- П-а-а-зволь, то есть как причем здесь любовь?.. А... Мы не знакомы, Ухов, Пал Палыч, - мужчина приподнялся и сунул мне через стол мягкую ладонь, - включайтесь прямо отсюда. Видите ли, мы заспорили о любви, то есть, если быть точным, я предложил выпить за любовь, и вот этот молодой человек, - он кивнул на какого-то хмыря, едва удерживающегося на стуле, - пытается увильнуть.
        Пал Палыч был человек неопрятный и чрезвычайно юркий. На вид около 50. Я много о нем слышал, но встречаться не доводилось. Знал, что в молодости он что-то писал и одно время состоял в писательском союзе, но его оттуда выперли. С тех пор нигде не работал, но по-прежнему слыл профессионалом. Всюду являлся с бутылочкой, непременно подвыпивший, и травил всех смешными историями, а иногда за полночь, внезапно растрогавшись, пьяно декламировал что-то из своей юношеской лирики. Говорят, в такие минуты смотрелся чрезвычайно эффектно.
        Сейчас Ухов возглавлял сидевших за столом. Слева, на краешке стула из последних сил, как я уже говорил, сидел не знакомый мне парень, пьяный вдрызг. Он все время клонился в сторону. Рядом с ним хозяин квартиры и мой лучший друг Димка. По правую руку восседала Галька, продавщица из соседнего магазина и ее муженек Женька с гитарой в руках. Я, приземлившись на табуретку, оказался напротив Ухова.
        - Давайте говорить начистоту... что такое любовь? - заговорил он, разливая по стаканам беленькую, - это магия, это, милые вы мои, м-е-т-а-ф-и-з-и-к-а, это что-то, что сидит в человеке, какое-то инородное тело, если так можно выразиться. Уберите его, и что останется? Нет, скажите, что? А? Так я вам скажу что. Останется то, что зовется нормальной повседневной жизнью, но, я вас спрашиваю, кому такая жизнь на хрен нужна? Взять, к примеру, тебя, Галина Сергеевна.
        Галька вздрогнула и толкнула под столом мужа. Тот на мгновение оторвал взгляд от руки Ухова, что изящно колдовала над стаканами, и недоуменно посмотрел на супругу.
        - Да, что ты, в самом-то деле, Галина Сергеевна, без мужа и шагу ступить не смеешь, - обозлился Пал Палыч, - ей-богу я тебя не понимаю.
        - Палыч, не наезжай, - вступился за жену Женька, - рассказывай, но Гальку не трожь.
        - Господи, что за люди, - еще пуще озлился Пал Палыч, - все не о том, Галину Сергеевну взял для примера.
        - Себя для примера бери, - обиженно сказала Галька, - всегда так, как бутылку без очереди, так лучше меня на свете нет, будто вокруг не люди маются, у всех горит...
        - Друзья, - громко перебил Димка, - Палыч, можно тост? - и, не дожидаясь, обратился ко мне, - ты не в курсе, у Палыча сынок объявился, - Димка кивнул на пьяного парня, - как говорится дитя любви, поэтому Палыча сегодня и несет, выпьем за память, которая возвращает нас в счастливые мгновения... - он не докончил и опрокинул стаканчик.
        Все зашевелились. Я заметил, что мертвецки пьяный парень и впрямь напоминает Палыча. Таким Палыч был, думаю, лет тридцать назад.
        - Вот именно, - Ухов отер губы и зацепил огурчик с тарелки, - это прекрасно, в конце жизни разыскать сына, передать ему свой опыт и научить всему... все вспомнить, как мечту, как надрыв...
        - Палыч, - Женька лениво тронул струны гитары и недоверчиво спросил, - и ты все-все вспомнил?
        - А как же? Разве такое забывается?
        - Что такое-то?! - язвительно фыркнула Галька, - и когда это ты сынка-то успел разыскать?
        - Я сам его разыскал, - заплетаясь, вставил сынок.
