ЧУДАКИ
Василию Шукшину посвящается
А поезд летел наподобие поезда по степной степи мимо колоколен и башен непонятного назначения. Расстояния от одного места до другого можно в этих местах сравнить лишь с несравненным. Например, с пропащей пропастью между собственными вашими ртом и пенисом. Близко, но не преодолимо. Непреодолимо близко.
Петр и Олег лежали в лежку на нижней лежанке пустого купе. Петр занимался тем, что спал с Олегом, Олег же старался лишь не уснуть, он не любил Петра, он любил путешествовать. Петр глубоко вошел в Олега, чего ожидать было странно при его короткой длине, когда дверь купе открылась, и в открытую дверь вошли влюбленные, точнее новобрачные. На девушке была вуаль, а под вуалью были огромные серые глаза, в которых вверх ногами был изображен бывший за окном пейзаж, пейзаж бился внутри ее глаз, прыгал и плавно покачивался. Олег когда-то любил эту девушку, ее звали Ольга, и жила она в Кинешме. Ольга влюбилась, и вышла вчера замуж, за своего мужа Василия. Ольга и Василий вошли и аккуратно уселись на край противоположной лежанки. Они были интеллигентными людьми из интеллигентных семей, они не могли себе позволить заметить того, чем занимаются Олег и Петр. Если бы они вышли сейчас обратно, то показали бы, что заметили, а для того чтобы показать, что не замечаешь, пришлось теперь смотреть на Петра и Олега во все глаза.
- Здравствуйте, - сказал Олег. - Давайте знакомиться, все-таки в одной стране живем. - Олег боялся показать Василию и Ольге сразу две вещи. Василию он боялся показать, что уже бывал в Кинешме, а Ольге он боялся показать, что стесняется любви Петра, а особенно, что его стесняет любовь Петра, раз уж Ольгу не стесняет любовь Василия.
- Добрый день, располагайтесь, - сказал Петр, он боялся, что член его упадет внутри Олега. Он знал, что Олег ему этого никогда не простит.
- Добрый день, день добрый, - защебетали молодожены счастливо и весело, - Василий, Ольга, Ольга, Василий нас зовут, зовут нас. - Ольга боялась показать, что узнала Олега, а еще больше она боялась ему показать, что всегда боялась его снова встретить.
- Вы молодожены? - спросил Олег.
- Да, - ответил Василий - совсем недавно. А вы, я думаю, студенты-геологи.
- Нет, мы спелеологи-любители, - ответил Петр, - едем в пещеры. - При слове "пещеры" эрекция его достигла невиданной мощи.
- Может, выпить для знакомства? - Сказал Василий, он хотел сходить за водкой, надеясь, что за это время Петр закончит с Олегом, а потом Олег выяснит отношения с Ольгой. Василий знал, что у Ольги что-то было с Олегом, а Петр показался ему просто хорошим человеком.
- Давайте, давайте, - с алкоголической похотью причмокнул Олег, - у нас с собою туточки есть две парочки беленькой, и наливочка для девочки, - он приподнял не вставая, сумку. - Ишь, звенят эротически.
- Давай только сядем, - сказал Петр, - Мне не дотянуться.
Петр и Олег сменили позу, теперь Олег сидел у Петра на коленях, и осторожно извлекал из сумочки тепленькие бутылочки, колбаску, малосольные огурчики. Застенчивая Ольга шинковала консервным ножом пирожки, созданные мамой ее мужа. Петр подпрыгивал в такт движению поезда, чтобы сохранить достоинство.
- Ну, что, по одной, за знакомство, - Олег хватанул и сделал огромные глаза, поезд тряхнуло, и ему показалось, что его посадили на кол. Алкогольное тепло заполнило желудок, и Олегу почудилось, что он начинает влюбляться в Петра.
Тяпнули еще по две. За "охоту" и "земледельца".
- А где вы будете жить, работать? - осведомился Петр, - сейчас молодоженам тяжело и страшно, время такое.
- Родители обещали позаботиться, хотя нам перед ними и неудобно, - ответила Ольга.
- Если будет трудно, обращайтесь к нам, вот вам визитки. - Олег протянул новым друзьям два бумажных прямоугольничка.
- Ну, это еще неудобнее. - Василий покраснел.
- И почему мы, русские, живем всегда в неудобном положении? - Ольга покраснела пуще своего мужа.
- Единственное место, где я чувствую себя уютно, - грустно прошептал Василий, - это лоно православной церкви.
