Митин журнал. Вып. 55 (осень 1997 г.). Редактор Дмитрий Волчек, секретарь Ольга Абрамович. С.204-211.

ОСЛУШНИЦА         Да, там и в ниллохах диебос и ни от какой скверной бумаги нет остатков и огромная гора пера пыхтит чтоб мышам было без недостатков. Все это в тревности. Ты дал мне пинка (за подписью) а я глодаю ветры с росписью. Я жвал тебя за жвачкой а ты жапрякся в тачку. Но мир - это я говорю - был, есть и будет вовек излагать свои собственные вруны по всем - так сказать - прямоблемам, попавшим под санкцию наших инфракрасных чувств при последнем вельблуде млечном, чей сердца пламенный сосуд бьется меж карих глаз на якоре перед могилой братца-председателя, там где его финик исследует пальму, которая принадлежит ей. Но день рога, день кости, день бивня пока не настал. Кость, голыш, балдыш; суши их, кроши их и всегда разделывай; пусть они терракокнутся в муттеррингпоте: и Гутенморг со своей кромагнионственной хартией, скорокрася и первопечатая, должен от мыли и до фиг встать на красной строчке всемирной бочки, а то в ал-когоране смысла уже не будет. Ибо на это (нас предостерегают) тратят мумагу: пропски, ощипки и обе чатки. До тех пор пока вы в конце концов (хотя и не в окончательном духе) сведете знакомство с Господином Типом, Госпожей Топой и всеми их маленькими типтопами. Топоточка. Так что вряд ли следует вам мне указывать, каким образом соединять слова, чтобы они получили по три главных и с десяток топтипических чтений по всей книге "О Джине Дублендском" (да покроется тиной выступ отступника!) покуда Далет, махомахума, открытая, сама же и захлопнется Д.Верь.         Но ты пока не плачь. Можешь даже улыбнуться, о мой повелитель, ввиду тех огороженных деревами дев, а в саду так темно при свете свеч. Но взгляни, что это у тебя там прикрыто? Лица словно на кинотейпе шагают прочь биениями пульса чеканя истории ториев из подвигов вигов для всех деловитых айриланий. Во первых это было во вторых за их совокупаньем по порядку и в третьих на клубникиных грядках. И цыпы ссыпались с птицыпочек, только бы не наслоиться на ослицу. Справься у своего осла, достойно ли ему было достоять при этом справа. О ослуша, послушай, если уж вскачь, так только на карачках. Словно жена с огрехами напоказ. Ибо наступает век возвышенных юбок. Как-то ноековч и ковчина, благородная женщина. Ведь гроб полн пометов во добрую славу полетов; и золотая молодежь, юнцы, мечтают еще раз охолостить у ней концы; и до чего только не доведут неудачника на даче. Скоромаша он раскосомашивал облузги ее игривых ласк и приятного пиррихияка. Оброслая, придорослая, да она же просто фидарослая, эта змеющаяся озоба! От трех приеров в зоосаду в засаде. Вейся, вуаль, в веках влюбленных! Она, она всех превзохла! Тук в нос, тэк в хвос. Хохобря! Конечно то была она, а не мы! Но спокойней, господа, спокойней, мы следуем задами за норвигом. Так что вынь-фень-кинь-пинь. Явись и поглядись. Хет уис ив ее тритон. Уши! Уши! Иду. Уон он! Убогие лепечут.         Это было во мгле давным-давно минувших времен, в древнекаменном веке, когда Адам еще нырял с мотыгой к своей мадамьеве, а та вертела веретено в илистых струях, и всюду пахло пахотой, когда первозданный неподдельный распойный разбойник пил и лип так, что глаза его истекали от страсти, а он от старости, когда все подряд с первого взгляда один другого любили, и Ярл ван Хутор гордо держал в светильне горелую голову хладные руки на себя налагая. И два его маленьких еюшки Тристопер и Иларий нянючили куклу на засаленном полу того глиняного дома, жилища и замка. И кто же - не будь я дермот - приходил туда смотреть за помещеньем? - одна его золовка-ослушница. И ослушница набралась розовым и разумно в дверь зашла. И зажгла и зажглось все в том огненном