        - Это неважно, неважно, кто кого, - заторопился Палыч, - важен результат. Ты, Галина Сергеевна, слишком цинична для поэзии жизни, она тебе не дается, как гранит. Раскрой сердце тайне, и тайна сама шагнет внутрь него. С тайной жить слаще. А ты, - он шлепнул сына по затылку, - не суйся, когда не спрашивают.
        - Ну и какая твоя тайна? Опять не такая, как у всех. Между ног, да поперек, - не унималась Галька.
        Палыч, распалившийся было не на шутку, заговорил неожиданно тихо и спокойно.
        - Летом семьдесят второго в Москве стояла удушающая жара, помните? все плавилось и горело, на природу как на войну выезжали целыми бригадами и, задыхаясь, боролись со стихией. Я тогда работал и писал про это. В коридорах редакции... впрочем, там всегда, как на войне. Кто кого. Так вот, в тот день, как обычно около часу, я вошел в столовую. Горячий воздух, смешанный с печным жаром, дрожал и придавал всему происходящему внутри некоторую призрачность. Раскланиваясь по сторонам и отвечая на приветствия, я пристроился в конец очереди. И тут вошла она, Любочка.
        - Палыч, - сынок встрепенулся и посмотрел на отца, - Наташа, Наталья Петровна...
        - Молчи, без тебя знаю, - грубо отрезал Ухов, - но тут тайна, друзья мои, в Любочке тайна, Любочка - это почти любовь. Я так ее и звал потом. Любочка и все тут. Никаких Наташ, Мань, к чему они? Наташке нравилось, когда я звал ее Любочкой. У меня потребность всюду внести загадку и неопределенность. А тебе, - тут Палыч обратился к сыну, - я не Палыч, а отец...
        - Какой ты отец? - Галька наглела на глазах, - позавчера еще не был отцом...
        - Заткнись, - беззлобно бросил Женька и потянулся к бутылке, - не обращай внимания, Палыч.
        Ухов подождал немного и заговорил вновь.
        - Она стояла за моей спиной. Очередь трогалась с места, Любочка делала шаг и нечаянно прижималась грудью ко мне. В те жаркие дни женщины почти не одевались, так, кое-что по мелочам. Я чувствовал ее сиськи и мечтал о бесконечности. Судьба свела нас в убогой столовой, но в ту минуту, я боготворил и эту столовую, и шум, и навязчивых краснощеких раздатчиц, которые мешкали и длили мое счастье.
        - А ты мои сиськи чувствовал? - Галька прижалась щекой к локтю мужа.
        - Она дала мне на первом этаже в маленькой комнатке охранника, - не останавливался Ухов, - на втором в кабинке туалета, на третьем Любочка дрочила мне около подоконника. Я смотрел в окно, в мир, который стал беспощадно красивый. В свободной руке она держала сигарету и иногда, подавляя стон, сильно затягивалась. На четвертом я сказал, что умру, если она изменит мне.
        Палыч запил беленькую водой с клубничным вареньем и закурил.
        - Разумеется, я не умер.
        - Изменила-таки? - захохотала Галька, - так вам мужикам и надо.
        Лицо ее мужа при этих словах посуровело. К слову сказать, Галька путалась со всеми в округе. Каждый раз объясняла, мол, Женька стал жертвой зеленого змея еще лет в тридцать, а потом, растягивая слова, говорила всем одно и тоже: "Н-у-у, бутылочку-то ты сегодня точно заслужил", и, подставляя на обозрение голый зад, лезла вниз, под кровать. Женька, конечно же, все знал и молчал, но под Новый год пьяно признался мне: "Я бы давно ее бросил, но как она поет! Представь, лежит в постели с открытыми глазами, вдруг мелко затрясется и запоет: "Не уходи, еще не спето столько песен╕". Уйти после этих слов? Как? Куда?"
        - Наташка изменила мне на следующий же день, - Ухов посмотрел на сына, - твоя мать - стерва, она в душу мне плюнула, к-о-м-у? Мне.
