Последние дни января принесли мало радости. Вот уже неделю, по вечерам, едва добравшись до дома, я мечтал выспаться. Тяжелые веки давили на глаза. Я падал на диван, в ту же секунду сон буквально сковывал. Но часа через два пробуждался и уже не мог уснуть до рассвета. Мерил шагами маленькое пространство от кухни до окна в единственной комнате, глядел в безлунную черноту ночи, часами до одури курил и, чтобы хоть как-то отвлечься, разговаривал вслух с теми, кто давно забыл и бросил меня. В который раз играл сцены расставаний, спорил, не соглашался, орал и прогонял мнимых собеседников, клянясь впредь не пускать. Но потом от скуки, или от тоски, которая в последнее время разъедала сердце, с наступлением ночи опять сидел с ними. Мне нравилось производить эффекты, было радостно, что я никому и ничего не прощал.
И только утром, когда сквозь мутные подтеки стекла рисовались острые очертания серого снега, и пианистка за стеной впопыхах перед работой брала первые аккорды, и я с трудом отличал явь от призрачных силуэтов, сон во второй раз настигал меня. Я снова валился на диван и спал без сновидений до полудня. С ужасом ждал вечера, но все повторялось вновь.
Когда я пожаловался на бессонные и бестолковые ночи соседке по этажу, женщине в возрасте, она помялась и по-доброму сказала, что знает единственно верное средство, которым торгуют в каждой палатке. Я решил последовать ее совету, тем более что увидел и оценил неожиданную готовность помочь. Вечером того же дня мы направились за покупкой. Соседка, указав на большую бутылку портвейна, сказала: с первого же стакана сбивает с ног, так что может и на завтра хватит.
Я доверчиво сделал все, как она велела. Никакой закуски, натощак. Темно-коричневая жидкость без помех протекла в желудок и там остановилась. Я лег на диван, закрыл глаза и стал ждать. Когда их открыл, было уже светло.
Я тут же вышел на улицу. В разгар прекрасного январского дня. Неяркое солнышко не слепило, но грело. В воздухе как будто повеяло весной. Деревья, еще вчера белесые от снега, оттаяли и чернели строгой шеренгой вдоль забора. На лавочке в центре двора сидели старушки в разноцветных платочках. Дети чертили классики на просохшем асфальте и весело щебетали о чем-то своем. Я почувствовал необычайный прилив сил, и радостный крик готов был сорваться с губ. Голова была свежей и ясной. Посмотрев вверх, я увидел в окне свою спасительницу. "Прав был Достоевский, тысячу раз прав! У нас дураков нет! - подумал с удовольствием, - какое знание жизни нередко выказывают люди, невзрачные с виду, без сложной мысли на лице". Соседка махнула рукой в сторону палатки и построила из пальцев какую-то фигуру. Я не понял ее немого языка, но на всякий случай согласно замотал головой. Постояв еще минуту и, поглядев по сторонам, бодро зашагал со двора. Тело требовало движений, а сердце - нормального человеческого общения. Пройдя метров сто, я круто повернул за угол...
...и вдруг оказался в самой гуще плотного людского потока, идущего в обоих направлениях проезжей части. Чемоданы, огромные баулы, кульки застревали и путались под ногами. Погода резко изменилась. Сырой северный ветер хватал предметы, прижимал к стенам, горбил человеческие фигуры и плевался ледяным дождем. Сиреневый вертикальный свет, льющийся откуда-то сверху, придавал картине поистине инфернальный смысл. Я стоял, боясь пошевелиться.
- Ну, че встал, как вкопанный, мать твою? - передо мной вырос высокий толстый парень, - идем внутрь, там тепло.
Широкая спина замаячила впереди. На ватных ногах я двинулся следом и лихорадочно искал хоть какое-нибудь объяснение происходящему. В огромном мрачном помещении тысячным эхом гудели голоса, бросилось в глаза золотом на красном мраморе: МОСКОВСКИЙ ВОКЗАЛ. Смятение и ужас пронзили меня, нечто подобное, верно, чувствовали обреченные читать надпись на воротах ада. Как, когда и каким образом я мог оказаться за тысячу километров от своего дома?
- ...блядь, ты слышишь? - парень совал пачку денег, - сейчас до Электросилы, а там два шага Благодатная, восьмой этаж. Запомнишь? В три здесь же, на этом месте. Питер-то знаешь? - Я мотнул головой и пошел к выходу, пересек трамвайные пути, поймал машину.