месте. И говорила она к дверям на своем местном перузийском: Дай глотну разок (Марк д'Иван)! Зачем это мне несчастье луковое смотреться как горсть гороха спод пива? И так начались у них стычки. А дверь двернула милости ее на голландско-носонассауском: Шут! (и задворилась). И тогда милость ее наклонности умыкнула еюшку Тристопера и в песчаную пустошь она текла, текла, текла. И Ярл ван Хутор следами за нею шагал мягко увещепеневая: Стоп ротная стоп вернись в мой ирин стоп. Но она ему сварливо: Никакнемож. И в ту самую сабаотную ночь где-то в Эрио сыпались ангелы и слышались бранные вопли. И ослушница ушла на сорок лет в Турлемонд и неким особым мылом смыла подтеки любви благоговенной со своего еюшки и было у нее четверо загранитных пидагога учить его щекотке ума и взрастила она его ко всегдашню состоянию и вышел он лудиран. И тогда опять она текла и текла назад, пока не вернулась к Ярл ван Хутору в те же объятья с еюшкой в кружевном переднике когда-то там ночью. И пришла не куда-нибудь, а прямо к перекладине его подгрудной в пивную. И Ярл фон Хутор сидел в том погребе, топя в ячменном солоде голобитые пятки, и теплыми рукопосжатиями сам с собою обменивался, а еюшка Иларий и болвания их раннего возраста валялись на салфетке корчась и кашляя словно брот и сиздра. И ослушница глотнула белого и опять зажгла и красные питухи взмыли порхая на гребнях холмов. И она выдала на грош груш для грешных душ, говоря: Дай хлебнуть раз-другой (Марк ти Твей)! Что это я тут как две горсти гороха спод пива? И: Шут! говорят ей грешные, той каролдевне (и заперлились). И каролдевна-ослушница усадила еюшку, взяла еюшку на руки и по всей лилейной дороге в Страну Странниц она текла текла текла. И Ярл фон Хутор летел следом и выл как штормовой вихрь: Стоп слышь стоп вернись вырин стоп! Но ослушница ему сварливо: Мнейтак понра. И дикие раздирающие стоны слышались в ту душную ночь где-то в Эрио и падали многие звезды. И ослушница скрылась на сорок лет в Турнлемиме и вталкивала кромвеличавые хулы ногтем с длинным пальцем в еюшку и было у ней четыре иносраных перподавателей чтоб он слезами изошел и довела она его до самонеопределенной небесшкуртрясти и стал он тристьян. Тогда вновь принялась она и текла, текла, покуда с парой перемен бу ты про не явилась к Ярл фон Хутору и с нею Ларрихилл под ее аброметтой. И стоило ли ей вообще останавливаться ежели не близ крыльца торца его дворца для третьего заклятия. И урагановы ноги Ярла фон Хутора достигали ящика с продовольствием, меж тем как сам он все двигал жвачку через четыре свои желудка (Смелей! И смелее!), а еюшница Топертрис и то идолище поганое предавались любви на половой тряпке: пилились и трахались и снизу и спереди - как последний наемный с простодушной невестой во втором детстве. И ослушница хлебнула прозрачного и засветила и замерцали долины. И она свидетельствовала перед аркой триумфов так вопрошая: Дай выпить по-третьему (Марк ты Трись) что это я словно три пригоршни горошин спод пива? Но на этом их трения и кончились. Ибо словно стога колоколов окаймленные вилами вспышек древняя гроза всех дам Ярл фон Хутор Боанергес громолниеносно и самоперсоновластно явился сквозь трое запорных врат под аркадами приотворенных замков в своем широкорыжем головном цилиндре и цивильном вороту вокруг шеи - хип, хоп, хандихап - и края подрублены и носоперчевая дутохвальная и мужерваные штаны и газыри резного эбонита и отороченные мехом панункулярные пимы - словно крясный жолтой дсиньзоленый оранжист в виолетовом индигобалдении во всю мощь и ширь до крыш его бедр бердыш. И он вознес бравую руку до плотного упора и выступил повелевая и рчь држл к ней чтб затворница закрылась кляча от его клича. И та на три ключа