- Да, - подтвердила Ольга, - мы решили строить семейную жизнь по законам веры. Мы православная семья. Давайте выпьем, чтобы наша вера не оскудевала.
Выпили. Солнце сквозь стекло трепало волосы Ольги. Петру было все по душе, он не мог закончить, и не мог отложить, ему хотелось провести так всю жизнь.
- А я далек от Веры, - задумчиво произнес Олег, - мне слаще думать, что над небом лишь небо, огромное, голубое, в птицах и насекомых.
- Да, - подтвердил шепотом Петр, - а под землей только земля, черви и ПЕЩЕРЫ.
- Извините, - осведомился Василий, - можно я поцелую свою жену. Можем ли мы нисколько не стесняться вашего присутствия. Конечно, сейчас пост, но поцелуем же не оскоромишься.
- Конечно, - ответил Олег, - мы отвернемся.
Поезд несся по русской России, и в мятущемся купе целовались счастливые Ольга и Василий. Огромная биография была у них по курсу. Напротив, глядя на пролетающие мимо церкви и стога, покачивались Олег и Петр, и не было этому конца, и поезд тонул в необъятных просторах Родины, полный добрых и счастливых людей.
КРОВЬ И СОДОМ
Какая же ты все-таки свинья неблагодарная. И, значит, ты сейчас говоришь мне "нельзя". Делаешь харю иконописную, ноги на ширине плеч и "нельзя". Я сейчас тебе расскажу, чего нельзя и как нельзя. Сядь вот тут вот, в уголке, и слушай, а я буду ходить и курить. Да, именно курить и именно здесь, а ты, если дрыгнешься, по черепу схлопочешь этим вот канделябром.
Так вот, сначала я парился в семинарии. Как ты думаешь - для чего? Я хотел получить приход, именно этот приход. Как мне там было, с кем и зачем, разговор особый, но факт, что приход я получил, своего добился. Я человек слабый и больной, о болезни моей не знает ни одна собака, но тебе расскажу. Ты, наверное, замечал за собой, что, пообщавшись, с каким-нибудь существом более-менее долго, начинаешь подражать его повадкам, думать, как оно, говорить его словечки и так далее. Именно этим я и болею. Стоит мне посмотреть на какую-нибудь тварь, как она поселяется во мне настолько, что я чувствую каждую ее тошнотворную мысль. Я боюсь людей, и боюсь их именно поэтому. Потому мне необходима церковь, здесь я всегда один, всегда занят никому не нужной работой, а их так много, что для меня они стадо, а я, сам понимаешь, пастырь. Хороший, надо сказать, пастырь. Одна проблема - это исповедь. Но там свои тонкости. Пять-шесть первых человечков на меня действуют, но после снова идет толпа, все размазывается, разнюнивается и расклеивается, а я снова становлюсь собой самим.
Так я жил, никого не трогал, и тут, ясное дело, случилось. Часа в четыре утра из помятой "Волги" с одной, но галогенной фарой вышла женщина в шубе и домашних тапочках, а "Волга" уехала навсегда. На руках у женщины был младенец. Я теперь так думаю, что о моей болезни кто-то знал и ее на меня навел. Сейчас психологов, как палачей при инквизиции. Она вошла ко мне, разбудила среди ночи, и под шубой у нее была только ночная рубашка, младенец же был укутан в такой конвертик, что даже я ему позавидовал. Она стала говорить и, видимо, ее научили, все лицо свое под мои глаза подсовывала. Зацепила она меня, потянула. Хотелось ей окрестить младенца прямо сейчас среди ночи. Я стал моргать, как она, у меня отвисла нижняя губа, был у нее такой дефект внешности, и понял я, что НАДО. Пошли в храм, я свечи зажег, никого будить не стал, все красиво делал, медленно. Свечи некому было держать, но улыбнулась она, потом я, как она, и решил - обойдемся. Что дальше будет, понял я на середине обряда, но остановиться уже не мог. Слишком она любила своего ребенка. Она его так любила, что имела право делать все, что ей вздумается. Она попросила сама его опустить в купель. "Зачем?" - я спросил. "Так ведь теперь уж все равно," - она ответила. На самом деле было все равно, я чувствовал уже, что у меня грудь от молока набухла. Она опустила ребенка в купель, и держала его под водой, пока он не утонул. Потом сказала: "Спасибо". Развернулась, достав мокрый трупик, и ушла с ним, без шубы, на мороз. Больше я ее не видел.