В Питере я не был около десяти лет и не помнил его, сердцем не помнил, поэтому недоуменно глядел на поплывшие мимо дома. Мокрые от жестокого дождя, придавленные низким свинцовым небом, они клонились друг к другу словно продолжение моего собственного ужаса и мрака...
Через пятнадцать минут машина притормозила около длинного кирпичного дома. Расплатившись, я сообразил - ни слова не помню из того, что говорил парень. Растерянно смотрел на деньги и чувствовал: кости в опасной игре уже брошены, но исполнению чьей-то злой воли, однако, не противился. Зашел в подъезд, нажал кнопку лифта. Он заурчал, натянул тросы и с грохотом поехал вниз. В подъезде было темно, холодно и пахло помоями...
В дверях квартиры, прислонившись к косяку головой и заслонив рукой глаза, словно от беспощадного солнца, стояла женщина такой ослепительной красоты, что я едва не лишился чувств. Длинные льняные волосы, разбросанные по плечам, закрывали грудь и спускались до бедер. Затянутая в джинсы из голубенькой дешевой ткани, повторивших рисунок ее красивых сильных ног, она вся засветилась навстречу.
- Чуть не померла, блин, дожидаясь, принес? - и уставилась на меня. Но что это были за глаза! Им бы отдыхать на предметах изящных, тонких и недоступных. Стало неловко за деньги, которые я все еще держал на виду.
- Извините... - пробормотал, но она резко оборвала. - Хватит придуриваться! Два часа где-то шлялся, все глаза просмотрела, - втолкнула меня в прихожую и набросилась, щупая на разные лады, сосредоточенно и молча. Я не верил своим глазам. Так встречают воинов их верные подруги и матери.
- Кто ты, мать или жена мне? - я все еще с трудом выговаривал слова. Но она не слушала и продолжала рыскать. Я вспомнил бедного Акакия Акакиевича: стала понятной и близкой его мечта о новом платье. Наконец, нащупала и вытащила из кармана бутылку портвейна. Долго рассматривала на свет и вдруг нежно прижалась к ней щекой.
- Свинья же ты. Стаканчик уже отпил, а то и больше, - щелкнула выключателем, пропала в темноте, еще раз на секунду далеко-далеко мелькнула в полоске света и наступила тишина.
Я подождал с минуту, обвыкся и осторожно двинулся вперед. Коридор был узкий, сплошь заставленный какими-то твердыми предметами с острыми краями. То и дело тыкался лицом и коленями.
- Какого хера, - громкий женский голос заставил вздрогнуть, - закрыто! Но тут же загремел замок, и распахнулась дверь. От неожиданности я едва устоял на ногах. На пороге стояла баба с лицом испитым и некрасивым. Седые волосы, кое-как убранные под косынку, по бокам выбились реденькими прядками, лицо, усеянное родинками, казалось черным. Это сразу бросилось в глаза, назойливо обратило внимание.
- Явились, еб вашу мать, не запылились, принесли?
- Ну, ты даешь, - радостно ответил какой-то мужик, выросший невесть откуда, и победоносно поднял над головой пару бутылок портвейна. Потом потянулся ко мне, оттопырил пальто, показал еще две, - мы уж по стаканчику приняли, - и заржал, брызгаясь слюной.
- То-то и видно, - посторонилась, пропуская нас. В маленькой прихожей, развернуться было негде, но она все терлась рядом, а потом, в диком раздражении, кинулась ко мне и с силой насела на пальто. Господи, который день не расстается с ним, клад что ли у тебя там?
В большой светлой комнате, куда ринулся мой неожиданный знакомый, сидели еще двое мрачных мужчин. При виде нас они враз оживились: заплескался по стаканам портвейн, разгладил их лица. Задымили папиросками после первой, мирно ласково готовясь к беседе.
Вот это да, я и на бабу уже смотрел другими глазами. Она мне показалась даже красивой. Я пялился во все глаза. Она вдруг резко сорвала косынку и рассыпала по плечам длинные белые волосы.
- Что это у тебя на лице? - не выдержал я
- Рехнулся совсем, сам йодом мазал, комары искусали, жарища-то какая.
В распахнутое окно лезла черемуха, цветы пожухли и пожелтели, словно прокуренные. Напротив, через дорогу на крупных тяжелых тумбах сидели гранитные львы. Выгнул спину Аничков. Народу на улице было мало, да и те двигались кое-как, словно во сне.
- Слышь, - сосед толкнул меня локтем, - шеф приказал готовиться в Америку. Сказал, на раз возьмем и сразу обратно...
Чё возьмем-то?
Но тут в дверь постучали.
