ЗАПЯТАЯ У ХЛЕБНИКОВА
Существует мнение, будто передовые поэты всегда пишут нечто близкое бессмыслице, а издатели вставляют к ним в стихи свои знаки препинания ради уменьшения нелепости. Примером тому служат строки Велимира Хлебникова:
Так хотела бы водица
Убегать и расходиться,
Чтоб, ценой работы добыты,
Зеленее стали чоботы,
Черноглазые, ея.
В последнем издании ("Творения", 1986 г., стр. 78) слово "чоботы" напечатано через "ё" по новым правилам и снабжено примечанием:
"Чёботы - гуцульское название одного из видов орхидей" (стр. 663).
Какого цвета взор у этих гуцульских орхидей, я не знаю, но что две последние запятые стоят по произволу - уверен. Если же их убрать и учесть правила дореволюционного начертания (стихотворение появилось в 1912 г., в "Пощечине общественному вкусу"), окажется, что "черноглазая" - "она", появляющаяся чуть ниже, а вовсе не чоботы:
С тем обнаруживается и смысл стиха.
Могут спросить: почему в конце слова напечатано повсюду "е", а я ставлю "я"? Отвечаю: здесь рассуждение велось о знаках препинания, а не об ошибках грамматики, опечатках или о чем прочем. Для того ведь запятые и ставились, чтобы исправить бессмысленное искажение. При печатании рукописи подумали, наверное, что "черноглазыя", вопреки грамматическому роду, относится к "чоботам", поразмыслили и изменили окончание. Или просто перепутали: хотели изменить "ея", а переделали "черноглазыя".
СТАРИК
Был Иван Алексеевич, по прозванью Старик Лихачев, человек с блеском. В молодости он дружил с Иваном Ивановичем Соллертинским и не очень дружил с Михаилом Ивановичем Стеблиным-Каменским, который позднее переводил исландские саги, "Эдду" и "Круг земной". Это общество описано в книге Вагинова "Козлиная песнь". Говорят, Костя Ротиков там изображает Ивана Алексеевича, хотя сам Старик о сочинителе отзывался крайне сдержанно. Однако в книге преподан глубокий и быстрый поклон Кости Ротикова, так он кланялся вот точно так. Собою Иван Алексеевич был длинный, тощий, изящный. Держался стройно и прямо.
Дед Старика основал в Петербурге медицинский институт. В семье дружили с врачами. Сам Старик рассказывал, как однажды поделился с отцом странным чувством, которое возникало у него при виде культи. Культей тогда было много - война, на улицах их видели часто. Отец расхохотался и посоветовал потолковать с доктором, другом дома. Врач был передовой, фрейдист. Он разъяснил, что впечатления юноши навеяны воспоминаниями о материнской груди, которая по форме очень похожа на культю. А ввиду того, что ребенку объясняли, будто "титю унесли вороны", он, увидев ее вновь, приходил в восторг. С тех пор Иван Алексеевич был навсегда увлечен этим предметом. Иногда у него за столом на всю компанию было по три ноги да нескольких рук тоже не хватало.
В тридцать седьмом году Старика посадили. Обвиняли в покушении на вождя и шпионаже в пользу Бразилии - он ведь умел говорить по-португальски. Покушение он отверг, а шпионаж признал и получил десять лет лагерей. "Нельзя было все отрицать, - объяснял Иван Алексеевич, - Впрочем, можно было и просчитаться. Тогда - расстрел". По завершении срока ему намотали еще четыре года за какую-то полнейшую чушь. Из его историй о заключении заслуживает внимания та, где трупами умерших обкладывали снаружи стены барака в морозное время.
В пятьдесят шестом году Ивану Алексеевичу позволили вернуться в Петербург. Он занялся переводами, участвовал в постановке оперы Монтеверди "Поппея" в эрмитажном театре. Литературный вкус его был изыскан и безупречен, но любил он больше всего сцены ампутации, как то в "Белом бушлате" Мелвилла.
В свой день рожденья, когда ему стукнуло шестьдесят, Иван Алексеевич надел на голову скверный венок из бумажных цветов неопределенно пунцовой окраски и выглядел в нем с омерзительной прелестью.
УДУШАЮЩИЙ ДУХ
В Вене, в парке Бельведер есть аллея сфинксов. Наружность их описана в сонете Алексея Хвостенко:
О лев! Твой взор был темен и глубок
Как скрип крыла по воздуху ночному
Девичья грудь вздымалась по-иному
Когда смотрел я в глаз твоих поток
Зачем остыл и не бурлит восток
Какому умыслу он уподоблен злому?