        - Стало быть, были причины, - не унималась Галька, - в постели умничать нечего, а ты, небось, главное напоследок оставил, если вообще добрался, басни рассказывать ты мастер.
        Но Ухов не слушал и все обращался к сыну.
        - Если бы ты знал это с самого рождения, то и от молока ее отказаться - подвиг для будущего мужчины. О! Если бы она явилась мне Великой блудницей, я боготворил бы ее. Нет, мелкая ее душонка не готова для такого напряжения. Все на что ее хватило - на капитаншу.
        Ухов схватился за щеку, как от сильной зубной боли, и, уже обращался ко всем.
        - Утром следующего дня я, как сумасшедший, искал ее во всех комнатах, друзья мои, - он с силой ударил кулаком по столу, - я нашел ее на первом этаже в маленькой каморке охраны в обнимку с этой странной женщиной, которая руководила безопасностью нашей редакции...
        - Губа - не дура, - с завистью шепнула Галька мужу, примерилась к рюмке и громко спросила, - а на второй этаж они не собирались?
        - Вот именно, - Ухов с удивлением посмотрел на нее, - именно туда они и собирались. Капитанша, освободившись из Наташкиных объятий, встала, застегнула китель и взяла со стола оружие: "Я обязана сопроводить арестованную в туалет, выйдите, пожалуйста". "Она арестованная? За что?" - я готовился к драке. "Отбывает положенные ей пятнадцать суток", - сухо ответила капитанша, взяла Наташку за руку, щелкнула наручниками и протиснулась в дверь, а я замельтешил рядом, хватая ртом воздух и не находя слов. В пролете Наташка обернулась и спросила: "Правда, возбуждает?", но я не понял ее... Обратно они не вернулись.
        - Стало быть, выше четвертого поднялись, - задумчиво произнес всегда скромный и сострадательный Димка, - не расстраивайся Палыч, у меня, например, так всегда, как любовь, так трагедия...
        Но я грубо осадил его, потому что хотел наблюдать Ухова.
        - Женишок мой - бабеночка видная, - врезал по струнам Женька. Галька тут же подхватила.
        - Наливает мне в рюмку тройной...
        Нежная и горькая песня поплыла по комнате. Я слушал и думал: человеку страстно, пуще жизни хочется иногда быть причастным к красивому действу. Поэтому простые задушевные слова для нашей компании звучали вожделенно и чуть ли не мистически. Комната в ту же секунду погрузилась в общую сердечную маяту. Ухов с сыном, тяжело навалились грудью на стол и соединили плечи. Маленькая простенькая рюмка из темного стекла в большой руке Палыча чуть дрожала и смотрелась набухшим девственным соском. Даже простоватому лицу моего друга Димки, сообщилась тонкая южная избирательность, и вероятными стали его трагедии, хотя никто из нас в них не верил.
        - Ну, вот, расплачьтесь еще! - загоготала Галька, лишь песня закончилась, - слушайте, ходит тут ко мне одна из этих, не мужик не баба, Женька пытался к ней подъехать, где там, ни в какую. Я ее спрашиваю - а за бутылку? Нет, говорит, и за две не дам.
        - Значит, за три согласится, - неожиданно ввязался сынок.
        - А ты то откуда знаешь? - взъярился Ухов.
        - За три точно даст, - твердо стоял на своем сынок.
        - Нет, ты скажи мне, откуда знаешь?
        - Че тут знать-то? Кто ж за три-то не даст?
        - И то верно, - успокоился Ухов, - что ж получается, я продешевил тогда?
        - С тебя станется! Сегодня впервые потратился на сынка-то? - Галька, хмельная веселая, незлобивая и задиристая, была душой нашей компании. Весь вечер она сидела с мужем и ластилась к нему, словно мартовская кошка, но каждый знал, в конце она будто случайно окажется рядом с кем-нибудь из нас и обдаст горячим дыханием обещающего пьяного тела.

