* * *
Осень переводчика, после лета и дворцов-и-парков, бывших царских в Петергофе и Царском селе. Литература барокко, черное и белое кино постмодерна, цветное как катины сны, анины, наши.
Ночь сомнения будто мы на Востоке: Москва, золотой купол и купола. Литература, то есть то, что остается после Трех обезьян, правда, белила и румяны смыты на ночь. Голубой кабак на Страстном бульваре. Как все тут сошлось, все совпало. Название бульвара, ангелы в небе, Эдит Пиаф, кока-кола, три обезьяны. Рядом цирк на Цветном бульваре. Его ботинки на моих ногах, Аня запрещает мне униженье, родная сестра как жизнь. Дикая жалость к его детским ногам. Попросил как сутенер как п. Из поэмы двадцать тысяч на постельное белье. А после : репетиция потопа, поездка в джипе по ночной Москве, до осеннего бульвара. Ночь в аниной постели, спасение в волнах. Подвиг Ани, новой и юной разведчицы, танцовщицы. Мне лишь оставила три ключа от постели. Саму увезли на джипе. Юноша-гейша спал усталый на заднем сиденьи. За рулем был папик Палыч, не противный и немного кантри, что придавало ему шарм. Тело Сережи, его шея, ботинки. Его, ее плечи, волосы, уснувшие голоса. Сожженная Москва, миф о Наполеоне. Мечты девушки о его шляпах и лаврах. Балет о корабле. Тот трюм были Три обезьяны. Голос певицы, который был послан нам для спасенья.
Названия площадей: Сенная, Театральная. Осенний бульвар.
Лекция профессора об авторе и вещи в себе. Рождение автора из пены. Швейцарцев деньги, американские д. Последние поменяны. Армия спасения как тот фонтанный дом. Вошла и выхожу.
Страх, дрожь осенних листьев. Моя душа. Семеновский плац, плач юных зрителей, смех. Памятник поэту и дипломату. Вдова Нина Чавчавадзе, принцесса. Прогулка переводчика от лекции до вокзала. Осень. Над Невой огни. Евгеника царей их дарвинизм. Памятник царю-плотнику на точках опоры как балет, подарок Голландии, в честь трехсотлетия визита. Голубоватый сизый дух той дискотеки, тех московских гей-обезьян. Но голос певицы проник и туда. Спасают волосы и голос.
Именно иллюминация, те английские гравюры, лубок, картинки в дыму воспоминаний. Туман тех обезьян. Пьеса Островского про Ларису, такой романс. Как на море битвы, туман. Пенье певицы о rien de rien, Аня как маркитантка юная, но не убитая совсем, еще живая. Пыль от п. Не на африканской войне, в столице Евразии, коричневая как в проруби вода, соль и лимон. Имена на цветных жилетках: Руслан, Сергей, всех не запомнишь.
Крайняя враждебность атмосферы, злой воздух. Ангелы трубили тревогу. Мне отдают в конце концов ключи от крепости, Аню увозят как трофей. Москва кабацкая, Москва трех гей-обезьян. Дно. Кровать как корабль среди войны. Приплыли на теплой спасающей постели к высокой горе под звук ангельских труб сквозь огни.
* * *
И небо было за. Поклон флигелю без фиги в кармане, возвращаясь с лекции по Фрейду, переводчику буддистов, Его сложность, возбуждающая французских интеллектуалов. Перечитать Кузмина. День Реформации всех святых, первое ноября. П. в своем отечестве как в чужом. Аня, ананасная вода, бар на Трубной. Тиски и тоска, превращение коричневой американской воды в ананасную. Ане становится плохо от обезьян, голосов. С. похож на эпизодический персонаж, длинные ноги, тело гибкое как у негра, лицо как у девушки с кудрями. Место гиблое, воздух губительный. Ангелы в черном небе. Соль на лимоне.
Путешествие из П-бурга в Москву. Московский вокзал как порт, огни. День рождения у фатальных женщин. Их белые лица под рисовой пудрой. Карта великих и малых геополитических открытий. Речь о Мальро в дубовом готическом зале, люди из дерева, жести, желе. Из редких металлов, пластмассы, воды и железа. Антропология, астрофизика, биомеханика. Сценическое движение и с. речь. Огонь. Дубовые двери монастырей. Решетка у храма, деревья, аллеи. Море вдали.
Московский вокзал, лабиринт греческих трагедий. Сатирикон Феллини, восемь с половиной, dolce vita. Музыка кино. Надо снова научиться. Императив репетиций, категоризм. Опять: речь о Спинозе в Гааге по случаю смерти в семьдесят седьмом году. Как будто и не умирал никогда, а лишь уснул, усталый. Аффекты.
Перенос тела Мальро в Пантеон. Собрание в дубовом зале по этому поводу. Белое и черное как постмодерн духовенство, начальник департамента культуры, писатель из Франции на букву Эль. Смерть Монтеня, французских писателей дипломатов, советников парламента, послов королей.