- Анечка, можно тебя на минутку, - в комнату робко протиснулась женщина лет 50 с забинтованной по локоть рукой и, увидев нас, заулыбалась.
- Ну... Александр Александрович, - она обратилась ко мне, - собственно, вы-то мне и нужны, - и затараторила дальше, - Анечка говорила, что на днях в Америку уезжаете, так уж будьте добры не откажите в просьбе, вот здесь на бумажке адресок, везде наши люди есть, как без этого, зайдете к ним за посылочкой для меня, а? Там немного, может, не затруднит, а? - протянула маленькую бумажку, - здесь все написано, как доехать, что сказать...- она сложила руки и умоляюще смотрела на меня. - Да что ты, Рита, в самом деле, конечно передаст и довезет все, - оборвала хозяйка, которая, надо полагать, и была Анечкой, - дай мне, - она выхватила бумажку и положила в разрез платья на груди, - может, выпьешь с нами?
- С удовольствием, - Рита потянулась к стакану и резво отпила половину, - мой-то все еще валяется после вчерашнего и мне ничего не дает, заныкал, сволочь. - Она опять посмотрела на меня. - Счастливый вы человек, Александр Александрович, отдохнете, там и водочка другая, и пивко, там все другое, приедете расскажите.
- Угу, - равнодушно бормочу уже в полудреме и, убаюканный портвейном, опускаюсь на дно в просторной батисфере. Еще слышатся голоса наверху и незнакомая мелодия навевает грусть, но я, погружаясь все глубже и глубже, уже наблюдаю иной мир. Близ иллюминатора застывает огромная рыба с плавниками цвета морской волны, какое-то время тонкими жесткими губами трется о стекло напротив лица, но потом исчезает, иронически взмахнув хвостом из длинных белых волос. Проплыв в темноте около часа, судно тихо стукнулось о дно. Я выглянул наружу: мягкий световой поток от корабля уперся в белое неровное дно и храм неподалеку, откуда и звучала (только сейчас это понял) божественная мелодия. При входе красовалась внушительных размеров статуя быка. Он низко наклонил голову, рога стянуты широкой доской, излучавшей кроваво-красный свет. Множество людей ровными рядами выплывали из узких горловин улиц, пересекали площадь и устремлялись внутрь храма. Облаченные в праздничные одежды, украшенные драгоценными камнями, они несли старинные амулеты и талисманы. Я стоял потрясенный, уткнувшись лбом в стекло, прижимая к груди навигационные карты, и вдруг узнал себя среди них. Маленькими скорыми шажками, преодолевая лобное пространство, я несся навстречу музыке под руку с Аней.
На пороге храма она неожиданно притормозила.
Все, сил терпеть больше нет, - и, сдвинув ноги, поскакала в сторону. Подоткнула за пояс юбку, изогнулась в талии и выпятила, словно кобыла, далеко назад и вверх свой бэксайд. Собрав на лбу множество морщин, чертила сильной струей глубокий рисунок на белой шероховатой земле. Я засмеялся. Вот стоит она, смелая, независимая и гордая. Такая женщина не нуждается в мужчине, она вообще ни в ком не нуждается. Я мечтал увековечить ее: в капризных ярких красках поместить в школьные учебники по анатомии, гравировать ее изображение на шахматных досках для чемпионов, в ее честь называть острова...
Она подошла ко мне, нетерпеливо провела рукой по лицу, больно схватила за волосы сзади.
Ну же, кончай скорее, черт возьми, через три часа самолет...
- Мадам, ваш багаж? - пограничница строго смотрела на меня.
Я просто охуел.
- Вы мне?
- Кому ж еще? Деньги при себе есть?
- Откуда?
- А это что? - ловко спружинив ногами, она перегнулась через барьер и выхватила у меня все ту же злополучную пачку.
- Ну что за люди? - скакнула ко мне, хватила что есть силы по бокам и спине, юркнула рукой внутрь, под пальто и вытащила початую бутылку портвейна, - Что? Допить не могла? Позоришься тут, все приборы нам зашкалишь!
По другую сторону барьера происходила какая-то возня:
Демаркационная линия венчалась длинным узким столом, накрытым белой скатертью. Аккуратно расставленные пустые столовые приборы перемежались пробирками с разноцветной жидкостью, источающей резкий неприятный запах, который чувствовался издалека. Тетка в цветастом платье, из отъезжающих, раздувая щеки, пристроилась к столу.
- Вы что, издеваетесь надо мной? Я вам что здесь? Нет, вы посмотрите, - пограничница рванула к ней, - вы зачем вдыхаете? Это не спирт, - и оттолкнула ее к кучке людей, потерянно стоящих неподалеку.
