Полем к выцветшей церкви у звезд на виду
прибреду, и кивнет иерей, как войду
под всеобщие своды ее на правеж.

Здесь улыбка юрода, старуший призор,
что есть мочи хрипящий, как смертонька, хор,
богомазов унывная немощь, и всё ж -
это Царство Твое, это Царство Твое,
овчий двор - и не будет другого двора.

Снег в расстриженном поле хоронит жнивье,
словно всюду рассыпан талант серебра.

* * *

Перекатная голь, где твоя колыбель,
под покровом какой неусыпной листвы?
Кругозором ледащим глаголет капель,
озирается льдом, не сносив головы,
и опять за свое.

Мы так мало мертвы,
что как будто бы живы,
но брешь в забытьи,
и прозришь на земле сквозь мытарства свои
полусломанный дом - уже весь изнутри -
свет сквозь окна идет, единя пустыри,
вечерами, как лодка досужую мель,
покидает его, подбирая лучи.

Не в сокровище здешнем открывшая цель,
Беспокровная Боль,
согласиться позволь
стать жилищем Твоим,
укачай,
научи...

Полуденный мне снится окоем
и нашей лодки на Оби прозрачный дом.

Олифлю крест в сторонне-праздничном саду.
На славу крест, отец,
я глаз не отведу.

Промерзшим крестным садом - берега,
и явь солнценачальная строга.

Ты снова на земле меня родил,
сам невредимым сделавшись, отец.

Я вижу нашу лодку-кораблец,
воды непрогибаемый настил,
дышу новопреставленной зимой.

Мы дети, папа, дети,
нам - домой.

Однажды растает на тулове снег
и кто был внимателен к первым стихам
собачьими ребрами выйдет на свет
в одной из неведомых северных ям.

Со снятою кожей, как древний поэт,
в одной из неведомых северных ям
собачьими ребрами выйдет на свет
кто был так внимателен к первым стихам.

Он сверху увидит как ребра торчат
весной, когда тает на тулове снег
и некий поэт вдруг бывает зачат,
чтоб в день конституции сталинской свет

увидеть под синим копытом Стрельца
в одной из неведомых северных ям
и также глаза изронить из лица
в одной из неведомых северных ям.

Ох, как себя жалко, мой маленький Чат!
Ты с кожею снятой как древний поэт
и ребер замерзшие кольца торчат
отвыкнув от мысли удерживать свет.