* * *

В час пробуждения дворников,
в подслеповатой утренней мгле,
где скребёт мостовые лопата
да ругаются мусорщики,
оскользаясь на грязном льду, –
проснуться и видеть,
видеть, не открывая глаз,
как этот сон
– что твой броненосец "Потёмкин"
в эйзенштейновском фильме –
удаляется
дальше и дальше
и тает на горизонте
– оставляя лишь шлейф
невнятицы в памяти.
Горькой невнятицы Рая.

* * *

Твой привкус во рту,
целый день:
на нёбе и под языком,
чуть кисловатый,
как кровь...
Непролившийся дождь
ворожит над городом,
подступая
изжогой к горлу,
заставляя
сглатывать вслед
случайной фигуре в метро:
похожесть походки...
И словно на лист картона
выплеснули
синей краски:
пятно платья,
пропадающее в толпе.

EX ORIENTE LUX

У него было имя честного путешественника,
подтверждённое
курильщиками опиума в притонах Сяо
и нежными, как луна Ли Бо,
красавицами весёлых кварталов Южной столицы,
а также буддийским монахом,
который выхаживал его после
приступа лихорадки, полученной на болотах.

Его память хранила
сотни прикосновений
игральных фишек из слоновой кости,
фарфоровых чашек с вином
и древних пергаментов,
чьи страницы жестки,
как подушечки пальцев придворной лютнистки.

И он видел Великую Стену и тысячу пагод,
и Сад Императора, –
но ему никогда не пришло в голову,
что запах туши
в подземных скрипториях Лхасы
похож на запах крови, смешавшийся
с дымом кальяна
и ветром пустыни
за Великой Стеной –

Той самой,
распростёршейся
с запада на восток
и с востока на запад:
чьи губы суше и жарче,
чем губы самых любимых женщин, –
где к умирающему от жажды
приходят ангелы или гейши
– и где нашли его тело
– но никаких путевых записок...

* * *

В этой стране
осень – и та
цвета вышедших из употребления кредиток.