Об Ане. Цирк, шапито. Я входил к ней в клетку безоружный, взяв в руки лишь сладости (бананы, варенье, мороженое). Без шлангов с водой, пистолетов, ножей. Без атрибутов укротительства насилием. Она меня царапала, кусала, бросала сахарницу в висок. Без спросу брала сладкое. У нее была гладкая шерсть, изгиб спины. Хотела сама приручать укротителей. Зажигала зеленые глаза словно из китайского камня. Источник света в голове. Звериное нутро, обвислые груди, волосы, рот, особенно смех. Теплая постель без нее. Огни Москвы, запах духов. Точка опоры для революции, не давайте им точки о. Прячьте. Танцоры и танцовщицы. Полет звезд по своим траекториям. По своей оси. Теория полетов и переворотов. От Эвклида до Коперника, через Лобачевского. История линий и психиатрия. Точка опоры человека. Необходимость точек для памятника, живой человек ходит сам. История памятников, чтобы не падали их опоры как у мебели.
* * *
Середина жизни это Данте, его круги. А скука это итальянский кинороман в гибком как подошва переплете. Императив не говорить красиво, отливать истукана из золота, отливать и ваять золотое из молчания. Красивое, доброе, весеннее. А пока война по телевизору и в человеческих организмах, душах, сердцах. Плеоназм это избыточность. Золото кольца как медь колоколов на пушки во время Северной войны, фильм. Середина жизни это осенний свет из высокого окна, в четверг, седьмого ноября. Сквозь желтую занавеску как молчание, серебро разговора. Волнение слов в воздухе. Учение об аффектах, Барух Спиноза.
Математическая модель Вселенной. Сложность просчетов. Мир. Конструирование, биотехнологии. А тут такая простота. Вдруг найденное решение. Как у Ницше, по ту сторону цветов. Что такое круги? Как понимать: необходимость комментариев. Поля, поля. Сезоны. Сады, огороды, их возвращение к труду на земле. Мотыги, грабли, совки, лейки, лопаты, тележки на колесиках как в Египте. Только нет волов ( с гравюры). Везет и несет разумный человек сам. Философ, возделывающий свой сад.
Спираль как черная винтовая лестница факультета философии. Желтое здание на менделеевской линии. Таблица элементов, система. Пустые окошечки. Круг первый, круг второй: названия русского черно-белого кино сезонов. Яма, потом снег. Горы, лес, когда едешь из Арзамаса в Нижний. Черно-белое кино богаче чем цветное, такое кино. Тоска по идеалу, в конце постмодерна. А может быть уже начало другого. Где конец, а где начало? Век религиозных войн. Война языков. Доски судьбы, как уйти от них, куда? От этих видимых и невидимых скрижалей. Расчеты и просчеты все в одном черновике, потом и до белизна страницы. Московский вокзал словно у Данте.
Садовая сорок два, Сенная площадь, здание кинотеатра, где я смотрел когда-то восемь с половиной, здание ломбарда. Киноломбард. Встреча с моим доктором Е.В. Я выходил с не видимой миру квитанцией в кармане в моем офицерском тулупчике. Его неожиданное сообщение о том, что Татьяна Анатольевна, узнав о моем положении, изволит послать пятьдесят тысяч. Это ли не римейк киноромана. Прошлое и настоящее на Сенной площади, где строится новое метро. Летом, на этом месте гуляли с правнуком Достоевского, его женой, Лукрецией, английскими барышнями. Полевые цветы были подарены Лукрецией жене правнука. Психоанализ докторов, яд, который они привозят для старца Феликсу Юсупову во дворец на Мойку: вчерашнее кино. У последней черты, слова из романа Ленина. Эпиграф к фильму. Слова мэтра, которые мне вспомнились, которые все звучат, слова, сказанные им во Франции. Мэтр маньеризма сказал: может быть, больше ничего не напишет. Нек плюс ультра. Круг в церкви, из фильма Гоголя. Вий. Круг, начерченный ночью в церкви, чтобы защититься. Сон об оживающей мумии гран-тант. После распутинского кино. Выбор между большим и меньшим злом, свобода выбора до абсолюта. В ожидании, формула относительности. Измеряй, где меньшее, где большее зло. Отойди от зла и сотвори благо. Улыбка Лярошфуко.
* * *
Сквозь сон Петербурга-Москвы на желтой бумаге путешествия. На желтой бумаге ревности, то что написано на Осеннем бульваре Москвы, в ту ночь, в то утро, желтой ручкой. Москва - П. Но не Петушки а Петербург.
Гравюра Дюрера над головой, там где иконки, ангел побеждающий. Св. Михаил, какой-то конь, топчущий крестьян. Кто на коне, не помню. Лики К., композитора и просто известного человека на стене, словно лик проступающий как в Писании. Здесь он очевидно был приклеен аниной рукой. Я думал, как она забиралась на потолок и клеила лик из газеты. Она рассказала сон об этом удивительном человеке, праведнике, пророке не в своем О. Как он являлся к ней после известного события во сне, как он делился с ней своею силой.