зпрлсь. (Перкодхаскурунбарггруауйагокгорлайоргромгреммитгхундхертруматхунарадид иллифайтитиллибумуллунуккунун!) И все пили вволю. Ведь в подобных доспехах муж для девиц под рубахами был конечно жирная наживка. И то был первый образец иллитеративной портерезии в нашем влажном и плоском мире с лоском. Зри же и слышь о том, как крыс-охранник приоткрыл сладостную щель в Нарвелианский крмль. Ослушница одолела свою липу, еюшки качались по мирным волнам, а ван Хутор прервал ветер. Так благоуслышание бюргера разнесло фелицитатис на весь полис. УХОВЕРТ         Итак (чтоб не бегать за Древесным Ирисом и Лилей О'Ранган) начиная рассуждение о генезисе профессионального прозвища Харолда или Хамфри Чимпдена (мы возвращаемся к вопросу о первопрозваниях прототоптального периода естественно именно в те времена когда энос меловал тряпки) прежде всего раз навсегда отметем теории ранних источников, которые связывают его с такими базисными фигурами, как Глузы, Гравзы, Нортисты и Анкера с Эрикерами (Уховертами) из Сидлзхема, что во Многолюдстве, или объявляют его отпрыском викингов, основавшим округ, и помещают в Эйрике или в Ирике, согласно наиболее аутентичной версии Дамлета, читай Чтения Хофед-бен-Эдара, который излагает это именно таким вот образом. Но нам еще однако передают, как репничавший подобно Цинциннату перестарелый садовоз запасался от яркого света под деревом с покрасневшей от напряжения древесиной потным полднем в субботу под праздник Хаг Чавыча, предвкушая райский отдых от возделыванья корней в саду позади притона, т.е. за зданием старинного морского вертепа, когда шкуроход объявил вслух об изъявлении королевского удовлетворения в намерении задержаться на большой дороге вдоль которой двигался вольный лиз, а за ним - тоже прогулочным шагом - следовала гулящая свора встаниелей. Обо всем забыв, кроме простой вассальной верности этнарху, Хамфри или Харолд не стал седлаться ни же впрягаться, но выполз как был непосредственно (его пропотевший платок в горошек свисал из карманной накидки) спеша на передний двор своего учреждения во шлеме с подпругой, в шарфе от солнца и пледе, плюс две пары - краги и бульдоги, окрашенные в киноварь пылавшей почвой, звеня вращающимися ключами и неся вверху меж воздетых наконечников охотничьей свиты высокий насест, на вершине которого был тщательно укреплен поднятый с земли цветочный горшок. Тут его величество, а он с самой нежной юности был или просто прикидывался весьма проницательным, имея в виду расследовать какая собственно причина привела того к тому, что он выглядел словно дыра в горшке, попросил, замещая одни слова другими, пояснить, не служат ли теперь как он выразился "патерностер и врачи в серебре" (мормышка с блестящими блеснами) более изощренной приманкой для ловли раков, но простой и честный Харомфрилд отвечал тоном, не допускающим сомнений и близким к бесстрашной наглости: Не, аш личст, я-т к-раз хотел чтп попались ирики (имея в виду уховерток). Наш царственный мореплаватель, булькая и даровито урча опустошавший сосуд на вид с дистиллированною аквой, прервал глоток, сердечно ухмыльнулся из-под моржовых усищ и снисходительно, с тем не чрезмерно гениальным родом юмора, который Уильям Нос уноследовал по линии веретена от двоюродной бабушки Софи вместе с известной короткопалостью, обратился к служителям свиты: Михаелю, владетельному лорду Лейкса и Оффали и юбилейному мэру Дрогхеды Эльхеру (согласно позднейшей версии, приводимой ученым схолархом Погревозом Погремушевым, эти дворе распутников были на самом деле Майкл М. Маннинг, протосиндик Уотерфордский и итальянское сиятельство Джубилеи, в обоих случаях они составляли трехмерную религиозную общность, символизируя чистоту учения, обыденные деяния и три-ха-ха в хамлохонной местности, где растут прелестницы падая с лестницы, примечательно досихпоротые): Наш рыжий родственник из Лейкапии - ведь он вовсеуслышание облагованивал подонки могилы святого Уверта, но разве знал он, что у нас для сферхнадежности сфер компетенции есть такой комплот из-под ворот что прахоухие вертопрахи попадаются в нем не реже чем уховерты! (т.