- Твоя очередь, - она махнула мне, - только честно, сколько выпила?
Я не на шутку встревожился. - Всего один стаканчик, вчера... и один сегодня.
Она захохотала.
- Допустим. Дыши сюда, - и пригнула мою голову к стеклянной трубочке.
Я выдохнул и, зажав в руке вилку, зашарил глазами по пустым тарелкам. - Сойдет, - пограничница рассматривала на свет трубочку, в которой бурлила розоватая жидкость.
- Говорю же, только стаканчик... на посошок, - осмелел я и оглянулся назад. Лица провожающих за запотевшим от дыхания стеклом светились нескрываемой завистью и злорадством. Среди них я увидел Аньку. Она разговаривала с каким-то мужиком и, что есть силы, размахивала руками. Ожесточенно, словно вколачивая гвозди, рубила воздух и, единственная, не смотрела на меня. Я запрыгал на месте, завертелся, что-то закричал ей, но она, подхватив незнакомца под руку, направилась к выходу. Походка ее мне не понравилась - припадая, будто понарошку, на правую ногу, она сильно отбрасывала бедро в сторону мужика.
В самолете, расположившись в кресле, я обнаружил, по соседству пограничницу: широко разинув рот, и, зажав между колен бутылку с портвейном, она спала сном праведника.
Я положил для себя ничему не удивляться, и когда, уже перед посадкой, бортпроводница растолкала меня и объяснила, что все мои знакомые сошли на Фолклендских островах, ангажированные во время перекура в хвостовом отсеке какими-то дикими типами, я только кисло улыбнулся в ответ.
В аэропорту JFK меня никто не встретил. Покрутившись немного, я присел на лавку, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями. Обратного билета не было, денег, я пошарил по карманам, тоже, курить нечего, весь багаж - маленький целлофановый пакетик, в котором лежал русско-английский разговорник. "Т-а-к. Говорить кое-как смогу, вот только с кем? И о чем?" Я пристальнее оглядел публику. Все как один были в полотняных по колено шортах и просторных ярких майках. Стопроцентные улыбки. Кому они улыбаются? - я нахмурился. Над самой головой на стене неожиданно зазвенел телефон. Мужчина в зауженных по-женски шортах кинулся к нему, и, слушая кого-то на другом конце, надолго остановил на мне взгляд, а потом, оторвавшись на секунду от разговора, осторожно спросил: "Are you from Russia? Are you Alekzandrа?" "За кого он, черт возьми, меня принимает?" - я потянулся к трубке, но он вцепился в нее: "На съезд лесбияночек не желаете? У наших глаза от зависти вылезут" (вольный перевод). И отошел в сторонку, закурил тайно, пряча окурок в ладони. Я схватил трубку: "Привет Шурочка! - веселый голос с одесским акцентом, - проспали, понимаешь. Доберешься один? Бери тачку и на 42-ю, у тебя адрес есть, Ритка звонила, давай до встречи! Прихвати по дороге что-нибудь". Я повесил трубку и посмотрел на американца.
- Так что там, насчет съезда? Лесбияночки, говоришь?
- Да, да, именно, - радостно откликнулся он, - подвезу куда надо.
Выскочив из каменного мешка, машина понеслась на север по великолепному шоссе вдоль огромных рекламных щитов. Солнце стояло в зените, на небе ни облачка, притомившиеся от зноя деревья, не шелохнулись. Ничто не омрачало картины - окрестности великого города такими мне и представлялись. роскошные лимузины, словно "груженные шелком корабли", плыли рядом. Тонированные стекла не пропускали посторонних глаз... Мы были одни в безбрежном море металла, асфальта и испарений. Я увидел его - величественный страстный злой каменный зверь восстал впереди.
- Может, сначала ко мне, отоспишься, вечером партия, завтра выступление? Времени в обрез. Одеться надо бы, а то ты... не того, извини, конечно... , - американец заговорил без акцента на чистейшем русском языке, - диссертацию защищал по Набокову, пришлось выучиться.
- Это другое дело, - я оживился, - к тебе, так к тебе.
- Красивое у тебя имя, последнюю русскую царицу так звали, Александра... а мужики-то у вас есть приличные? - он тряхнул длинными белыми волосами, стянутыми на затылке тугой резинкой в хвост.
Я внимательно посмотрел на него. - Мужиками не интересуюсь... другое дело - бабы... - Понятно, это я к слову... - он притормозил около обшарпанного дома напротив автобусного терминала в центре города, и я шагнул на американскую землю - в самое сердце ее, в Нью-Йорк.