Анино слабое тело, после той голубой дискотеки, трех обезьян, увезли на джипе, меня высадили на О. бульваре, дали три ключа, один лишний как от сдающегося города-крепости. Но разве я Н. по крови моей? Дали как двадцать серебряников двадцать тысяч рублей на постель из Москвы в П. Наш покровитель Палыч человек на ходулях как в театре. Восстановление отношений с Аней как на войне. После Москвы импрессионизм. Марсово поле, тропинки новых солдат, кладбище. Возвращаемся от Коли из его п. салона, мужья и любовники. Словно в опере М. Я им рассказывал про поезд Москва - Петербург. Про Москву, Трех обезьян, умолчав про белых ангелов и голубых человечков на стенах этого клуба как в первобытной пещере. Про голос певицы, еще раз певицы. Именно выводят голоса. Выходи и спасайся из этого дна. Салоны Москвы и Петербурга, Декамерон. На Театральной площади мы сходимся. Речь о Москве. За речью стоит памятник и не один. Огромная фигура как небоскреб ампир, кумир как поэма Медный всадник, рядом фигуры Д. и Мцыри с барсом. Люблю тебя как сын как русский пламенно и нежно.
Несгорающее слово памятника. Я стоял рядом с неповерженным кумиром и восхищенно думал. Ангелы как дикие гуси унесут тебя если сам не можешь полететь, если ослабеешь, плавающий и путешествующий. Речь как из горящего куста. Музыка и свет.
В Москве я тоже встретил мужей и любовников. Итальянская опера везде как на картине любимой графом. Граф, барон, маркиз. Садизм, мазохизм. Критика постмодерна. Садомазохизм, тоху-бовоху, марксизм-ленинизм.
В Москве я посетил станцию Кропоткинскую в память о князе К. Накануне мы проходили по этому осеннему бульвару с А. Черный памятник в сиянии. Рядом китайские или маньчжурские монстры, собаки или свиньи, швайнхунды из зеленой яшмы. Мы с ней шли как плыли на свидание на Смоленскую с любовником-мужем. Просто любовником. Его простуженное тело, о маленькая гейша с шоколада. Алая обертка, красная куртка, зюс. Танцующий юноша. Приближение и удаление, просвещение языков, театр В. Максимова. Самурай или дама чувств по Арто.
Девушка с осеннего бульвара Москвы, та Аня, словно сестра гейши-гея, я, которому дали денег на белье, предварительно разорив как Рогожина на три бутылки кока-колы в гей-клубе, в тех джунглях, где ангелы и Э.Пиаф.
* * *
Это огромный монастырь в стиле Гауди, постмодерн, барокко черное и белое как в Сибири, танцы Кино, борьба в том баре, в том клубе трех обезьян. Нет дыма без огня, черные тела солдат любви. Белая Индия, костры, картины гор, московский музей в арбатских переулках. Тишина.
Униженье через коричневую воду, американскую, хуже ананасной, через поклоненье страданью, в ее глазах, преклониться чтобы возвыситься, приплыть через тьму вод и воздуха к той горе, ее постели. Война языков, три обезьяны. Момент падения, огонь, сизоватый дым, тени. Неописуемый ужас тех страданий, тех тел, падших туда, тени тех стен, безымянность, кроме имен подававших воду и еду. Тропическое дно Москвы.
Возвращение в Петербург на кр. стреле как на белом слоне. На желтой бумаге, оставленной Аней, пишу о евразийской впадине. О тундре, цветках в пыли, индийском кино, французских и русских, иных писательницах, тонких пальцах, пыльце от букв, птицах, воздухе и воде, деньгах из жести. Кризис бумаги денег, ее Сибирь, ее запахи. Без-домные, без-работные. ИНЫЕ.
Армия спасения, без войны. Их глаза, уши, аппетит. На кухне рядом со Смоленской. Их ванна, джипы, желанья. Распад, падение, полет.
Сама себе закон, стихи об аниной войне, военный суд. Кино о женском платье. Одна мечта, сгорающая как тело в платье, ее руки в машине, ее усталость. Дома терпения горят. Страсть, которую одену в платье, дам ей имя. Мечта о несгораемом платье. Сгорает, а тело остается как дом для души. Перед тем, как он пошел мыться, я вызвал его из ванны, тонкий крючок сломался случайно, он вышел сам, в полотенце на бедрах, короткая лекция в прихожей. Кафедра из дуба. Зоя тихо пела как девушка из хора, он стоял босиком и слушал. Когда я закончил лекцию, тихо сказал, не стой на сквозняке.
Такой сквозняк чувств, надрыв, изнеможенье. Впору ломать все стулья. Аня, А. Македонский в своей империи, Наполеон в Москве. Лекция в октябре, Нева в огне, вода в гневе. Хорошо гулять в такую погоду, романс городской. Музы, их тела обнажены и полуобнажены в ожидании, Москва, Смоленский бульвар. Он вышел специально из ванной, чтобы проводить меня, с полотенцем на бедрах, с трогательным изгибом спины и шеи. Не стой на ветру, сказал я, строкой из стихотворения.