е. эрикеры). С тем-то он и таскался каждое утро ко двору Джом-Пилы. (До сих пор мы слышим джепиджеп живорозовый, деревянный смешок из придорожного куста, который взрастила госпожа Холмпатрик, и по-прежнему ощущается обомшелое молчанье на токующем ткамне: Ив мие у Бурна). Возникает вопрос, таковы ли факты его язычески благородного именования, какими они записаны и освящены в обоих или в каждом из смежных андропавломорфных описаний. Или их фатумы мы читаем у Сивиллы между "фас" и "нефас"? Нет ли на дороге навоза? И должна ли Нохомия стать нашим тем самым местом? Да и Мулаки ли наш чингрыз хан? Наверное о том мы узнаем нескоро. Пинай же понги, что заложены у тех, кто свободу ищет среди (кум) скиптров и сцентавров. И если ты зпозобен в своем бизонстве, о сын Хохм▀ы, то имей в виду: этот человек - гора, и на склоны ее воздымаются. Так откинем в обе стороны и заблуждение - столь же пунийское, сколь финикийское - что то был вовсе не король своей особой особой, но его нераззвучные сестры, ночные рассказчицы Шаххериззада и Дуньявзаде, которые позднее, когда распойники оботрали социалианцев, явились в мир в артистическом образе и выведены были на сцену мадам Зудлоу как Роза и Лилия Мискингет в паптамаме, где эти две пипы прыгали в плавных прулях, Милиодор и Голофея. Здесь отметим важное явление: после данной исторической даты все документы, извлеченные из бездн забвения и подписанные Харомфри, носят инициалы Х. Ч. И., и так как он долго, вечно и только был добрым малым Чучем Хумфри для всех отощавших от голода бездельников в Лукализоде и Чимберсе, с точки зрения его родни произошел конечно особенно благоприятный поворот в общественном мнении, когда тем буквам было придано значение клички: Хочет Чего Ищет. В этом качестве он всегда самому себе равен и величаво пригоден для всевозможной универсализации, в каждый миг он сюда обыденно подходит, невзирая на враждебное горлопанство, скажем или считать от "Бери орехов чайник!" и "Сними белый войлок!", а затем следуют ослабленные варианты: "Встать с грогом!" и "Назад к берлогам!" и "Блага (бас): из сапога", от славного начала до доброго конца, истинно католическое сочетание, сочетающееся в королевском зале с глянцевым пойлом превыше нижних огней всех рамп на уровне сыромятных быкоходных для единодушного заплодисмента (его жизни дарованья и обрывки их карьер) в честь Г-на Валленштейна Вашингтона Семперкеллиева иммеръюного блужданья в лучшем представлении по особому запросу с любезного дозволенья ради благочестивых нужд домодромный живой царских страстей спектакль сыграть стекающий со строк и сроков сотворенья со столетием вместе "Королевский развод", а затем в связи с вознесеньем к высшим вершинам вдохновенья при претенциозных извлечениях из развлечений "Девицы Бо" и "Лили" - вся сорсерия ночных игралищ по громкому указанию из вицесуфролевской будки (в которой будочник - лицо далеко не столь выдающееся, сколь знаменитые своими выкрутасами Маккаби и Гуллен), где надежный Наполеон Н-ный в нашем разыгрываемом на мировой сцене фарсе и удалившийся от дел кекельтскокомедиант в собственном роде, праотец народа того же рода и весь род его близ и вокруг с неизменным широкопростертым платком, охлаждающим шею, загривок и плечи, в гардеробно отделанном фраке без фалд, смокингом титулуемом и вполне с рубашки откинутом, во всяком плетеньи своем далеко выступающей за пределы длин ручек обстиранных грабель и плеч мраморноголовых шкафов, что расселись в оркестре, словно древле в амфитеатре. Таков водевиль: следите за освещеньем. Исполнительский состав: по обещанью, с надеждой. Дамский ярус: оставьте внизу верхнюю одежду. Партер спереди и сзади: только стоячие места. Лица в нетрезвом виде немедленно удаляются.         