Зверь-камень мертв, но дева-лев живому
Подвластна времени. Я слышать его мог
Оно лилось и наполняло глину
Души моей твоим, о лев, огнем
Крылатой влагой дева пела в нем
Гимн радости прохлады бедуину
Движения, а тела водоем
Изображал пленительную спину
Конечно, Зигмунд Фрейд, мальчиком гуляя по улицам Вены, должен был видеть этих полногрудых чудищ. Так не между ли их лап скрыты корни учения о Эдипе, раскрывшем суть загадки, которую Сфинкс ему задала?
ОБ ИРАКЛИИ
К лицам, описанным Вагиновым в "Козлиной песни", принадлежал, между прочим, Ираклий Андронников. Его имя иногда упоминается в стихах обериутов, например у Заболоцкого:
и
После войны его иногда выпускали говорить по радио с манерными интонациями в подражанье Соллертинскому и другим выдающимся личностям. Сохранилось стихотворение о нем:
Не помню, читал я его или слышал. Думаю, что Татьяна Никольская должна знать об этом и больше, и лучше.
ИМЕТЬ И НЕ ИМЕТЬ
Хорошо иметь, но хорошо и терять.
Как-то по почте пришло мне письмо от Алеши:
Анри, мой милый, потерял
Я песни текст одной
И если ты его найдешь
Пришли ко мне скорей.
Поется в песне той про снег
Про свет и тень и смерть
Но есть еще такое в ней
Что вспомнить не могу.
Ее не пел я никогда
А нынче вышло так
Что петь про снег пришла пора
Но без тебя никак.
Поройся в папках, поищи
Вложи ее в конверт
Слов пару теплых припиши
И отправляй чуть свет
Я жив, стучу из местных блох
Копеечный бульон
И он уж тем уже не плох
Что сам варюсь я в нем.
Но беден, тощ навар, хорош
В нем только сельдерей
И этот Франции товар
Меняют на елей.
Вообще и впрочем я готов
Вкушать от лучших трав
К тебе приеду, лишь ячмень
Поспеет в закромах
К тебе примчусь после дождя
Что мне намоет путь
Не буду ждать и четверга
А тронусь как-нибудь
Хоть на колесах вчетвером
На двух осях в узде
Или стоногим скакуном
По твердой колее
Лишь бы прибор стоял на юг
В магнитном поле жать
Я алюминевый утюг
Приговорю летать
Я все... Да что там, в общем так:
Письмо ко мне заклей
Купи печатей на пятак
И отправляй скорей.
Текста у меня, конечно, не оказалось. Воспоминания вышли неполны. Алеша потом сам его где-то обнаружил. Вот эта песня:
Последний путь
И ночь и день
И сон и смерть
И небо и вода
Последний путь
И первый снег
И легкая звезда
Земля и путь
И сон и смерть
И день и ночь всегда
Всегда легко
Всегда легка
Давным давно всегда
И здесь светло
И там светла
Светла и далека
И никогда
Никто никто
Не будет никогда
Скажи прости
Забудь прости
Запомни и прощай
Не забывай
Не вспоминай
Скажи не покидай
Скажи прости
Прости прощай
Прости пропой прощай
И ночь и тень
И сон и день
И дом и дым и снег
И свет в окне
И свет навек
Любовь и снег навек
Любовь и снег
И снег и свет
И свет и смерть навек
КУВШИН
- сказал поэт Всеволод Некрасов.
Геннадий Айги, кстати тоже поэт, кроме всего прочего, перевел на родной чувашский язык стихи Бодлера...
Это было в Москве, в конце шестидесятых годов. Олег Прокофьев, сын композитора и сам художник и поэт, и жена его искусствоведша Камилла Грэй принимали большое общество, в том числе Айги. К ночи все разошлись, остались лишь близкие друзья. И тут, откинувшись в кресле и слегка прикрыв лоб рукою, Камилла произносит:
- А он милый... Этот ГАИ...
- Что за ГАИ? - спрашивает кто-то в ужасе: мало ли, сошла с ума чужеземная женщина.
- Ну, ГАИ... Который по национальности кувшин...