Она не приехала проводить меня ночью на вокзал. На Красную стрелу как на Белого слона. Испугалась тьмы, обещания сна. Рассказчица снов как Ш. Провидица, пророчица. Как новое русское кино: едем осенним бульваром ночной Москвой, в огнях иллюминации, дураки и дороги как в сезоне в аду у Рембо.
Война смыслов, код от дома на Осеннем бульваре, толкование слов. Вот целых три ключа, ночь московской мечты, спящий юноша как танцовщица на заднем сиденьи. Конец, рудимент звериного. В комнате я и К. Белой фотографией на потолке. В утренней комнате Ани. То, что поднимает на этажи Москвы. Как будто в башне перед столпотворением, смотрю вниз на огни. Тени геев из трех обезьян, бирки гарсонов с именами, все исчезает, остается небо Москвы как византийский купол.
* * *
Верлибр о светло-сером. Восьмое ноября, день смерти Ч. Круглый собор полка, турецкие пушки, огонек сквозь ограду и ветки. Мечта о кладбище, поездка на маяк. Прогулка по другому кладбищу, мечта о музыке и пении, поминальной литургии. Вышло другое пение. Революция, хижины, дворцы и хищники двух полов. Джунгли, африканский тропический лес, тундра, наш лес. Переводчик на голубом покрывале эпохи модерн, во времена постмодерна, запущенных кладбищ. Восстановление церкви, дождя и снега.
Возвращение к сезонам, музеям, мирной жизни. Запустение, среди всего памятники птицам. Мировой мир после мировых войн. Военный мир, дворцы, хищные птицы с голыми шеями. Небо затянуто дождем, камуфляж. Включили желтый свет, золотое окно. После той прогулки не на то кладбище спал. Тоска не знаю по чему. Не то кладбище было как свое не чужое. Вокзал и кладбище. Хижины разрушаются под порывами ветра с океана.
Осеннее кладбище, дорога на океан. Салоны женщин, мечта о музыке. Хор в полковом соборе остался сзади, вместе с мечтой о мосте и беседке. За окном хор, пение, трофейные турецкие пушки из чугуна. Городские прирученные животные. Там, тогда, сон на Осеннем бульваре в аниной кровати. Словно во сне-Москве. Интерпретация текстов в помещении, в разных интерьерах, на св. воздухе, в разных сферах. Голоса осенних кладбищ, стих Клюева. Огни побеждающие. Платье для прогулки в сторону Университета. Военный тулуп похож на шубу оперного певца. Тулупчик. Слово ласковое как сестра или брат. Нравственность одежды, ежедневность театра, между двух репетиций. Греческое понятие, индийское, китайское, японское, восточное. А также западное, кельтское, каменное, лесное с деревянными голосами. Рыцарский идеал.
Все о своем, лекция профессора об авторе. Резюме: не всякий пишущий автор. Веник, баня, церковь, где теперь метро, концерты, баня. Подземное и небо в разные часы. Как в любую погоду самолет. Имя того молодого человека Уфимцев. Чужие тела как язык. Дневник во сне, фильм Бунюэля, имена как у братьев Гонкур.
Это равносильно тому, чтобы снимать кино. Ежедневность жизни, ее поля, сады, пашни. След в небе от самолета. Безнравственность вещей и песен. Классовость, стратификация всего, в том числе и людей. Но человека человек. Вокзал. Кладбище осенью, бюсты, кресты. В одном из склепов статуя как в Лувре без головы. Ангелы, Христос, цветы.
Все видится насквозь. Корпуса фабрики наподобие американской, ремонт церкви. Известность и анонимность могил. Дикая жалость, тоска по идеалу. Все мертвецы бывшей столицы. Настоящее в прошлом. Осень, фильм Бесы с Омаром Шерифом.
* * *
Панк, пень, пан. Крашеные волосы как римский шлем, красное и золотое. Греческая, римская античность. Греческая сначала, потом римская, фашизм, сенат, горящий Рим, гуси. Варвары для потопа. Стихотворение Поля Верлена. Одиннадцатое ноября, перемирие первой мировой войны, тотальной, позиционной, химической с аэропланами. Лекция о памятниках в университете, на той стороне Невы, где стоял и кланялся Блок. Не своему флигелю, где родился, а пушкинскому дому. Ежедневность жизни. Речь о Кузмине. Дай бог всем людям. Платья. Трамваи людей, косящие взгляды на чужое платье, чужую жену, любовницу, любовника. Косость тех взглядов. Память это как строительство собора, вокзала, винтовая лестница в Барселоне, имя архитектора на обложке журнала. Испанские замки, соборы, увитые розовыми цветами, вьюнами легкие беседки, балконы, дворы внутри домов. Тяжелые американские мосты, Манилов, архитектор мечты, своего рода Циолковский полетов. Отель дружбы между двух берегов, беседка. Гауди, Корбюзье, Манилов. Грандиозность проектов, интимность желаний. Скромность детской мечты. Взгляд за окно. Пропасти, где добывают металл, реки золота, горы алмазов. Руины и водопады, аллеи парка. Террасы, балконы, колоннады. Разговоры во время прогулок. Застывшая музыка.