        Приблизительно в то же время Ухов перебрался ко мне жить. Вещей у него было немного - несколько исписанных листков бумаги. По легкости, с какой он принял предложение зайти в гости, я понял, постоянного жилья у него нет. Вот тогда то я и смог как следует его разглядеть.
        - Проснулись и, слава Богу, я мигом, - и убегал в магазин, и возвращался, подолгу, тщательно, будто стирая из памяти прошедший день, хлопотал возле стола, потом садился, закуривал папиросу и только тогда доверчиво, словно ребенок, обращался ко мне.
        - Ну, как думаешь, задалась жизнь вчера? А сегодня задастся? Как скажешь, так и будет.
        Странно, но я, давно привыкший жить один, уже через неделю и представить себе не мог дня без Ухова. Мне нравилось в нем все: и безграничная фантазия, и разносторонность, и не присущий никому из моих знакомых, жадный интерес к чему-то параллельному жизни.
        Часто он ставил меня в тупик.
        - Если бы ты, к примеру, был Солженицыным и поселился на даче у Ростроповичей, то дрючил бы Вишневскую или нет?
        Я видел Вишневскую всего один раз, в кино. Она играла Екатерину II, и я, помню, обалдел от ее царственности и внутреннего превосходства. Такая женщина не под силу даже самому сильному из нас. Ну а в случае с Солженицыным, рассуждал я, это могла быть с ее стороны и снисходительность, и жалость, и путевка в заграничную жизнь.
        - Конечно, дрючил бы, Вишневская - это ведь вся Россия.
        - То-то и оно. Поэтому ты и не Солженицын.
        - Это почему же?
        - Потому что он ее не дрючил.
        Я плохо представлял себе Солженицына, но каким бы он ни был, отказаться от такой величественной женщины мог только идиот или сумасшедший. Я так прямо и говорил Ухову, но он только громко смеялся в ответ. Или вдруг, оторвавшись от газеты, кричал из туалета.
        - Слушай, никогда не покупай бультерьера. Сожрет. Это я на всякий случай. Не хочу видеть в гробу вместо тебя костюм на обглоданных косточках.
        Я торопился пить. В эти дни мы много пили. До этого тоже много, но сейчас особенно, словно куда-то спешили. Каждый вечер к нам приходили Женька с Димкой. Галька, одарившая вниманием в ту первую встречу сынка Ухова, домой до сих пор не появилась. В магазине сказали, что она ушла в отпуск. Вначале Женька даже обрадовался и говорил, что с удовольствием отдыхает от семейной жизни. Но уже через пару дней после первой рюмки стал чернеть лицом и придираться к Ухову. Ухов разговор о загадочном исчезновении Гальки поддерживал с большой охотой, предсказывая в связи с этим значительные осложнения нашей мужской жизни, зато о сыне вовсе не вспоминал.
        Однажды я проснулся среди ночи: Палыч сидел в кресле, глубоко задумавшись. На коленях расположил листки бумаги и иногда, оторвавшись глазами от окна, что-то быстро записывал. Я был потрясен. Никогда прежде я не видел никого из пишущей братии и не представлял, насколько сексуально смотрелся писатель глазами стороннего наблюдателя. Не удивился, если бы Ухов, вместо того, чтобы в перерывах глазеть в черное окно, принялся дрочить, а потом вновь жадно кидаться в написанное. Под покровом ночи, крадучись, тайно, словно в капище, творил он свое одиночество, и я не посмел окликнуть его. Но страстное желание овладеть его тайной, какой бы темной и бессовестной она ни была, превратило мою жизнь в пытку. Что его тайна постыдна, я не сомневался, иначе к чему весь этот антураж! Проснуться так просто, после тяжелого вечера и изнурительных поисков спиртного может только человек, у которого на душе темно. Прервать свой сон ради пустяшной забавы, скажу я вам... для этого надо быть Пушкиным. Но Палыч и отдаленно не напоминал знаменитого поэта. И вдруг однажды я натолкнулся на один из его листков, озаглавленных "КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА".
        - Слушай, Палыч, - не выдержал я, когда мы остались одни - тебе нравится Гринев?
        - Петр Андреевич никчемный человек, - с места в карьер взял Ухов и, насел на меня лицом, - ну, что он значительного сделал? Заячий тулупчик пожертвовал веселому разбойнику? Легко же делать хорошие дела, особенно, - тут он сложил три пальца вместе и потер перед моим носом, - если они ничего тебе не стоят, или... почти ничего. С чего это ты вдруг заговорил о высокой литературе?
        Пришлось признаться, что видел его ночью... Ухов громко и, как мне показалось, деланно засмеялся.
        Через несколько дней после этого разговора я завладел рукописью и спрятал в туалете. Вечером, как всегда пришли Димка и Женька, выпили и опять говорили про Гальку, по всем статьям она выходила сукой. Через часок я громко объявил, что иду по нужде. Натуральным образом снял штаны, сел на унитаз и погрузился в чтение.
        Титульный лист был оформлен со вкусом, в две чернильные краски. На первых страницах сплошь шли цифры, произведенные, по всему было видно, в разное время. Некоторые написаны торопливо, другие выведены старательно и с нажимом. Рассматривая их, я подумал, что Ухов зашифровал свой труд от посторонних, пока не натолкнулся на первую запись:

        133 Заново учусь есть. Сейчас вечер, а я подступаюсь к бутерброду с 7 утра.

        227 Сегодня заболело все: шея, уши, мозжечок, весь костный состав, колени, пальцы на руках и ногах, яйца и член, мышечная ткань на ягодицах и там, где она еще осталась, горло и язык, кишечник и поджелудочная. А эта мразь, С.А. говорит при встрече: "что то ты неважно выглядишь, когда я тебя принимал на работу ты выглядел лучше, нехорошо так нехорошо выглядеть на работе, может тебе денег прибавить, да собственно не за что, пришла жалоба, что ты две недели назад хулиганил в Луганске, репортаж сочинил в поезде, и все наврал, хороших людей назвал хладнокровными убийцами из-за того только, что они не выкупили тебя из вытрезвителя, таким материал пошел в печать, у меня неприятности, будь уверен у тебя они начнутся с завтрашнего дня, поэтому о повышении не мечтай" Так всегда, этот ублюдок, который ради карьеры не моргнув глазом пристрелил бы собственных жену и детей, если бы они у него были, а наутро как ни в чем ни бывало пошел бы на работу, этот мерзавец, которого обслуживали три любовницы из репортажной группы, начинал всегда издалека, выжидая улыбку на лице подчиненного, и, убедившись, что тот окончательно развеселился, разом кончал с этой комедией. Сволочь, что он знал о Луганске? Я болел, сильно болел, меня рвало по утрам. Допустим, я ничтожество, но, Бог мой, с чем они ко мне шли? Помню одного, с длинным шрамом на лице, только что отсидевшего 10 лет за убийство соседа. За что, спрашиваю? Смеется, - жена красивая у него была. - Ну и что, дождалась тебя? - Опять смеется, - н-е-а, замуж вышла, опять по соседству живет... - меня аж затрясло, - а ко мне зачем пришел? - на работу не берут, а я б поработал сколько успел бы, ты напиши про это. А наутро ловит меня на улице одна лет 17, говорит, - пойдем пивка выпьем, - я как раз туда шел, - покупаем, идем в сквер, - ты голубой? - спрашивает, я хотел ответить, но она втолкнула свой язык в мою глотку так, что я, как говорится, ни вздохнуть, ни пернуть, ногу свою крепко так между моих ног вонзила и все жмется, жмется. Я говорю, - снимай трусы, - она юбку подняла, - с ночи без них, - только в жопу, - говорю, - чтоб абортов от меня не делать, - ну и все такое прочее, а потом пьет пиво, - я ж говорила, что голубой, - и пошла, больше ничего не сказала, и я ничего не ответил ей. Или еще один, откуда-то из пригорода приехал, целую пачку денег вывалил на стол, - фальшивые выдали, - говорит. Я потрогал, на свет посмотрел, все знаки на месте, - почему, фальшивые? - спрашиваю, - а какие еще? где им настоящих-то взять? - где-нибудь, да взяли, - отвечаю, - ну, иди проверь, - выходим, прямиком в павильон, выпить, закусить, все как положено, - никаких препятствий, - ну вот, а говоришь, фальшивые, - уже за столом поучительно ему, - а он как заорет, - не учи меня жить, сам знаю, что настоящие, а выглядят, как фальшивые, поэтому и водку фальшивую дают, - тьфу, ты, - думаю, - дурдом какой-то. Но парень полез на рожон. Он кричал, что все говно, жизнь - говно, жена и дети - говно, работа - говно, деньги - говно, водка - говно, и я - говно, потому что пью с ним, в то время как его говенные родственнички ждут его, считая полным говном, он клял всех, с кем пришлось делиться жизнью и стал похож на взбесившееся животное. Струхнул я тогда, конечно, порядком, но продолжал медленно потягивать водочку и сохранять внешнее спокойствие. Что я мог сделать для него? Самое человечное - прикончить на месте. Но потом, уже стоя на вокзале в ожидании поезда на Москву, я вдруг ощутил неотвратимую тяжесть его правоты и осознал, что, в сущности, он мирный парень. Мирные люди чаще всего и сходят с ума. Я быстро вернулся в город и вдребезги разнес павильон с фальшивой водкой.