- Слушай, без стакана не разобраться. - Сию минуту, - Стив метнулся к бару и вернулся с двумя хрустальными стаканами темно-бурой жидкости.
- У меня понимаешь, режим..., - пустился я в объяснения, но он, не дослушав, опрокинул в себя содержимое и схватил ртом воздух.
- Как там? По стаканчику вечером?
- А сейчас что?
- В Москве утро, или ты уже перестроился?
- Не совсем, придется на первых порах и по-московски и по- вашему жить... - я отхлебнул из стакана, да так и замер. Передо мной стояла хорошенькая барышня и протягивала дорогой темно-синий костюм.
- Это вам на завтра, вернете на следующее утро, - залопотала она, Стив бросился переводить, по ходу рассказывая: из богатых, немка, на тебя глаз положила.
- Точно, говорю тебе, - яростно зашептал он, - да ты в этом костюме их всех на лопатки уложишь!...
- Дорогие подруги! - громко заговорила одетая с головы до ног во все черное приземистая женщина лет 40, - Элизабет отстоит наши интересы - она поклялась в этом. Элизабет, это так?
Худющая плоская тетка в немыслимых очках взяла микрофон.
- Я ваши деньги ни на что другое не потрачу, чистая правда. Выиграю - и после этого делайте со мной что хотите! Муниципальный уровень - это только начало, но мы доберемся до президентского кресла и тогда... я верну все до копейки, включая проценты... более того...
- Вот видите, - черная выхватила у нее микрофон, - наши деньги не пропадут, все равно что в сберегательном банке...
- В президентском кресле какие проценты нам назначите? - серьезно заговорила немочка, прикрывая меня дорогим костюмом.
- Против сегодняшних одиннадцати, с первого же дня - двенадцать, - тощая замолчала. На секунду замолчали все, а потом, словно по команде, полезли в сумочки.
Через пять минут на подносике в дверях образовалась большая куча денег. Тощая присела рядом и гладила на коленях каждую бумажку.
Домой нас повезла немочка в какой-то маленькой европейской машине, около подъезда протянула сквозь дверцу костюм, очаровательно улыбнулась мне. А потом, склонив голову к рулю, сняла туфли.
- Возьми их тоже, подойдут, - и, нажав на газ босыми ногами, тихо, словно сомнамбулическая рыбка, уплыла к набережной Гудзона. Туфли все еще пахли ее изнеженным душистым телом, как обещание, как радостный сон.
Русские лесбиянки страдают, - так начал я свою патетическую речь на следующий вечер в Карнеги Холл, куда нас со Стивом доставил красивый черный лимузин, присланный ровно в 6.30 по местному времени и вспугнувший уличных торговцев наркотиками настойчивым резким гудком, - помогите нам, у нас нет ничего, видите этот костюм? Он не мой, мне дала его добрая душа на один день, в чем я окажусь завтра? А? - Я посмотрел с укором в притихший зал. Улыбок, как ни бывало, - Отвечайте, в чем? - Стив толкнул меня в бок, - русские лесбиянки тысячами замерзают на улицах, - без перехода продолжил я, - вы знаете, какие у нас зимы? Лесбиянок навалом и не чета вам, они рыщут по всей стране и мрут... как мухи, потому что вы забыли их. Не верите? Поезжайте и убедитесь. Что вы молчите? Нечего сказать? Знаю, всем помочь трудно, но одной-то, которая перед вами, которая специально приехала рассказать вам, которая сама... - я не договорил. Зал взорвался аплодисментами, он бушевал минут пять. На сцену выбежал негр, представился мэром (это же надо! я не поверил ему), долго тряс руку. Со всех сторон полезли лесбиянки, каждая норовила дотронуться хотя бы пальчиком. В конце, подошла, передвигаясь с трудом, толстая и очень пожилая женщина.
- Я самая знаменитая лесбиянка в мире, - медленно заговорила она, потрясывая головой, - разрешите танец?
И не успел я оглянуться, как она ловко схватила меня и прижала к огромному животу. Наверху заиграл оркестр, вспыхнули софиты и все расступились. Она вела, больно ступая на ноги.
- 500 баксов наличными... выпьешь стакан залпом? - накрашенными губами прилипла к уху.
- Нет проблем.
- Считай, баксы у тебя в кармане, я такое только в кино видела! - и ласково потерлась об меня носом, из которого торчали короткие жесткие волосы.
