Смерть – это такая жизнь.
И нельзя
          уйти насовсем из какого-то места
                    откуда-то из чего-то
                                        невозможно
Армянская женщина – это кентавр Меланиппа
      из Голосовкера издание Детгиз потёртая обложка
                растрёпанные страницы,
            но я сразу поняла, догадалась,
                    что книжка особенная
Скачет Меланиппа.
      Откинулась красавица девичьим торсом к конской спине,
      закинула руку за голову и взбивает копытами воздух.
Вся горит она.
И, упираясь рукою о круп Меланиппы,
            крепко обхватив подругу,
    несётся рядом с ней огненный юноша-Бог
Авлабар, Нахичевань, Ростов-Дон, Бакы, Тифлис
... где балконы во двор нависли
            вздутыми животами женщин детных,
когда замызганные фартуки источают все дыхания стряпни.
Там, где Кура близ Девичьей башни
      впадает круто в прекрасный
            мутно-коричневый кормящий
            титанический разлив Нильской воды
Это на Риальто,
где все улицы сворачивают в самый далёкий Авлабар
      была художницей,
      была одинокой старой молодой старой девой
                  примитивисткой
      была в нарочно чёрном платье
      короткая стрижка чёрных волос
      чёрными огненными глазами
              всегда
      исступлённо целомудренная
            фотоателье Калайджяна
        где-то на площади греческой болгарской Варны
                в мягких коричневых светлых тёмных тонах
                лицо красавицы
Где?
    Это в Тифлисе на ступенях каменной лестницы
              "Рачья" – Огнеокая
                взмахнула "кави" – локонами чёрными
                      из-под лечаки тюлевого
                по нарумяненным круглым щекам
Пришла-ушла
            Микаэл
основоположник совершенно новой армянской литературы конца ХIХ века,
      умирающий от чахотки,
      нанимает у её отца,
богатого торговца-базаза, сменившего архалух на сюртук,
                  под балконом каморку-гроб,
            где переводит Пушкина,
      сочиняет рассказы о бедных и богатых
                  и пишет письма ей.
А позади простирается пустыня
            древнейшей словесности, где
            скитаются, сталкиваясь посохами,
      Григор Нарекаци, Мовсес Хоренаци и Саят-Нова
Дорогая Анна Сароян!
Почему вы ничего не знаете
    о нашем прошлом,
                  о настоящем,
          о нашей культурной и общественной жизни
          и даже о романе Абовяна "Раны Армении"?
Ваши движения, походка, речь – всё исполнено живого огня.
Вы смеётесь, смеётесь от души, до слёз.
Я прислушиваюсь к вашему грудному голосу, к звонким переливам
                    заразительного смеха.
Я любуюсь вашим несколько неправильным телосложением,
                    восточная моя красавица!
Поразительно черны и блестящи ваши волосы.
Заплетённые в одну длинную густую косу, они доходят чуть не до пят.
Особенно я люблю
                смотреть из окна, когда вы,
        свесившись с балкона, держась обеими руками за верёвку для сушки белья,
              качаетесь взад и вперёд и щебечете, словно ласточка,
                      напевая песню –
крунк-журавль, нет ли весточки из родной страны?
Всеразрушающая катастрофа нам нужна, чтобы камня на камне не...
А я научу вас.
И сад Муштаид превратится в парк Орджоникидзе.
И, не колеблясь, принял бы Октябрьскую революцию,
            но умер надолго намного раньше.
Да,
    для того, чтобы она вышла замуж за учителя,
    нужна всеразрушающая катастрофа.
Потому что в истории человечества всегда так:
    для того, чтобы согнать муху с крошки пирога на блюдце,
            надо сжечь этот город
                                    дотла!
И она,
      уже в шляпке,
                  затянутая в корсет,
производящая впечатление необыкновенности
      сочетанием восточной красоты и почти парижской моды,
  входит в протяжённую историю маленькой этно-культурной общности
                  как неразделённая любовь
                      основоположника,
          умершего, разумеется, молодым-молодым
Причёсанная директуар
                  пери-ангел пушкинотворной российской поэзии
    плечи, открытые по-бальному,
    бриллианты стоят три тысячи рублей золотом, Ваше Величество!
... где
        книжный магазин Куюмджяна в Истанбуле
          толстая и стройная Девичья башня встала вверх в небеса Бакы
                  Армянский переулок в Москве
          такие чёрные – ночь – волосы
                                            Александрия – улица Кавафиса
Почему грустно? Почему весело?
Потому что Антон Павлович едет, приехал
Я увидел
              обворожительные черты прекраснейшего из лиц, какие
              когда-либо встречались мне наяву и чудились во сне.
Передо мною стояла красавица, и я понял это с первого взгляда,
      как понимаю молнию.
А славная у армяшки девка!
Маша
          уехала в Петербург, в Москву, в Куйбышев, в Горький, в Париж, в Ленинград
    окончила пять классов Нахичеваньской гимназии, училище при Бакинской городской управе,"Заве-
дение св. Нины", Бестужевские курсы, Институт красной профессуры, ИФЛИ, аспирантуру, Туркестан-
ский государственный университет, Тбилисский медицинский институт, Санкт-Петербургскую консер-
ваторию имени Римского-Корсакова, Московский институт стали и сплавов
Яростно водила смычком
                      скрипачка
блистательно играла роль освобождённой женщины Востока
Вот!