Вокзал, история его строительства, мемориальная доска архитектору. Тон-Манилов, как Бизе-Щедрин, Вивальди-Бах. Путешественники. Их мечты, надежды, приятная усталость. Или наоборот: тоска, странные предчувствия, беспокойство до страха, страшной тревоги. Над всем эти ужасным и прекрасным своды вокзала. Это памятник неизвестной путешественнице.
Вчерашняя фраза из лекции. О том, что собакам, проституткам и солдатам вход запрещен. Восемнадцатый век. Прогресс. Красная Стрела. Строительство храма как в Индии, вокзал. Каста воинов. Собаки Павлова, их чистота, идеализация до памятников, плакатов, миф. Запах денег с тех пор. Профессор из Франции. Амфитеатр сомнений, речь, розовые стены, огромные окна и то, что за окнами. Одежда путешественников. Химерическое состояние голов. Настоящая площадь перед Нотр-Дам. Все пути ведут к вокзалу, начинаются от. Повторение лозунгов и пословиц, мнемотехнический прием. Репетиций движений. Постановка Путешествия из Петербурга в Москву. Балет, опера, новый роман.
Пушкинская улица, вдали освещенный монумент. На площади обелиск из серого гранита с золотой звездой. Жизнь вокруг вокзала-памятника. Жизнь вопреки и благодаря. Над парадоксом. Люди сами разрешают парадоксальные состояния. Пародия парадоксов. То что кажется нелепым, абсурдным. Обида людей и их триумф в виде построенного вокзала. То, что происходит на вокзале. Слон Наполеона в фильме Отверженные. Жизнь в том слоне. Зал ожидания как метафора. Поэма, балет сам по себе. Театр. Ходи и смотри, никогда не надоест. Желание жизни, сама жизнь в этом аппетите, проявление природы вопреки культуре, поэзия ростка сквозь черный асфальт, виденное когда-то всеми. Печаль и песни матросов, провода которые соединяют и разъединяют. Светящиеся цифры, тени людей.
* * *
Набережная, острова как в океане, после войны. Иллюзорность. Одежда, пятнистая куртка как в тропическом лесу, меховой ворот от игрушечного зверя, фантастического, былинного. Не волк, не ворона, не. Искусственность мехов на офицерах.
Новолуние. Чудовищная усталость. Как будто из мрачных глубин выходит зверь. Как будто воротник из меха того зверя. Между собакой и волком, название романа. При чем тут мех. Вокзал, его дворы, свет от вывески реклам, на крышах, в окнах магазина, Запад-Восток, английская поэзия. Звери выходят из своих таинственных глубин, ищут и ловят. Охота. Шкура, шерсть, внутренности. В горах, где нибудь не у нас, далеко и высоко. В Африке, Америке, Азии.
Лекция в университете. Ритуал: тихо кланяться мраморной доске. Имени на мраморной доске. Песни дня рождения спеты. Получены деньги, отдан долг благодетельнице Т. А. Академия. Сто тысяч как в романе Идиот. Не сверток, а две купюры. Не в салоне, а в коридоре. Звуки, не слышимые уху из высот. Дыра, где дремлет зверь, в уютной берлоге, норе. Природа. Ее аппетиты. Блеск глаз из тьмы. Там дремлет животное, страхи спрятались, затаились там. Тема укрощения. Цирк, балаган, шапито. Деньги, полет вниз. Земля. Голубое метро, Васильевский остров. Земля, золотое кольцо, Садовая сорок два, адрес ломбарда. История Сенной площади пишется. Макс прав, от трагедии театра, романа, к фарсу киноромана. Барочность одежд студенток, стариков. Вечность стран света. Русь, Гораций, о. Восклицательный знак. Здесь ветер над памятными досками. А мы живые, мертвые. Срам, который имеем и не боимся потерять. Срам живых, точки безумия как на карте. Земля и небо. Мост, по которому иду. Люди на мосту. Волосы и голос. Философия, мех, машина для житья. Звериное тепло, овечье, собачье, поросячье, животное. Волчье, птичье, овечье. Львы и ягнята. Книга об этом. О тепле, поиске мягкой соломы в хлеву, подстилки, еды. Нечеловеческое тепло. Тринадцатая степень страсти. Мех как подкладка для рукописи. История болезни генерала от психиатрии. Рукопись, найденная в подвале чудом после потопа. Тайное и явное. Смех. Невидимые миру сталактиты пещер слез. Красота от застывших минералов. Спуск в пещеры. Минерализация слез. Их источник. Таинственный мрак. Дыхание страсти. Желание. Теплота, близость слез счастия. Время остановилось и исчезло.
Без одежд, сняты последние. Голубые как у восточных девушек кальсоны.
