуралами). Я не стал вносить ясность в ситуацию и не рассказал, что мы лишь пили пиво с парнем, не доели салат, в беседе затронули тему гомосексуализма. И парень задал твой любимый вопрос: "А кто кого?" Мне было трудно удовлетворить любопытство уже надоедающего нового знакомого. В ситуации взаимных симпатий этот вопрос не возникает. Возникает желание, корректное поведение в котором не превращает юношу в девушку или наоборот и не оскорбляет мужественность участвующих в действии.
        В этом уже давно разобралась западная культура и даже зашла дальше, культивируя искусственную мужественность, стереотип мужественного поведения, связанный с так называемыми джимами, а затем с кожаными куртками или майками-корсетами, подчеркивающими упругость торса. Мне приходилось наблюдать, а иногда и участвовать, в любовных состязаниях силачей в черных комнатах Парижа. Это производит впечатление большей частью эстетическое, нежели вызывает замутняющее мозг желание. Приятно ощущать себя через равного тебе другого; возникает иллюзия единения мужественного через любовь, хотя даже внешне это скорее братание. Что не так уж и плохо, поскольку избавляет картинку от привносящей пошлость неприглядной похоти. А в обсуждаемом нами с тобой вопросе главным по-прежнему остается сила желания.
        Пока мне неинтересно тратить силы на соблазн бессмысленного гетеросексуалиста. Краткие выезды в Париж еще способны на время обуздать мои фантазии. Мой крымский натурал сообщил, когда кончилось пиво, что его и парни, и девушки называют дураком. Я поспешил попрощаться.
        Ты спросишь: "Почему же братание?" Меня привлекает это как эстетика отношений. Отношений в определенной степени девственных, страсти, обреченной не достичь своей полной разрешенности в биологическом смысле - рождения новой жизни.

Дорогая Белла.
        Спешу с тобой поделиться еще некоторым своим смущением, историей, в которой я был использован как возбуждающий фактор. На камне мне улыбался молодой человек небольшого роста, коренастый, с пастозностью на лице. Очевидно, мы нравились друг другу, поскольку улыбались, глядя в глаза некоторое время. Я решился подойти.
        Вдруг, откуда ни возьмись, на наш камень выползает мужчина лет пятидесяти. Называется мужем парня с пастозностью на лице и начинает рассказывать, что он любит парня каждую ночь по два часа без перерыва. Только этого ему мало. Также он любит свою жену и может любить всех окружающих. Мне запомнились его слова: "Каждый мужик хочет, чтобы ему вставили, или сам вставить другому... Почему хочет - не знаю," сделал заключение этот человек. Потом обратил на меня внимание и сказал: "Откуда у меня берутся силы - сам не знаю. Тебя готов любить тоже всю ночь, так что мало не покажется. Видишь - уже встает!"
        Где-то далеко в моем сознании пробивалась разгадка, что у этого человека на закате сексуальной активности желания расходятся с действительностью и возбуждают его так называемый во Франции "фантазм," что он может любить все более-менее приличные попки ночи напролет.
        От случившегося я оторопел, не мог пошевелиться и промолвить слова, тем более обратить внимание на то, что происходило в глубине сознания. Меня настойчиво стали угощать шампанским и одновременно пытались вызвать желание. Я смог лишь произнести: "Я так не могу. Здесь кругом люди смотрят..." Наверно, прозвучало это нелепо, как если бы я то же самое произнес в черных комнатках Парижа.
        - Ну ты и закомплексованный парень, - слышал я в ответ. Драма развивалась на глазах у парня с пастозностью на лице.
        Шампанским, заветами о том, что надо любить жизнь, и неиссякаемой любовной страстью мужчина лет 50 вызвал во мне доверие. "Мне хочется поставить троих, четверых... и всех любить," - остались в моем помутневшем сознании его слова.
        Пригласили в гости. Поскольку от услышанного я был как заколдованный - согласился. Мы жарили карпов, ели салат, пили шампанское. Затем предложили пройти в комнату. Замешкавшись на кухне, моя руки, я отстал от компании. А когда вошел в комнату, застал своих новых знакомых голыми катающимися друг по другу без какого-нибудь очевидного интереса. И здесь началась кульминация.