У меня потом болела грудь, и чтобы не повеситься, я пошел в город, где ездил сутками на метро. В метро, как помнишь, я и нашел тебя, грешного. Привел сюда, жил с тобой, откормил тебя, ишь какой стал холеный. А теперь ты мне говоришь, что нам нельзя перед алтарем трахнуться. Ну повтори еще раз, ну скажи: "Нельзя". Ведь не я же этого хочу, ты этого хочешь. Ты, а не я, понял, скотина.
ЧРЕВОУГОДИЕ
Лизочка поражала своей невинностью, а о красоте ее и говорить совестно. До того Лизочка была удивительна, что даже ушки ее действовали иногда на мужчин, как ножки. Упаси вас бог от такого воздействия.
Был у Лизочки братик меньший. Хорошенький златокудрый малыш, но в детстве он плохо держал головку, а после стал делать все остальное с тем же качеством. Родители Лизочкины были до того добрыми и богатыми, что однажды погибли оба; спасая перебегающую дорожку бабушку, разбились они насмерть внутри удивительно дорогого кадиллака. Такие штуки очень часто случаются с добрыми и богатыми людьми.
Осталась Лизочка одна с дебильным братцем на руках. А поскольку дебилы едят очень много, надо было ей еду добывать. Лизочка же имела до того хорошее воспитание, что не могла работать; от всякой работы у нее кружилась голова и начинала усыхать правая ладонь. Нарядов у Лизочки имелось много, ну и принялась она их надевать и ходить с мужчинами в дорогие рестораны. Бывало, сидит с богатым мужчиной в ресторане и потихоньку еду за пазуху прячет. В связи с чем декольте Лизочка не носила, что при ее красоте было и необязательно. Если мужчина приглашал Лизочку домой, то она сразу падала в обморок, из-за головокружения. Ведь проституция - это тоже работа. Мужчины восхищались ею, и всё прощали. Всю еду она отдавала брату, а сама нередко оставалась сыта одной конфеткой.
Так и жила Лизочка, пока не случилось с ней удивительное. Пригласил ее один мужчина на обед. С виду он был даже и не богат, да и пригласил девушку страшно подумать, в Макдональдс.
Отчего же пошла с ним Лизочка? А все оттого, что красив был тот мужчина несусветной красотой. Вьющиеся цыганские волосы и греческий профиль с потрохами выдавали в нем потомка Нибелунгов. И одевался он с нордической строгостью. Хороший вкус горел в каждой золоченой детали его восточных одежд.
Страшную любовь ощутила Лизочка у себя внутри, тем более что мужчина проявил недюжинный ум, рассказав барышне два анекдота всё о других барышнях, всё очень откровенно, смешно и волнующе. Так что Лизочка смогла себе позволить украсть со стола лишь один сэндвич.
А когда мужчина домой к себе ее позвал, то согласилась она поехать, и даже поехала, и в конце концов оказалась у мужчины этого дома.
Мужчина, звали которого Жорой, до того восхитился Лизочкиными умом и благородством, что сразу принялся ее раздевать. А Лизочка до такой степени оказалась влюблена, что позабыла обо всем и не стала противиться этому.
И вот представьте себе, что в самый трогательный момент, когда Жора впервые, можно сказать, захотел насладиться Лизочкиной грудью, вместо груди ему попадается какой-то гамбургер. А Жора был мужчиной гордым и не терпел, когда его используют не по назначению. Кроме того, был он непорочен, и совсем не готов к тому, чтобы наблюдать, как из женских надушенных одежд выпадают съестные припасы.
Поднялся крик и страшный шум, и под это дело Жора повалил, значит, Лизочку на кровать и принялся в ее девственное лоно запихивать проклятый сэндвич, изрыгая страшные оскорбления и обещая испорожниться на ее наряды. Процедура эта, связанная со страшной болью, привела Лизочку в исступление, и когда гамбургер скрылся у нее внутри, не стонала она уже и не плакала, а лишь понимала, что предана она Жоре всем сердцем и любит его больше жизни. От осознания этого факта лоно ее наполнилось влагой, стало судорожно сокращаться в конвульсиях наслаждения, и гамбургер потихоньку начал вылезать наружу.
Когда гамбургер показался на целых два сантиметра, Жора осознал, что ничего, кроме Лизочки, ему не надо, устыдился своего поведения и стал есть с наслаждением ползущий медленно, но неотвратимо наружу сэндвич. Они были счастливы за этим занятьем, они плакали и говорили друг дружке прекрасные слова.
А в это время в двух кварталах оттуда умирал от голода Лизочкин брат.
"Митин журнал", вып.55:
Следующий материал