На сцене черная лесбиянка кричала:
- ...Мандела точно не поможет, он слишком долго сидел в тюрьме и насмотрелся там такого... у него представление о нас не в нашу пользу... .
Но ее никто не слушал, все с завистью смотрели на меня и мою пожилую спутницу.
"Что я ей скажу? Зачем согласился на встречу тотчас? Сразу поймет, что ждал ее звонка?" - думал я, шагая вверх по 5 авеню в сторону Центрального Парка. Со всех сторон меня окружали фешенебельные магазины: Valentino и Lagerfeld, Tiffani и Donna Karan, Christian Dior и Revlon, Marco Polo и Guchi. Я отворачивался от манекенов в богатых витринах - их магическое присутствие усиливало мою неуверенность. Что я знал о жизни обитателей этого квартала? Почти ничего. Допустим, кожа у них белого цвета, магазины построены ими и для них, ланч они проводят вместе в закрытых ресторанах. Но какова их экзистенция, душат ли их кошмары, бегут ли они среди ночи, спасаясь от себя, прыгают от радости и плачут ли как дети, зовут ли Бога в свидетели, что говорят любимым? Кстати, о последних. Весь день я старательно записывал за Стивом выражения, которыми можно блеснуть в постели. Поэтому, когда позвонила немка, мне оставалось только сделать ручкой моему американскому дружку и рвануть на встречу...
- Александра! Я только что посмотрела телевизор! Твоя речь была очень nice! И Сильвия... ты с ней танцевала, правда она nice? - кричала немка из кухни.
- Nice, - поддерживал я разговор, озираясь по сторонам. В комнате было много цветов, они украшали все углы, топорщились на подоконнике, свисали в красивых вазах с потолка, теснились в горшочках на полках вдоль стен, отражались в огромном, во весь рост, зеркале.
- Идем на балкон, - немка проплыла мимо с подносом, - мы решили подарить тебе этот костюм, он nice, правда?
- Угу, - я проследовал за ней и вышел в благоухающий ухоженный сад, раскинувшийся на крыше дома.
- Сильвия говорила в интервью, ты выиграла у нее 500 долларов, правда? Это большие деньги, ты положила их в банк?
- Дорогая, - мне осточертела ее болтовня, - ты принимала сегодня ванну?
Немка обиженно поджала губки и ничего не ответила. Я смотрел на ее ротик и думал, как дам ей пососать, чуть-чуть, самый кончик, чтобы не обидеть. Я уже видел розовый язычок между зубок и зажмуренные от смущения рыжие реснички. Я сунул руку в карман, прихлопнул ладонью член, распаляясь все больше и больше.
- На, выпей, - нарушила она, наконец, молчание, - сама приготовила.
Горячий черный коктейль без помех проскочил в желудок и там остановился. Как говорят в России: "куй железо, пока горячо", - воскликнул я по-русски и притянул ее на колени.
Но она вырвалась, вскочила на ноги, поправила волосы...
- Я сама позову тебя, - и скрылась внутрь.
- Александра, - раздалось минут через пять, - иди же! - я вошел в комнату, погруженную в абсолютную темноту, постоял немного, обвыкся и двинулся вправо, на голос, нащупал ручку двери, повернул. Немка лежала в спальной, обнаженная, при слабом свете маленькой лампочки. Я, как был в костюме, кинулся на нее, прижал всем телом к кровати, на ходу рывками расстегивая брюки. Она заерзала подо мной, широко раздвинув ноги. Лицо такое близкое... розовый язычок между зубок... зажмуренные рыжие реснички. Сейчас, сейчас. Что сейчас? Я лихорадочно шарил рукой в паху, покрываясь потом. Встал на колени и посмотрел - члена не было! - Ни хуя себе! - подскочил к зеркалу - не было! Не было - ни-че-го! Я помертвел.
- Да вот же он! - немка нетерпеливо приподнялась на локте и вытащила член из-под подушки, - правда, nice?
Я присел на краешек кровати, осторожно взял двумя пальцами то, что она подала, поднес к лицу, понюхал, член был не мой... Она вырвала его и запихала между ног.
- Давай сверху, ну же, O! My G-а-а-р!!! - заерзала с членом в руках, а потом, вытянувшись в струну, закричала так, что я чуть не слетел с кровати...
- Александра, - спокойно заговорила она через минуту, - ты расстроилась? Я подарю тебе его. Очень полезно массировать матку, я каждый день массирую, хочешь, тебе помассирую?
Я отказался: - Тебе никто не нужен рядом?