        555 Любка рассматривала меня, будто случайно уцелевшего после артобстрела солдата. Я глядел на нее и прощал ей все, все, все. Она сама расстегнула мой китель и ослабила ремень на военных брюках, - небось, изголодался? А потом, жаркая такая, схватила меня, сжала, повернула лицом к окну, - ты заслужил. О! (и совсем как Галька!) ну, бутылочку-то ты сегодня точно заслужил! Очнувшись, я долго лежал с закрытыми глазами.

        1260 Чудо и тайна. Моя тайна повела со мной настоящую бойню. Она выкрутила мне руки и ноги, выбила все до единого зубы, лишила ногтей и волос, кастрировала и стерилизовала, а ночами пила мою жизнь.
        На следующее утро, после разговора с шефом мне выдали под расчет 21 рубль 42 копейки и постановление, что я лишаюсь всех званий. "Ты абсолютный ноль, ничто, тебя больше нет - шеф, как блоха, проскочил мимо, - всю ночь обсуждали твое дело и знаешь... никто не вступился, вот так...". Пораженный чудовищной несправедливостью, я некоторое время рвал и метал, но коллеги перешли со мной на "вы" и рекомендовали "честь знать". Я бежал домой по серому пыльному асфальту, путаясь в полах длинного пальто, когда рядом зазвонил телефон. - "Спишь? - веселый голос шефа, я глянул на часы - около трех ночи, - завтра приходи за расчетом, - 21.42? - спрашиваю, - Ну, считать-то вы умеете, - захохотал он, - и знаешь, никто не заступился, никто, все подписались, а я, как все, - ах, ты, сука, - заорал я, но на том конце уже повесили трубку. В полдень пришли какие-то люди и выкинули меня из служебной квартиры. Удивительно, но я до последней секунды сомневался в реальности происходящего. И устраиваясь в тот вечер на ночлег в подвале ближайшего дома, мечтал об одном: к утру быть изъеденным канализационными крысами, чтобы проснуться в новом и бесполезном для чуда качестве.

        1630 Все в конце концов устроилось даже лучше, чем я ожидал.
        Утром Галька, слезая с моего члена, сообщила, как бы между прочим, что два дня назад видела Любку с капитаншей и сыном, - Капитаншу папой звал, а "сам-то как на тебя пох-о-ж". - На кой хрен мне сынок, Галина Сергеевна? Мне Любка нужна... - Что ты все заладил Любка, Любка, это у тебя от водки, меня Любкой зови, ты свободный человек, кого хочешь Любкой звать можешь, ты эту свободу, Паша, выстрадал.

        2222, 2223, 2224 У меня такое чувство, что этих дней не было. Впрочем не было многих дней, но отсутствие именно этих я очень долго и сильно переживал.

        3461 На свадьбе Гальки гуляли три недели. Время от времени ее муженек Женька выводил кого-нибудь на балкон и пытал, какая Галька в постели, хороша ли, берет ли в рот, такие подробности хотел знать, словно книгу собрался писать о ней.

