ЮГ, БЕСЕДЫ
Тонкой раной в блаженный сезон
мечены линии окон: здесь крепится доля
(в крайних кварталах) безлюдья. Он канул
вдоль смолистого рва, катафалк. Позднее была
закатная оторопь плакальщиц, синих,
у стеганых одеял в новой комнате, где
по воздуху шуйца пророка прошлась. Иная картина.
Давно ли? Мухи жужжали возле ветхой пекарни.
Чистой скукой веяло сбоку - сильное солнце,
мужчина, играющий в нарды: сцена,
словно бы снятая по сверкающей диагонали. Творятся
лишь в юности (когда стоит промолвить - и мир
весь прилипает к уголкам твоих губ)
сок и судьба. Другие событья - в земле,
в некоем пыльном подворье, чужие,
как далекая нежить. Ответишь?
По-прежнему слышен стареющий голос глашатая празднеств
(черно-белая сухость около стен
и ястреб в меду воскресного утра - мне ли решать,
"вот и конец"?) тянется всё на один
светящийся акр. Солнце
находит лицо, и далее речь
не оставляет ссадин
ради холмов и холмов.
ТОСКА ПО СРЕДИЗЕМНОМОРЬЮ
Здесь. Милое убожество льнет
к ближайшей пустыни. Просторно - без глаз
просторней, - добавить. Суше,
землистей вчерашняя яркость в душном предместье. И падаль
путается в блуждающей пыли, как (наугад)
пехлевийцы - в газетных строках, - убиенные. Свобода
душить свободу. Внизу
осталась дорога, под ошкуренной солнцем
перекладиной. Кому
повем?.. Дуновение с дальних оград.
Она отворила окно, как если б
раскинула руки и стала
(жар оседает в задел запустения, чтобы завтра истечь
для других эфемерностей в глинистый манускрипт
среди низких обшарпанных стен) безымянной.
Сломанный стул в тени обгоревшей когда-то двери;
небесные блики бичуют ступени; оса,
парящая по глухому периметру над
полуденной свалкой. Молись,
чтоб оно оказалось не тем, чем является. Пустая веранда, вода
закипает на кухне. Вскоре: Восток,
забытый в бесформии, - новый беглец
выбирает замедленный взгляд,
чернеющий под спудом. За городом -
холм и пустырь, навлекшие в грудь
морскую горечь.
КОНЕЦ НЕДЕЛИ, ФИЛЬМ
Пейзаж: как дар. Сквозит
мимо домашних сумерек (поверх
северной плесени Дрейер ковал белизну -
кадр во искупление, сказал
ирландский монах и бросился в воду,
где скошена грязь, и дно в туманный полдень парит
над далеким утопленником) дух
Утешитель.
Скот едят, словно просфору,
но солнце сводит с ума в соседнем дворе
собак и серые стёкла. Друзья, движение рук в летнем кафе.
Лишь
конкретное имеет названия. Река, возвышаясь, терпит
светоносность рабочих кварталов; нигде.
И пыль кренится за домом
в щебнистую призму: едва ли
иссякнет здешний тупик. Мы дальше идем, беседуя вполголоса или
напевая "Солсбери". Не хаос,
но контролируемый хаос, как река, чей поток,
вздымает всуе мертвых:
рыб, самоубийц. Древний луч
с улицы одной струится на другую. Спустились
длинные тени в прохладную комнату с южных
крыш: напротив. Из
тысяч темных присосок миг состоит,
гранение длится.
Воскресный прах перед глазами весь.