Капитан Лебядкин, поэт. Его сестра, герой-любовник. Муж. По телевизору показывают фильм. До дня рождения. Душа моя, то что между строками. Поэт прав. Вокзал, над которым космос и его дыры. Невыносимый запах денег. Флаг на башне Московского вокзала. Где-то огромные горы, море, орлы. Воздух. Где то: романтическая поэзия. Памятник русскому человеку в развитии через два с половиной века. Приближение к Пушкину, удаление. Памятник для памяти, для того, чтобы забыть получше. Памятники через времена года, музыка в тумане и огнях, в снегах. Вокзал: после лекции о памяти войн. Конструирование памяти при помощи человеческих душ, рук. Степные волки, их вой. Собаки, поросята, жемчуга. Все спрятано, зарыто. Акт безумия, разбрасывание перлов. Смех и слезы пациентов. Гармония чувств, от которых исходят влагой. Истории болезней, терпение бумаги. Театр. Кино. Сквозь жестокость романсов к звездам.
* * *
Прощал и жалел ради имени, Жан Жене. Друг, передняя, черная парадная, где он исчезает. Дороги, дорогие дураки, удаление от романа. Памяти Гоголя.
Памяти Достоевского, речь о Настасье Филипповне. В ее глазах было что-то глубокое. Глубокий и таинственный мрак. Рассказ о святой Земле паломницы Ольги Алексеевны, адмиральши, девятого ноября у Ларисы, в золотом сиянии. Ее грибы из под Великих лук, где течет река Ловать, лилии, кувшинки, дорога лесом пятнадцать километров. Пять стран, в которых она побывала, голоса. Порт-Саид. Рассказ о серебряной статуэтке, собственной дочери, арабском продавце. Голоса певцов и певиц. Песни про дороги, колокольчики, горницу. Стол круглый как земля, но не в голубом сиянии, а при свете свечи. Борьба светов. Неузнаваемость женских и мужских лиц. Потом узнавание, эффект света и круглого стола, вокруг которого сидели. Гвоздики, их нежные стебли в воде и бутоны.
Танцовщицы и певицы в глубине. Вода и воздух, свет свечи. Ольга А. Словно послушница из поэмы, убежавшая из монастыря. Зверь, которого она встретила. Дикий, свирепый, нежный, гибкий, страстный. Борьба и победа. Путь вдруг сужался и расширялся, море, волны, неземной свет. Рассказ о даче. Опять: о дочери, статуэтке, свечах, бусах. О музыканте, певце, которому она подарила на счастье иконку со своим благословением, в добрый путь. Имена растворяются в воздухе воспоминаний, одни голоса: от мужских до женских. Разные: лесенкой от сада до горницы, цветов, реки. Князь, Настасья Филипповна. Чтенье в постели. Голос чтеца, его тело, слух словно у женщины, внимательно-рассеянный.
Рассказ о швейцарских художниках, горах, их деревнях, деньгах. Ежедневный героизм людей, дороги, тихие голоса, крики. Свет. День рождения на Театральной площади, приближение, дорога. Путь на трамвае, пешком, бегом. Мимо голубой, всей в ветках черных, церкви. Вся в небе осени. Религия людей, героизм, острова после борьбы, одиночество, океан, есть время для раздумий. Океан это потоп после всего. Разлился вокруг. Женское имя острова. Дорога к круглому столу, женщины и ожидание. Приближение к трапезе, женские внутренности, голоса откуда-то из-за утробы, из таинственно-мрачного. Золото вокруг. После дороги. Они плыли к святой Земле на "Тарасе Шевченко". Батюшка, братья и сестры, птицы, маленькие и большие, чайки, и альбатросы, матросы. Малларме.
Дорога с дня рождения, Аня, другая, не московская, подруга Кати, Лена, Сережа словно Дягилев. Он принес бутылку коньяка, золотых яблок, бананы, алую коробку конфет. Опустошенье: картина после бала. Пост фестум, лучше не скажешь. Классическая правда. До и после барокко, маньеризма до пост модерна. Хрестоматия по истории стилей. Множественное число, а все в единственном. Небо над греческим или индийским театром во весь экран. Розы, голоса, все проникает до самой глубины. Те же волосы, свет. Таинственный мрак. Еще воспоминание о старце, по дороге назад, с Театральной. Прорубь, которая не замерзает, такое чудо. Рядом с ларисиным домом. Свет из глубины русской деревни, где адмиральша проводила лето. Хватило этого света чтобы озарить нас за столом и дальше. Шаманский дар. Дыры, металл, бумага.
* * *
Не сосредоточусь никак ни на чем, новый сезон. После почти-Болдина, пять шесть часов езды автобусом от Криушей, нашей деревни изгнания, где мы провели три месяца в труде и отдыхе среди алжирского и нашего народа, в лесу, после завода, остановки в городе на площади Арзамаса, путешествия по холмам, до Нижнего, до Дивеева, до и после. Проблема интерпретации текста, письмо и слух, соловьи, лес, ландыши. Прогулка перед сном, сон-письмо, письмо-слух. Пушкинское изгнание, память и памятники, камень, бронза, мрамор и соловьи, черные ботинки на заводе, брюки, бэтээр.