        Когда на меня как зверь бросался мужчина лет 50, парень с пастозностью на лице собирал вещи, искал билет, уверяя всех участников событий, что он немедленно возвращается домой в Москву. Когда в перерыве между сбором вещей на меня бросался парень, его предыдущие действия повторял в той же последовательности мужчина лет 50. Причем хочу тебе заметить, хотя взрослый человек уверял меня, что парень с пастозностью на лице неспособен на активные действия, я увидел другое. Кажется, что ты уже теряешь интерес к этой истории, поэтому постараюсь закончить.
        Не совсем понимая, что происходит, не получая никакого удовольствия, я заспешил на набережную. Возлюбленные шуршали по квартире, упаковывая чемоданы в разных углах.
        Это было вчера вечером. Сегодня я встречаю эту трогательную парочку на пляже и удивляюсь: "Как, вы еще не уехали?"
        "Ты понимаешь, я трахал его всю ночь и сейчас готов любить троих, четверых..." - неслось мне в ответ, но я уже думал о своем. Может быть, это и есть любовь? Желая каждую попку, мужчина лет 50 ни на секунду не оставлял парня с пастозностью на лице.

Дорогая Белла.
        Вот и мой последний вечер в Ялте. Я ходил по набережной туда-сюда и подумал: "Что же это я хожу? Сяду и напишу пару строк Белле".
        Мимо проходят Пусечки. Помахали мне ручками в знак приветствия. Они пошли на бесплатный концерт. Здесь проходит фестиваль классического искусства. "Баархатные сезоны" (ведь сентябрь уже). Публики осталось мало. Концертный комплекс наполнен лишь наполовину. Здесь, правда, не раздают бесплатные билеты, как помнишь, в Мариинском на открытии Игр Доброй Воли, но двери гостеприимно распахнуты для всех желающих.
        Здесь жива еще и дама с собачкой. Порядком постарев, с закрученными в ватрушку волосами, в потертых джинсах с изменившейся по причине возраста худощавой фигурой катит она на набережную каждый вечер старую детскую коляску с собачкой. Собачка (мне кажется, что это постаревшая чеховская Каштанка) наряжена в серебряную юбочку, серебряный воротничок и бюстгалтер. Они останавливаются. Дама берет аккордеон, наполняет воздухом его меха и говорит собачке: "Ну что, споем!" Собачка поднимает в небо мордочку и начинает скулить, мало обращая внимания на аккомпанемент, об ушедшей молодости и обманувшей любви. Люди бросают дуэту артистов деньги, собираются другие потертые собаки, грустят и подпевают.
        Сережа предложил Мише, благоговеющему перед высоким вокалом, выступить ее импрессарио и включить в концертную программу наряду с выдающимся мужским сопрано и женским басом.
        Я обещал освещение программы в прессе. Сожалею, что не смогу увидеть здесь "американскую звезду российской эстрады, легенду русской эмиграции - Любу Успенскую," как пишут, привлекая зрителей, концертные афиши.
        Есть здесь и культурная альтернатива - квартет наркоманов. Засыпая, они поют песни Битлз с такой монотонностью и печалью, как будто прощаются с чем-то навсегда. Квартет привлекает публику, стремящуюся понять современное искусство и вырваться из оков ялтинской обыденности.
        К парням я более снисходителен, но ялтинских дам попробую тебе описать в двух словах. Известно, что телевидение и пропагандируемые шоу-бизнесом образы непосредственно формируют вкус большинства. Дамы на ялтинской набережной - это слет больших и маленьких, юных и бальзаковского возраста Алл Пугачевых, не скрывающих своих желаний Ирин Аллегровых, всегда обманутых и потому страдающих Тань Булановых, приличных Софий Ротару и, кажется, кукол Барби. Это круговорот блестящих бантов, торчащих причесок, золотых и серебряных шлейфов, разноцветных туфель, отставленных попок и выставленных вперед бюстов. Все должно работать на привлекательность сексуальную.