В этих же литерах прочитываем и более низкий смысл, который скрадывается и скрывается за внешней благопристойностью. Острословы туманно намекали (уколы Мохората ощущаешь утром рановато) что он страдал дурной болезнью. Будь-ка им пусто! Единственный достойный ответ на подобные предположения состоит в утверждении о существовании недолжных заявлений, которым не следует верить и о которых нужно надеяться, что можно добавить: таких заявлений не следует допускать. Его клеветники, принадлежа к несовершенной теплокровной расе и по-видимому полагая, что он и есть тот самый жирный белый землемер, способный на любую и всевозможную гнусность из списка, составленного для очернения семейств Жук и Келликек, поддерживали свою версию поочередными измышлениями, будто его одно время нелепейшим образом обвиняли в причинении беспокойства оруженосцам валлийской охраны в народном парке для гуляний. Ей, ей, ей! Хок, хок, хок - не могу! Фауна и Флор предаются любви на зеленом лугу. Для всякого, кто знал и любил могучего христоподобного уховерта Х.Ч.Ирикера с таким прозрачным сознаньем в течение всего его сиятельства вайсфриегального бытия, самое предположение о нем как о похотуне, сующем нос в сельский капкан, звучит особенно абсурдно. Однако истина, бородой у пророка, вынуждает добавить, что говорилось и о таком феномене, как куондам (пфуй! пфуй!) в случае, подразумевающем, интердум полагая, некий куидам (если он не сущестовал, необходимо куониам его выдумать) оу том времени стамбульствуя вокрауга джамбульствуя в стоптанных тапках при темной записи и оставаясь антипично анонимным, но (поименовав его теперь хотя бы Абдаллах Гамеллаксаркский) отметим, что он был, как утверждают, объявлен у Меллона прецедентом для случая охраны порядка гражданским комитетом бдительности, и годы спустя, о чем ибид кричат еще громче, стал он покровителем испускающих трепет, то есть по-видимому таких, как поникший головою пресыщенный шульхан (пфиат! пфиат!) в ожидании ежемесячных возвратов к чопп пах каббакксам аликуби в старом доме для охранников в Роч Хеддоксе, за улицей Хавкинса. Что же это за воронье вранье, что за лживые лужи, полные оскверняющей истину до костей жидкостью! На гомер жратвы кузов колотух. Проще совравши, клевета не смела излить на нашего добрейшего, величайшего и необычайного Югона Эйрикера, уховерта гомогениального, как называет его благорасположенный сочинитель, более смрадного неприличия, нежели это - то, которое произвела на свет вохряная стража, не решившаяся, правда, застенчиво отрицать, что она - чин Тет, чин Тип, чинчин Типпит - успела уже употребить к вечеру свойскую дозу зернистой души и вела себя с обджентльменским иммодусом против пары прелестных служанок в круженьи пустых погодянок поганок, и - как жалобно обе они стенали во стенах суда сюда - дамская природа действовала со всей своей невинностью, самопроизвольно примерно в один и тот же час предъявив их обеих, однако обубликованные конбимации их показаний там, где они не сомнительно прозрачны, носят зримые различия, как между "мять" и "мать" в мялых потропностях, касающейся натуры интимного - о первой попытке в зеленеющем поле, в рогатых кустах, которая была допустимо неосторожна, но в худшем случае и частично выставлена напоказ в таких разжиженных обстоятельствах (садик зеленью заплылся, где сутяга свел герла) как аномальное лето Святого Свистуна, и (о Джесси Розашарон!) вот зрелая оказия, чтобы его сыграть.