Невеста для Мишика,
                того, который, когда улыбается,
                сулит белыми зубами и весёлыми карими глазами
                райское блаженство понимания тебя
Солнце
      и никогда ничего не сделает так,
                  как обещал.
      Потому что мужчина!
Я научу ee!
          Он
              её
                научил!
Пусть у нас будет Верочка с косичками!
Пусть у нас будут: Нина, Кнара, Максим, Гриша, Лаура, Виола, Артемка, Валерик, Наташа, Танечка, Элла,
Гала, Моника,Лиза, Гамлет, Маринка, Гаянэ, Карина, Коля, Асмик...
Вот в московской коммуналке жена инженера Михаила Гарегиновича Аветисяна!
Армянская женщина –
                    это такое изображение –
                лубочная картинка Индии –
            многорукая Вишну – Шива – Ануш
Уже не в ситцевых шароварах из-под платьица,
        уже в прямых линиях строгой полотняной юбки и плавного жакета
В самоучителе ереванского языка –
            Анаит – красивая женщина,
            Анаит – архитектор,
            Анаит – ереванская красавица!
...горячим лоном под халатом белым стерильным...
Скальпель! Тампон! Ланцет! Кульман! Смычок!
Александрия!
Над операционным столом царит её острый глаз,
            мерно бьётся её холодное сердце,
            хищной птицей летит её верная рука
                    жёсткой матери,
      которая спасает тебя во что бы то ни стало,
                даже вопреки твоему желанию дальше не жить
Переставала быть
                стройной, красавицей с длинными баскетбольными ногами
Круглилась лицом, кругло толстела
Посматривала с хитрецой, рассказывала анекдоты,
      давала взрослой Клеопатре бесполезные советы,
            как жить, и лекарские
Прятала меж больших своих грудей
                                на шнурке витом
    просверленную монетку с безбородым профилем Тиграна в тиаре
Вспоминала детство в Артаксатах,
    осанистого вельможного отца, мать в жёлтом покрывале,
    горячие пальцы матери, кормящие детский раскрытый рот
                    влажными сладкими виноградинами
    кисловатый вкус золотых колец, коснувшихся девочкиного нёба,
            помнила римских воинов, ломающих город
Артаксаты – Карфаген Закавказья.
Она учила маленькую Клеопатру играть в нарды.
Она,
    рассевшись на венском стуле,
          прихлопывала пухлыми ладонями славной няньки-стряпухи,
    учила маленькую Клеопатру танцевать на чисто вымытых половицах
                    пляски страны Хайастан
        под зурну патефона
        чёрного блестящего круга пластинки
        На щёчке родинка, а в глазах любовь
                        Андрей Бабаев
Когда Клеопатра
                ещё не трахалась до посинения с Герой Харитоновой,
                не посылала статьи на сайт "Лесбос",
                не строила заговоры против римлян,
                        всех в кружок, собрав
          и прихлёбывая пиво ячменное из расписной глиняной кружки
                    в очередь с Потином Давыдовым,
      и не издавала журнал "Фарос" вместе с Аполлодором Кузьминым,
        и не соревновалась в длине свободных стихов с Таидой Гаврилиной,
                        а была маленькой девочкой,
    прибегала из дидаскалиона в старинных китайских кедах после урока физкультуры,
  с пятёркой по ритмике, с пятёркой по чистописанию папирусов, с пятёркой по Геродоту,
  и, летая чёрными косичками, кричала детским голосом:
– Вагановна! Приготовь что-нибудь вкусное!
– Вагановна! – приказывает взрослая Клеопатра,
                        ласково блестя изумрудными глазами, –
          Завтра мы едем на пикник в Марса-Матрух
          я, Потин, Планго, Аполлодор, Полина, Андриск, Таида, Билитис, Марк
    Приготовь нам с собой:
          кутап, толму, кололак, борак, айлазан, мшош, назук и кяту.
Я так не хотела, чтобы она выходила замуж за этого Марка Антония!
                  А что я могла сделать!
                  Я прихожу, а уже свадьба,
                      уже флейтистки толкутся, уже гименей поют!
    А я так не хотела!
Октавиан Август, сентябрь, декабрь, январь, Март Елагин, зайчёныш Эдгар
            Нет, нет, совсем-совсем не о том!
Не о том, а Клеопатра, у битая, разорванная,
                        брошенная на камни двора с балкона
Только верная Гера Харитонова и старая Вагановна
– Вагановна! – спросил Октавиан Февраль,
          потому что сразу холодно-холодно
      стало в горячем венецианском Египте,
      на Пере в Баку и в Армянском переулке Московского Тифлиса,
            и в большом Авлабаре Парижа,
            во всей нашей Александрии! –
                    Почему она умерла?
            Я хотел, чтобы она прошла в моём триумфе!
– Этого не будет, – сухо сказала горько.
Прикрыла останки убитой царицы и мёртвое тело верной Геры
        своим головным платком жёлтым шёлковым,
    обнажила гладко причёсанную голову с пучком седым,
          удержалась на опухших старческих ногах
                  и убила себя кинжалом
В средневековом отдалении всех друг от друга
            медленно кружит пепел кремированной тебя
    над Баку, Александрией, Венецией
Но ещё ведь не вечер,
    не утро, не ночь, не полдень, не подвиг, не подвал, не заря, ничего, никому, никуда
И придёт всё равно Ренессанс-Возрождение!
                  Потому что так надо!