        Спутники же дам с достоинством несут на шее фотоаппараты Поляроид - моду этого сезона в Ялте. Фотографируются с удавами, попугаями, ряжеными пиратами, слушают анекдоты про наркоманов, гомосексуалистов, евреев и супружеские измены. Хохочут и бросают рассказчикам деньги. Хлещут по попкам и дергают за руки своих капризничающих детей. В общем, отдыхают.
        В смятении я брожу вокруг концертного комплекса и натыкаюсь по дороге в туалет на скрытую под квадратными бело-черными мраморными плитами землю. На плитах надписи - Алла Пугачева, Филипп Киркоров, София Ротару, Таня Буланова и др. Так увековечили память об выступлениях артистов и отблагодарили за их вклад в развитие современной культуры Ялты, как будто в Каннах, где на цементе оставляют отпечатки ладоней наследившие в кино звезды.

4 сентября.

        Вот и все, дорогая Белла, смотрю я из окна автобуса и впадаю в отчаяние в восторге от сегодняшнего моря. На нем опять был шторм. Я прятался от могучих волн за камнями и время от времени нырял в равномерно прохладную воду, где открывал глаза и плавал между камней как Человек-Амфибия.
        Конечно же, меня радует приближение встречи с тобой. Но, Белла... Этот крымский воздух, проникающий в тебя как наслаждение мыслей о любви...
        Заставляющее меня задуматься воспоминание, которое я увожу в своем автобусе из Ялты, - воспоминание о Чехове. Так назывался пароход, оставленный его работниками и одиноко болтающийся на морских волнах. До сих пор у меня перед глазами яркокрасная надпись KASINO на бывшей гостинице "Марьино," где давным-давно останавливался Чехов.
        Было 3 часа утра. Набережная опустела. Изредка на ней появлялись бомжи, спешили куда-то туалетные мастурбаторы, собирался отдыхать квартет наркоманов.
        "Чехова" вместе со мной раскачивало как игрушку море. В одной руке я держал "три по сто портвейна," а другой обнимал своего нового друга с дурацким именем Юра. Он же звал меня Иван. Хотя сейчас мне кажется, что мы так и не смогли прикоснуться друг к другу.
        Встреча моя с Юрой была столь необычна, сколь и все мои предыдущие встречи. Ты, наверное, помнишь из писем, как я с набитым вещами рюкзачком, в куртке из черной болонии зашел на концерт романсов, где надо мной смеялись твои друзья Пусечки.
        Так вот, после концерта я покупаю баночку минеральной воды и три по сто портвейна. Бутылочку портвейна прячу в карман и, чтобы удивить Пусечек, подхожу к ним с минеральной водой. В состоянии крайнего удивления я их держал недолго. Пришлось начать пить портвейн, поскольку своим шампанским Пусечки со мной не делились и всячески пытались дать мне понять, что я им неинтересен. В тот вечер с рюкзаком я вообще был мало кому интересен. Гомосексуальная публика вдруг стала романтичной и вдумчивой, решила, что я с ней знакомлюсь только из-за того, что мне негде переночевать. Я был раздавлен и уничтожен несправедливостью в устройстве мира.
        Тихо, по инерции с достоинством, я сказал пусечкам: "Прощайте!" и пошел восвояси под грузом переживаний и рюкзачка. Шел, шел и присел на набережной передохнуть и подумать, как жить дальше. Хотя тогда весь мир для меня был в черном свете, однако я заметил рядом с собой симпатичного молодого человека. Мы посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись. Показалось, что вместе этот вечер будет приятней.
        - Как тебя зовут? - спросил молодой человек.
        - Иван, - не задумываясь, ответил я.
        - Что же ты хочешь, Иван? - спросил Юра. Я вздохнул, а в глазах попытался выразить интерес.
        - На тебе очень свободная одежда, она не позволяет мне видеть твое тело...
        Я распахнул как летучая мышь свою куртку из черной болоньи и сказал:
        - Вот смотри, если хочешь, можешь потрогать. Мы рассматривали друг друга, чтобы определить, насколько соответствует каждый из нас представлениям другого об идеале любви.