ГРАФИН
В послании Алеше в Салехард среди иных, стремящихся в сторону юга, упомянут Гарик Суперфин:
Как раз тогда Гарика сажали за инакомыслие. Графин же в нашем словоупотреблении близок к кувшину или к арабо-тюркскому "зиндану", то есть опять-таки к затыкаемому сосуду или в каталажке. Об этом, собственно, здесь и говорится.
Иное дело графин в известном рецепте:
Тут графин выступает как мужской род от графини.
ЗИНДАН
Свою "Эпиталаму Геннадию Снегиреву" Алеша сочинил, будучи посажен в зиндан города Джамбай. Они приехали туда с Иваном Тимашевым по прозвищу Ванька Бог и вступили в противоречия с местной властью. А Снегирев действительно собирался жениться на какой-то невинной девице. Всем обитателям зиндана песня очень понравилась.
Я послал Алеше несколько строк о Ефиме Славинском, о его судьбе:
Как раз тогда его приговорили к лишению свободы.
Алеша отвечал мне:
ТРУДЫ ПОЭТА
Не могу забыть рассказа Алексея Хвостенко о трудовой деятельности:
"К нам подошел человек, назвавшийся начальником ватного цеха. Посидели. Потом он пригласил к себе в цех осмотреть помещение. Пришли к оврагу, на склоне которого этот цех был. Кругом летали, висели на суках и камнях и просто валялись клочья ваты. Внизу, на самом дне оврага текли в противоположных направлениях два полные ватой арыка".
Другой его рассказ описывает случай на работе.
Алеша устроился делать мыльный раствор. Прачечная помещалась во дворе, в кирпичном строении. Часа в четыре ночи нужно было нарезать мыла, бросить в воду и включить острый пар. Через час выключить и идти домой. Однажды Алеша пришел домой и лег спать. Утром будят. - Иди, - говорят, - Хвостенко, на работу. - Явился. Все здание прачечной полно пены. Люди делали в ней ходы, словно земляные черви, чтобы попасть внутрь. Оказалось, он, покидая рабочее место, не выключил острого пара.
О возможном воздаянии за труд Алеша сочинил как-то ироническое четверостишие:
ОБЪЕМНАЯ МЕРА
Наконец мы добрались до истинной меры вещей:
А то все графин, кувшин, зиндан... Сплошная мифология.
БЛИЖАЙШЕЕ МЕСТО
Алеша Хвостенко приехал в Тивериаду, и мы отправились погулять туда, где из озера вытекает река Иордан. Прохаживаясь под огромными тенистыми эвкалиптами, мы заметили отца Юстина, который крестил средних лет даму. Он сделал нам знак подождать, а потом догнал на автомобиле и повез к себе в монастырь. Этот грек-священник был в монастыре (где по преданию написаны "Деяния апостолов") настоятелем и единственным монахом. Вошли, поднялись на галерею и стали пить кофе, взирая на озеро. И вот Юстин спрашивает:
- Вы в Париже живете?
- Да, в Париже.
- И в какую церковь ходите?
- В ближайшую, - отвечал Алеша после недолгого раздумья.
Для того, чтобы показать всю глубину этого выражения, необходимо немного отвлечься. Еще в России мы сочинили куплет для песни про анашу:
Позднее отец Михаил Меерсон-Аксенов словил приход в Нью-Йорке и позвал Алешу спеть в его церковном зале. Тот пел про Олега Соханевича, о том, как он прыгнул с корабля в воду, надул лодку и через девять дней приплыл к туркам - всю правду. Соханевич тоже присутствовал в этой ближайшей церкви. Вспоминая, отец Михаил говорил, что ощущение было как при постановке "Гамлета" перед датским принцем. Народ хлопал в ладоши то герою, то, обернувшись к сцене, исполнителю.
ПОЭЗИЯ НА ПРЕЖНЕЙ ПОЧВЕ
Редактором израильского журнала "Сабра", выходившего на русском языке для сионистской пропаганды среди несовершеннолетних москвичей, был в восьмидесятые годы некто из Литвы. Говорили, что он перевел всю литовскую литературу на русский (или наоборот, я точно не помню). Жена у него тоже была интеллигентная женщина, хоть и путала иногда правила церковнославянских склонений. Так этот журнал заказал одному поэту стихи о празднике "ханука", когда зажигают свечи: две, три, четыре и так далее, в течение семи дней до восьми свечек. Поэт недавно вернулся к вере, носил пейсы. Через неделю приходит с работой:
В издательстве хохочут, а почему - поэт не понимает. Ему объясняют: в русском языке слово "свеча", видите ли, как бы несколько двусмысленно, особенно в соединении с притяжательным местоимением. Поэт кивает и уходит. Через несколько дней является с исправленной версией:
Жестокий издатель отказал ему в публикации ввиду недостаточной художественности.