- О чем ты? Времени нет, для тебя специально выкроила, а ты ведешь себя как тургеневская барышня, собственно, я себе русских такими и представляла, ну пойдем.
Мы вышли на улицу.
- Гляди-ка, - обрадовалась она около Линкольн Центра, - Онегина дают, ваш театр на гастролях, хочешь послушать? Хрустальный горный тенор за стеной грустно пел: "..я лучше, кажется, был...". Я покачал головой и поднял руку, чтобы поймать такси. Немка чмокнула меня на прощание в щеку, сунула пластиковый пакетик - уже в машине, я нащупал в нем уставший мягкий член.
Едва я подъехал к дому, местная шлюха, что ошивалась здесь ежедневно после 10, подошла ко мне.
- Стив ушел в Вольт, велел тебе туда же ехать.
Но я уже отпустил машину, к тому же в Вольте бесплатно поили только по воскресеньям. Поэтому решил прогуляться. Вечер был тихим и душным. Близилась полночь, район возле терминала только пробуждался к действу. Зажглись красивые яркие буквы, предлагая тысячу чувственных удовольствий. Ночные кинотеатры распахнули двери для посетителей - сиди хоть до утра и дрочи на здоровье - никто слова не скажет. Знакомая шлюшка и ее товарки забили место между припаркованными на ночь автомашинами - глотали сперму всего за пять долларов. Желающих хоть отбавляй! Что происходило здесь днем? Ничего особенного - блоки кишели самым разнообразным людом, роскошные автомобили с диким ревом рвались на север и юг, запад и восток, с грохотом открывались жалюзи простеньких забегаловок, поглощая проголодавшуюся за ночь публику.
"Конечно, - думал я, - немка сильно подгадила мне. И что за удовольствие дискредитировать бедных русских девушек? Сейчас понесет по всей округе, пойди останови ее, с ее английским!".
Я удалялся от восьмой в сторону Парк Авеню, но, дойдя до Бродвея, передумал и повернул обратно, к дому.
- Ты дурак, что не пошел в Вольт, - заорал Стив издалека, - там сегодня групповая дрочиловка была.
Он был смертельно пьян: держась одной рукой за угол дома, другой направлял мочу в воздушную решетку метро на тротуаре. Он так уверенно схватился за свой член, что я, нащупав пластиковый пакетик в кармане брюк, искренне позавидовал ему. Я подошел и пригладил его длинные светлые волосы, провел рукой по спине: под рубашкой, заткнутая за ремень, торчала бутылка смирновской.
- Ну что, по стаканчику? - сделал большой глоток из горлышка, беленькая спокойно проскочила в желудок и там остановилась...
- К-а-к-о-й, никогда такого не видела, - шлюшка присела на корточки передо мной, расстегнула брюки, отбросила в сторону презерватив и прильнула к члену, лизнула, а потом с силой захватила губами, сжала, задвигала ими. Я стоял между машин в окружении ее подруг и в восторге смотрел вниз, на член, выплывающий, словно крейсер, из ее огромного рта, утопающий в нем вновь и вновь.
- Ах! Что за жизнь! - завопил я, - смотрите, она сосет, а он не падает, не падает!
Наконец, она остановилась и прижалась всем телом к моим коленям. - Доллары спрячь, сама с радостью заплатила бы.
Стив все еще стоял, пошатываясь, напротив решетки. Я бросился к нему и обнял, путаясь в светлых длинных волосах. Не выпуская члена из рук, пристроился рядом и зажурчал в теплую черную трубу.
- Какой задел, какой задел на будущее, - орал Стив, потирая ладони, - ты обеспечен на всю жизнь! Ну и Сильвия, нашла-таки отпечатки немецких пальчиков на члене! Молодец! Сколько немка пообещала тебе?
Мы спустились в метро.
- Сейчас узнаем.
Немка назначила встречу в Бруклине. Поезд вырвался из под земли и помчался по мосту, оставляя позади Манхэттен. Я увидел в окне статую Свободы зеленого цвета, омываемую грязными водами Гудзона, и стеклянные билдинги Уолл Стрита - самую умышленную часть города.
Она бросилась к нам, едва мы показались из подземки и начала вопить. Вот как это выглядело в переводе Стива.
- Ах ты, засранка, сука, падла!
Стив решительно оборвал ее и направился в ближайшее кафе. Мы заказали по стаканчику, немка без слов присоединилась к нам и, приняв на грудь, внезапно успокоилась, а через несколько минут и вовсе расплакалась.