        - По-видимому, ты мало занимаешься спортом! - заключил Юра, и я испугался возможного отказа, который в тот вечер мог стать последней каплей в переполнявшей меня ничтожности. Однако я продолжал определять, насколько Юра соответствует моему идеалу любви и немного успокоился. У него стоял. У меня пока нет. - Ну и куда же мы пойдем? Этот вопрос Юры заставил меня долго молчать. Пойдем к тебе в гости, - предложил я и покраснел. Ощущение полной ничтожности опять вернулось. - Пойдем в парк! - нашелся Юра.
        В парке мы долго стояли со спущенными штанами, обнаженными торсами в запахах кипарисов и платанов, обдуваемые бризом с моря. Наверное, со стороны выглядели смешно. Но мне казалось это счастьем и предчувствием любви.
        Я не хотел расставаться с Юрой, купив три по сто портвейна, предложил ему прогуляться. Так мы и попали на болтавшийся на волнах "Чехов". Я первый предложил попрощаться, поскольку опьянел и устал. Мы договорились встретиться на следующий день.
        Спешу, спешу. Так много хочется рассказать и так мало осталось времени. Еще какой-то час - и я буду в Петербурге. Сижу в самолете. Перед вылетом стюардесса настойчиво повторяла через радиосеть: "Повторяю! - говорила она, - Наш самолет выполняет рейс до Санкт-Петербурга!" Часть пассажиров покинула авиалайнер. "Мы не в тот самолет сели," - объясняли они, смущенные, причину своего ухода.
        А я вообще лечу без паспорта из новой страны Украины в новую страну Россию. Рассеянности моей уже нет предела. Потерял я паспорт по дороге из Ялты в Симферополь. Паспорт и мое журналистское удостоверение лежали в книге Грофа "Исследование бессознательного с помощью ЛСД". Исследования прошли удачно. В порядке исключения майор милиции Грушко отдал распоряжение допустить меня к полету без документов.
        Кажется, что так давно мы прилетели с Мишей в Симферополь и как две еврейки толкались на площади перед аэропортом часа полтора, сбивая цены на такси, хотя могли бы уехать и на автобусе. Своего добились. Быстро проходит время, как и Иваново счастье с Юрой.
        На следующий день после встречи с Юрой я сидел с Пусечками в уличном баре и пил шампанское. Сережа, относившийся ко мне с оттенком легкого пренебрежения на отдыхе, казалось, стал меня уважать после того, как я прочел ему эти письма. Был мой последний вечер в Ялте, и суперзвезда балета со своим сообразительным менеджером и коллекционером современного искусства угощали бедного писателя шампанским. Чувствовали себя меценатами.
        Мимо проходил Юра. Обрадованный я бросился его догонять.
        - Пойдем пить шампанское, - предлагал я пусечкины угощения.
        - Спасибо. Я не пойду, - ответил Юра.
        - Пойдем тогда ко мне в гости, - предложил я, уже понимая неуместность своей настойчивости.
        - Нет, - сказал Юра. - Вчера я позволил себе слабость.
        У меня перехватило дыхание и подкатил ком к горлу. "Как можно..." - хотел спросить я, но не спросил. Вернулся к пусечкам и долго пил с ними шампанское. Я не стал расстраиваться, а лишь подумал: "Хотелось, как лучше, а получилось как всегда".
        Юра, как и многие другие, мчится по территории любви в желании найти некий высший идеал ее, забегая впопыхах в каждый коридор лабиринта, останавливаясь там на некоторое время, понимая, что опять все было не то, и отправляется дальше в путь. И я сам бегу за ними за всеми вприпрыжку, подчас не понимая, к чему такая спешка.
        Ну вот и все. Приземлились. Жду теперь нашей встречи и надеюсь, что годы нашей дружбы за время моего отсутствия не показались тебе слабостью. Мы будем работать, а потом мы когда-нибудь отдохнем опять.

        Нежно обнимаю тебя и целую.

        Твой Егор.