        3859 Резко притормозив на повороте, во двор вкатился милицейский воронок. Из него выскочили двое в форме и побежали к подъезду. Я метнулся от окна и спрятался за толстыми, будто слоновьи ноги, влажными трубами. Почти в ту же секунду по стене зашарил фонарик и застучали сапоги - товарищ капитан, его голыми руками не возьмешь... и потом, Лида, - мужской голос, звучал отечески и по-человечески участливо, - Что ты волнуешься? Будет она сюда бегать!? Разве за мечтой бегают сюда? - Не о том ты, - заговорила капитанша, и я узнал ее голос, - за мечтой куда угодно побежишь, только вот нет ее, мечты-то, ты хорошо поискал, где-то же она должна быть? - не здесь, точно тебе говорю - не здесь, да и что ты можешь сделать? - Что могу? - закричала капитанша, - а вот это видел? - зайчик от фонарика соскочил со стены к ней в руки, блеснули наручники, - закую и... и... - она задохнулась, - "в Кейптаун, - затуманилось перед глазами, - в приют волнующих дев", к Любочке, что каждый вечер выплывает из залов фешенебельных ресторанов в костюме гейши, - но капитанша неистово затопала ногами на месте и уставилась в темноту - черта с два Кейптаун, обойдешься Матросской, рвань подзаборная, ты ведь у нас м-а-а-ряк. Они быстро прочеканили по двору, - это я уже из окна глядел, - машина сорвалась с места, и опять как в самом начале, притормозила у поворота.

        4561 Не знаю, откуда эта кофточка взялась, я поймал ее краем глаза среди страждущей средь бела дня очереди в пивную. Внутри было жарко и мутно от дыхания и табачного дыма. Кружки ходили по рукам, лили из горлышка зубровку вдогонку, немного, грамм по 50, но с пивом забирало враз, все медленно кружились и плыли, я знал, что где-то рядом со мной кружится и плывет эта кофточка, белоснежная и прозрачная, старомодная по нынешним временам. Такая точно была на Любке, и когда она, в тот единственный раз, около подоконника стряхивала пепел с сигареты, то руку отставляла далеко в сторону, чтобы не попортить ткань.

        5777 Сегодня проснулся, а Любка рядом на краешке стула. Лицо рукой прикрывает, словно стыдится меня, - ты, Паша, зачем дерешься? Клялся, что в жизни пальцем не тронешь, - ах, ты, Господи, - я глаза протер, сидит, - что ж ты говоришь такое, как я мог? - лежи уж, не вскакивай, удар-то я предупредила, давай лучше песню тебе спою, и песня зазвучала: "не уходи, еще не спето столько песен..." Я слушал и слезы цепляясь за щеки, катились вниз. - Что ж получается, Ухов, что Любка и поет и поит и дает тебе, хорошо устроился... думаешь, и пизды у меня две, одна Любкина, другая моя? - Галька гитару в сторону отставила и в сердцах плюнула на одеяло.

        5818 - хули ты, - сильный удар сбил с ног, - падла вонючая, - массивный тяжелый ботинок уперся в грудь и вдавил меня в землю. Кровь тут же залила глаза и потекла в уши. Я из-за всех сил забарахтался, словно наживленное на булавку насекомое, отражаясь в зрачках долговязого исследователя. Каблук остановился напротив сердца. Я наконец разлепил глаза. Брюки надо мной, раздуваемые ветром, уходили далеко вверх, туда, где плясал сумасшедший кадык. Меня подхватили волны пьянящего восторга, я вдруг и впрямь увидел себя моряком на забытом корабле, рвущегося к неизвестным берегам под веселым пиратским флагом. Удар и мы на гребне, еще удар - волна накрывает с головой. Я знаю, что берег близок и неотвратимо направляю нос корабля к нему. Мягкая рука обхватила голову, прижала к глубокому вырезу на груди, и я, широко раскинув руки, закачался на усмиревших утренних волнах. Выступившее навстречу солнце сквозь золоченые волосы рвалось ко мне. - Ах, Паша, Паша, - от сильной затяжки воспаленные щеки разом ушли внутрь, - Что ты хотел доказать? Я тебе и без денег подала бы, а сейчас, ну что с тобой делать? Ты хоть встать-то можешь? - и, спрятавшись в сигаретном дыму, с трудом подавила стон.