Двадцать лет со дня призыва в Советскую Армию, май, возвращение в Питер, после всего, на волнах словно потопа, в метафорическом ковчеге. Перевод слов, цветы на маленьком столе, я просыпаюсь после Москвы, деревня Криуши, наша резиденция подобно болдинской. Наша не-осень, а еще-зима, потом ожидание весны, конец зимы, неожиданная весна. История Арзамаса.
Открытие страны весной, поездка по стране, Владимир, Суздаль, снова, Александров, Ярославль, вокзал, ночной перрон, дождь, поезд увозит в деревню к тетушкам, наша праздность, леность в работе, наши путешествия в мир звуков, слов. Глаголь. Дом в Арзамасе, где Горький провел пять месяцев ссылки, с мая по октябрь, кажется. Рождение и школа Голикова, Гайдар, гражданская война, Великая отечественная, яблони цветут на улице, площадь перед Собором, прогулки с алжирцами, французская речь. Мой поэт, часть и целое, от памятников до метро, на площади, в середине улицы в сквере, что видно с Невского, освещенный светом черный господин стоя, сидя черным лицеистом, до улицы, площади, города, где казарма гусарского полка, звона колоколов св. Софии, с памятью о Чаадаеве, Лермонтове, Давыдове, всех поэтах, гусарах, мыслителях. Памятник Лермонтову в моей Москве, посередине Евразии, огромный монумент, открытый после забытья в мою поездку на Осенний бульвар к Ане, Демон и борьба с барсом. История памятников, создание памяти это процесс, сказал профессор Прост из Сорбонны. Памятник Гоголю напротив Генерального штаба континента. Евразия, строительство Москвы после пожара. Воображение пожара, памятник пожару, фотография потопа, рисунок из св. Писания, иллюстрация Доре. Монстры слов из серебра, прогулки, посещение лекций не смотря на сезоны, философия сумеречного сознания, доктор Ф. Это история болезни, чудом найденная в подвале академии. Лес, ландыши, соловьи. Чтение романа на немецком языке американца Доктороу, регтайм, перед письмом в тетрадь, после сна, чая. Книжечка о Распутине, купленная в лавке женского монастыря. Лошади на площади, рынок, мои алжирцы. Память о войне. Нервное беспокойство после удивительного покоя. Поездка в Москву. Из Пэ в Эм, вот две точки. Строительство скоростной жэ дэ. Непереводимое. Попытка перевести именно это. То что сопротивляется переводчику. Война смыслов. Ключи и шифры. Флейта и барабан войны. Желтое с белыми колоннами здание Адмиралтейства и аллегории. Армия и переводчики-офицеры, их война с языком и смыслом. Романс про гейшу, точнее слова про гейшу в романсе о бразильском крейсере. Вертинский-Северянин.
* * *
Небо и герань, роман-окно, осенние ветки. Серый цвет мелодии. История болезни, подвал розового здания академии. Война и медицина, Бехтерев, Боткин, Бородин. Настоящая могучая кучка. Все тот же поход князя Игоря на половцев. Опера сочиняется. Московский вокзал, интерьер, письма Ван Гога, одна из моих любимых книг. Удаление от романа, комментарии. Отдых на пути, вокзал. Путь в дом-Египт. В Грецию, Индию. За три моря.
Конституирование памяти, то есть ее создание, процесс, замок. Здесь и суд и иерархия подчинения, вертикаль и горизонталь как в науке о связях. Мучительный процесс, суд, совесть по-гречески. Точка безумия. Может быть моя, твоя, своя-чужая. Черный мрамор Врубеля, могила. А пока осень на кладбище. Контр-реформация Казанской церкви. Желание. Рассеянность, вот нашел слова о моем, как сказать? Ветры над Рассеяние чувств, аффективные состояния, учение об эмоциях. Крылатское, ночная Москва, потом утро. Переживание опыта. Поездка в Москву, осень, другое измерение. Аня, те обезьяны. Ноги, волосы, голова далеко. Песни о Москве, поездке туда и обратно, занавеске, русский пейзаж за окном. Приближение к русскому сезону. Лермонтов. Иль демонэ. Перевод на итальянский язык. Бред переводчицы. Воскресенье, болезнь, день без строчки. История переводчика с доисторических времен, до потопа, ковчега. Язык всех минералов, трав, неживых вещей. Блажен кто понимает. Магазин, облака, история. Открытие сезонов, то есть времен года. Неправильная интерпретация (толкование) календарей.
Коля с Миллионной, его календари, стена с иконами и картинками, пришедшие спрашивают, кто это? Деятели балета, певицы, поэты. Голоса, сундук, буфет. Одиннадцать лет работы в Эрмитаже дворником, квартира четырнадцать, цветные витражи на лестнице, салют на набережной. Флоренский, иконостас. Его красные и черные жилетки, рубашки из крепдешина, шелка, крепжоржета. Серебряные цветы на фиолетовом. Его измученное лицо, учеба в университете, работа агентом по недвижимости. Пьет пиво и читает незнакомого немецкого автора, гефэрлихе мэхтэ. Опасные силы, перевожу. Бутылка коньяка принесена Сережей Ш., у него торговая точка на Чернышевской. Что делать, кто виноват. Чернышевская, цветы, Фурштатская. Там Коля иногда встречает Сережу на его торговой точке, там он продает продовольственные товары. Колин салон, не притон, не малина. La Framboise. Словно название виллы на Миллионной. Этот Север, его несомненная польза. Три века русской поэзии. Сужение и расширение пути. Классическое состояние. Владимирка, одно из названий русских дорог. Сезоны. Страхи, шуршание занавески в поезде, испуганный взгляд за окно, взгляд без любопытства, а от нервного напряжения, чтобы успокоиться.