Рассказывали, что тот же поэт о празднике пасхи (по-еврейски "пейсах") написал:
Не о судьбе ли поглощенного морской пучиной фараонова войска грустил поэт?
Другой поэт в своей книге на первой странице начертал типографским шрифтом посвящение:
МОЕЙ ЖЕНЕ ЕЛЕНЕ
Надо было, разумеется:
НАШЕЙ ЖОПЕ ЕЛОПЕ
АВЕЛЬ
Всех поэтов должны звать одним и тем же именем - Авель. По-древнееврейски оно означает дым, пар, туман, вздор и всяческую чепуху.
ДВА МОИХ ПЕРЕВОДА
Это стихотворение появилось впервые на немецком языке в журнале "Друг", "Der Freund", который выходил в Берлине в двадцатые годы.
Сообщил мне его Иван Алексеевич Лихачев. Он рассказывал, что фашисты этот журнал очень не любили и разгромили редакцию, как только пришли к власти.
- Не так скверные привычки человекообразной обезьяны хорошо здесь описаны, как это "О..!" - говорил Иван Алексеевич.
Мне же, чтобы передать это "О..!", понадобилось чуть не тридцать лет.
Иван Алексеевич скончался в 1972 году. В конце шестидесятых он попросил меня перевести "Сравненья" Джона Донна (Элегия восьмая). Плод моей первой попытки был не очень хорош. Впоследствии я его улучшил.
Сколь сладок пот томленных в колбах роз
Сколь ароматен дух мускатных рос
Или восточный царственный бальзам,
Благоуханный столь сверкает нам
Возлюбленной моей прекрасный лик,
Чей лоб как перламутра влажный блик
А у твоей - не лоб, сплошной нарыв
И менструален и спермоточив:
Как жир ботфорт, подметок и ремней
Что варивал в Сансерре, заперт с ней
Войною беззаконной, тощий люд
Иль сыпь-зараза или гнойный зуд -
Такой на этом лбу нечистый сплав
Вскипает в чирьях скверен и кровав
Глава моей - космически кругла
Как Иды плод, что Зависть поднесла
Иль тот, к покраже коего ревнив,
Судил нас Бог, бессмертия лишив...
Гагатовый болван - глава твоей:
Ни уст, ни ок, ни носа, ни бровей
Лишь вечный хаос - точно как Луна
Когда в земную тень погружена
Дар Прозерпины в той благой груди -
Она - фиал, коим владеет Дий.
Моржовая - твоя и вся в червях
Иль гроб, где гниль внутри, а сверху прах
Как жимолость дрожащая юна
Так кожа юных рук ее нежна
Твоя же - как вареная живьем
Иль битая кнутом иль батожьем
Она как герб давно уже ничей
Облупленный от солнечных лучей,
Морщинистых морковок жалкий пук
Свисает завершеньем красных рук
Сколь ласковы те тайные огни
Что душу злата вдунув в прах земли
Свой блеск вдруг явят в бренном веществе,
Столь сладостно в любимом естестве.
А у твоей - как отрыгнувший зев
Мортиры, что дымится онемев
Иль медный горн излившийся сполна
Иль Этны пасть где зелень спалена
Сравнить ли то, что длите вы таясь
С червем, сосущим яд из черных язв?
Трепещешь весь не потому ли ты,
Что на змеином луге рвешь цветы?
А ваш разврат - бездушный и сухой,
Вы словно щебень пашете сохой!
Я ж с милой - пара нежных голубков
Сам пастырь с дароносицей таков,
Так нежен зонд влагающий хирург
Больному в рану...
А теперь, мой друг,
Конец Сравненьям. Ты ж покончи с ней:
Гнусны Сравненья, но она - гнусней!
Иван Алексеевич был лицо, достойное восхищения. В его доме, случалось, подавали к столу салат, изготовленный ногами безрукого эфиопа.
ЕЩЕ ОДИН ПЕРЕВОД
Солдатскую песенку о Цезаре в галльском триумфе следует переводить так:
Ведь пели ее солдаты.
Другие переводы передают умственное намеренье, а не прямую речь.
"Митин журнал", вып.56:
Следующий материал