        6012 - ты зачем тут, Паша? тебе не надо здесь быть, убьют ненароком, - в эти осенние дни Галька тусовалась среди восставших в центре Москвы, торговала водкой - водочку выпил, пулей закусил, - подмигнул молоденький пьяный парень в военной форме с автоматом на плече, принимая от Гальки дозу - нет, Паша, ты домой иди, зачем тебе здесь? - она медсестра, Галь, вдруг ранят, я бы вынес ее, - дурак, на, выпей лучше и уходи, без тебя есть кому выносить, да и нет ее здесь, капитанша небось не отпустила.

        6001 Иногда я думаю о себе в третьем лице, потому что я себе не нравлюсь. Вот думаю, идет по улице мужчина, с идиотской улыбкой на губах, он пьян или псих, зачем такие люди? Машины его не давят, а сигналят и объезжают, ничего удивительного, потому что зацепить его западло, все равно что в говно вступить. Я помню этого человека с детства, когда мы играли в чику. Он хвастался, что станет блатным. Он так красиво и радостно говорил об этом, что я загорался и, подражая ему, таскал потихоньку у матери мелочь из карманов пальто.

        6982 Скажите, на кой хрен мне такой сынок? У него Любкины глаза. Это что ж? Так и будет ее глазами за мной наблюдать?

        7002 Капитанша постарела, выглядит рядом с Любкой матерью и за ручку держит, ну точь-в-точь мать и дочь, "ах, капитанская ты дочка", - хотел закричать и зарыдать навстречу, но сдержался, она смотрит оторопело и капитанша в кителе с седыми кудельками на плечах сурово, - че пялишься? дай пройти, или двадцать лет не срок, опять за свое? - что за срок? - спрашиваю, - я не мотал, меня никто не ждал, - а у самого слезы вот-вот посыпятся, но опять сдержался - ты что, Паша, на войне был? - это ее первые слова и огромными глазами смотрит, смотрит, смотрит на меня, я зашатался - на войне Люба, - а Танька, Галькина сменщица, из-за прилавка тоже смотрит на нас, ошалела, - на войне, он и не возвращался еще, каждый день воюет, вся очередь уставилась на нас, - я тебя во сне, Люба, каждую ночь вспоминаю, - соврал я, - ну не каждую наверное? - она растерялась, а капитанша зло так заерзала и ко мне - у тебя внутри горит? - Горит, - отвечаю, - и у нас горит, и у всех в очереди горит, и у всей планеты горит...
        Должно быть дрались давно, но я только сейчас услышал в комнате страшный шум, грохот падающих стульев и громкий, все перекрывающий, голос Женьки.
        - Говорю тебе, не хуй таких сыновей рожать!
        Я вскочил с унитаза и бросился в комнату, на ходу застегивая брюки.
        - Женька, нет, нет, что ты, Женька, - заорал я, увидев, что Палыч тяжело оседает вниз. Кровь быстро залила левую сторону рубашки, просочилась сквозь ткань и закапала на пол, - о, Господи, - я оторвался наконец от двери и в последний момент подхватил его под руки - Палыч, ничего, это ничего, держись, сейчас, - он повис всей тяжестью тела на мне, на губах запузырилась кровь и лицо стало белым, как снег, - Палыч, Палыч, Димка, скорую, скорее, - орал я без остановки, - какая на хуй скорая, кто поедет, здесь даже адреса нет, - Димка подскочил и пытался влить водки в рот Ухова, - это поможет, поможет, вот увидишь, всегда помогала, - ни хуя не поможет, - спокойно так из угла Женька. Я еще держал Палыча под руки, когда понял что все закончилось. Осторожно опустив его на пол, подобрал разметавшиеся листки рукописи, сложил аккуратной стопкой на стол и только тогда вновь подошел к нему. Он сидел, прислонившись головой к стене, с откинутыми со лба мокрыми волосами и был похож на уснувшего после боя командира батальона из какого-то военного фильма. Я разорвал рубашку и оттер кровь. Грудь была в ссадинах и подтеках, а напротив сердца темнело маленькое продолговатое отверстие. Кровь уже перестала пульсировать и запеклась по краям темной жирной линией. Женька к тому времени тщательно вытер бумагой нож и воткнул его в буханку хлеба, - вот так то лучше.