К Коле приводят мальчиков с вокзала, от Гостиного двора, кафе Чибо, так прозвали место встреч, летнее кафе на Невском. Лебуркин, его жена, их маленькая собачка и дочь-студентка. Ева. Коля ездит к ним иногда в гости, в Купчино. Колины трусы-пижама из азиатского шелка, платье Востока. Колина майка. Усталое лицо кокотки с двумя глубокими морщинами, прядью некрашеных волос, кольцо в ухе как у цыгана. Рассказывает про Обухову, как она любила чтобы ее (опускаю мат) прямо на сцене, рабочий. Тарантелла. Они такие сладкие, говорит Коля о мальчиках. Любитель балета, Клавдии Шульженко. Застенчивый и гордый, гостеприимный, родом из Баку.
* * *
Абсурд, железная логика картинок, красочных и черно-белых, эстетика и этика, все смешалось в попытке найти связь. Театр, женская логика сцен. Псы-рыцари, просто рыцари, певцы и мандолина, девушки с гитарой. Вчерашний ученик, опять уроки как в жизни педагога. Битва языков, башня, религиозные войны. Германия, Франция, какой-то семнадцатый век, крах гуманизма. Картинка над аниной кроватью в Москве. Огни в тумане. Сон в аниной кроватке. Дюрер, аллегория с горожанами или крестьянами, не помню, забыл. Женское и мужское в одежде. Попытка разделить полы по третьестепенным признакам. Помню, что картина над кроватью : надпись на золоченой бронзе на латыни. В испуге отпрянувшие м. и ж., крестьяне, а может быть горожане. Россия, буржуазная революция в конце всех, после социалистической, после коммуны, постиндустриальная, то есть конец века, ожидание конца, поэтому картина Дюрера над аниной постелью. Эйфория людей, мрачное ожидание, просто ожидание, с книгой, на почте в очереди за пенсией. Ожидание с телевизором, где мелькают красивые картинки, обещая туалетную бумагу, гигиенические салфетки, кремы, корма для попугаев, кошек, собак, таблетки от проституток, обещание утолить боль, успокоить.
Писатель, несостоявшийся читатель книги, одной, как архитектор Манилов. Героическая симфония, посвящение бойцам невидимого фронта, читателям, врачам человеческих душ. Страхи, которые вдруг налетают на писателя словно на бурсака в сельской церкви. Вий. Известные и неоткрытые еще фобии, их список, латинские имена. Таблица болезней, пустующие гнезда. Ботаника. Наука о цветах, кустарниках, ростках живого. Средние века, Сорбонна. Вишня в коньяке, коробка конфет толстоватого ученика, невозможность объяснить ему что-либо из французского языка. Толстые пальцы или слишком короткие для игры на фортепьяно у ученицы. Шопен. Его ученицы. Осень, бульвар воспоминаний. Триумфальная арка. Предложение преподавать язык анархистам в летнем лагере. Лагерь в виде алей и беседок, огромного моста. Князь Кропоткин. Терпение - проявление страсти. Дух народа. Собирание людей повсюду. Чтение лекций в университете. Мое ухо и тело. Дух студентов. Народ, энциклопедия от а до я. До самого дна, туалета Московского вокзала. Нотр-Дам. Еще существуют музеи, Кремль. Народные сцены из оперы. Как говорил Мишле, надо уметь расслышать голос, развитие феноменального слуха, экзерсисы слушающего. Целые гаммы.
Такой сумбур, какофония, множество голосов. Стулья, парики певиц, театр. Терпение письма, то есть не самого письма, чье терпение безгранично как у природы, а ежедневность. Слух, слоновая кость, мебель, дерево. Скамейка в сквере с обелиском, орлом на шаре, Румянцова победам. Нева течет как река в поэзии, роман в романсах. Отдых на пути в аудиторию, на лекцию французского профессора.
Одежда, на самом деле это театр или продолжение другими средствами. Эпоха барокко, эсхатологические ожидания. Церкви, соборы, комнаты, квартиры, частные дома, разговоры, одежда. Гаммы с утра. Все подчинено одной цели. Полная и частичная рассредоточенность. Отвлечение от цели, барокко, ростки классицизма. Линии, закрученные как лестница. Разговор. А в одежде такая черта, пятнистый офицер. Тулупчик. Куртка для камуфляжа, сеть для улавливания, маркировки самолетов, танков, боевой техники. Спрятать на местности от противники. Как в войне континента. Человека человек. Продолжение другими средствами. Телевизор. Пятнистая одежда, память.