- Ты же знаешь, я люблю тебя, - первый раз об этом слышал, - увидела тогда в костюме, и подумала, дам ей пять тысяч кэшем и все тут, пусть меня увольняют откуда хотят, и срать я хотела на Сильвию, все равно она скоро умрет. Кто тогда будет главной лесбиянкой? - она уставилась на меня, - ты, ты и будешь! - схватила салфетку и промокнула реснички, - Но сейчас уезжай, награда сама найдет тебя, попомни мои слова! Уезжай - я должна проверить свои чувства... и тогда... хоть сто сильвий будет на пути, хоть весь Уолл Стрит встанет на уши... - она зарыдала в голос, - я взял у нее салфетку и еще раз промокнул реснички.
- На посошок, - немка взметнула вверх полный стакан, мы еле догнали ее на половине...
- Ничего, что на поезде? - поддерживая немку обеими руками, извинялся Стив, - на самолет билеты проданы, может к лучшему - отоспишься.
И полез целоваться.
На часах было 3.15. Поезд медленно тронулся с места, я запрыгнул в вагон.
- Слушай, - вдруг закричал Стив и, прислонив немку к тележке, побежал рядом со мной, разметав длинные светлые волосы по ветру, - а ты че приезжал-то?
Но я ничего не ответил. Да и что я мог сказать? Откуда я знал, что за сила поднимает меня среди ночи, выгоняет на улицу и гонит дальше сквозь череду дней, сумерек и рассветов. Что я ищу? И что не нахожу? Куда плыву, не встречая никого? Что хочет душа моя? Что ищет она и не находит?
Стив начал отставать, вот он со всего размаху остановился на краю перрона и, пытаясь удержать равновесие, встал на цыпочки и вытянул руки в сторону, будто птица. Еще мгновение и он воспарил ввысь.
Только я пристроился у окна, чтобы наблюдать американские, португальские, испанские и прочие пейзажи, дверь в купе с шумом отворилась - на пороге стояла пограничница. Она широко улыбалась мне, как старому знакомому.
- Давненько поджидаю, ты что, прячешься от меня? Ну, давай раскошеливайся, ты мой должник - путь долгий впереди, всю жизнь можно прожить, глядя друг на друга, - бесцеремонно залезла ко мне в карман, вынула доллары и сунула внутрь мундира.
- Где ты их берешь?
- Деньги к деньгам, дорогая.
- Скажи уж честно - бутылка к бутылке, я, кстати, тогда всего стаканчик и отпила, - она достала пол бутылки портвейна, - с нее, как говорится, и начнем... вот стерва, чертовски приятно на желудок ложится.
- Попробуй это, - я выдернул из-под ремня смирновку, - нужно экспериментировать, как Ван Гог - красочка на красочку, глядишь - в историю впишемся.
И пьянка понеслась...
Узкая походная койка едва вместила нас. Я всю мебель переставила точно по меридиану. Какой на хуй, Глоба! Ты после этого каждую ночь являться мне стал, стоишь вот здесь, - она ткнула пальцем в дверь, - шатаешься... и я знаю, там север.
Я целовал ее спелые губы, смотрел в глаза цвета асфальта, подозревал в тысяче измен, орал и бил смертным боем, пока, наконец, она не схватила меня как ребенка и не укачала в колыбели своего тела.
- Врешь, - заорала Анька, как только проснулась, вынула бумажку из разреза платья на груди, - ты адрес даже не брал!
- Зачем адрес? Ритку в Америке все знают.
- Тебя, наверное, тоже?
- Да нет, я ж по делам ездил, на конференциях пропадал.
- Тебе хоть слово-то давали?
- Конечно.
- Ну, и на каком языке ты с ними говорил?
- Есть такой язык, им в каждой палатке торгуют!
- Быть того не может! Ну-ка покажи, что Ритке привез.
Я вынул из кармана пакет и протянул ей. Она, увидев член, обомлела и полезла опять за бумажкой сверять.
- Все точно, ну Ритка, дает! - примерилась пальцами, - А ты-то, тоже хорош! Что о нас подумают? - Хуя приличного днем с огнем не сыскать?!
- Че правду-то хоронить?
- Стой, а что это здесь? - она приблизила член к лицу,
Я тоже склонился - на самом кончике мелким торопливым почерком на немецком языке было написано: "Самой, самой, заглавной лесбиянке в мире".
- Это Ритка-то лесбиянка? Ой, держите меня, помираю, - Анька упала ко мне на грудь и затряслась от хохота, икая и повизгивая на поворотах. Я гладил длинные светлые волосы, стянутые на затылке тугой резинкой в хвост, и от души смеялся вместе с ней.
