Ударялись обо что ни попадя, наталкиваясь, задевая. За углы, выступы, телефонные будки, киоски, водосточные трубы, целуясь и перемещаясь. К зною, пляжам, лени и аквамарину. Цветная стеклянная метель билась и разлеталась, вмещала, отражала, дробясь. Осколки обрушивались из то и дело набегавших туч, струи меняли направление, не давая опомниться, прекращались. Пузыри отплевывались, обливаясь, зеркала тускнели под натиском. Тепло и свет провоцировали радугу бижутерии, запускали парфюмерную карусель, соблазняли разнообразием приправ и гарниров. Панорама не склеивалась, сопротивляясь выкриками отдельных деталей, фрагментов, рвалась на простор, срывала смирительную рубашку раз и навсегда заданного. Пытаясь. Молния зажигалась и тут же гасла, сплетая в непрерывную окружность склепы телефонных будок, серебро водосточных труб, этикетки, буквы, джинсы, троллейбусы. Сквозь них проходили, проезжали, проплывали. Пролетая. Изредка где-то высоко вверху что-то урчало, покашливало. Изгородь разрасталась, захватывая ведра с розами, пионами, хризантемами. Охваченные восторгом, незаметно для самих себя прорывались, протискивались, проскальзывали. Кое-где удавалось. Себя обнаруживая. Не иначе как снилось.
Постепенно их страсть стала овладевать хаотичным и никаким мельтешением. Подчиняя. Ритмы, только что сбивчивые, синкопированные, дисциплинировались, звуки упростились до нот, краски оконтрастились до узнаваемости. Что не препятствовало сладким засосам длиться и пылать. Нежнея и растворяя. Яркое в пастелевом, натуральное в анилиновом. Пелена уступила, приоткрыв нехитрое. Там, несмотря на перемены, продолжало переходить из рук в руки что придется, в основном первой необходимости, скромное. Что подороже по-прежнему стоило дорого, ни за кем не числясь. Они же неопределенно над. Где плотность нездешних сгущений, утончающиеся пласты хрупких облаков, визги и звоны, золотое и черное, знаки, закорючки и что-то вязкое, неопределенное, не успевшее оформиться, над чем еще предстояло терзаться и терзаться, колдовать и колдовать. Всерьез и надолго увязая. Трудится экзистенциально-урбанистический паук, плетет, обволакивает, прибирает. В первую очередь, что плохо лежит, само подставляется. Усердных, копошащихся, одноклеточных. Пока во сне, в бреду, есть чем поживиться, полакомиться. Туда им и дорога. У свободных и могущественных потребности иные. Вражью печень, девственную менструальную кровь призывают упругие тела, глух к их томлениям нищий город, хоть и бодрится, хорохорится. Куда там! Иссяк, обессилел. На подачках отупев. Довольствуясь. Тут же напоказ выставляя. Вроде как похваляясь.
Предстоял Суд, и для начала загуляли. Отмахнувшись. Чтобы переждать комфортнее. Ни на что не рассчитывая. Не подстраховавшись. Если пьянка, то как-нибудь обойдется. Когда каждый сам по себе, никакой выгоды. Смерть приелась, прикинулась ассорти рыбным, изысками, деликатесами, засела внутри, зацепившись. Проникнув. Выстрелы давно смолкли, окопы опустели, брошенных на произвол судьбы убитых впитала почва. Из романтических укрытий выбирались усталые, оглохшие, вяло отстреливаясь. Наобум. Куда придется. Не целясь. Фонтаны листвы взрывались зелеными и золотыми охапками. Лес, местами обуглившийся, длящийся бесконечно, опротивел, но спасал. Они поклялись, и отныне приходилось изо всех сил соблюдать форму. Чтобы не позволить упрекнуть. Этикет довлел до самоубийства, регламент распространялся вплоть до подземных этажей, ритму и расписанию подчинялись даже полеты насекомых. Границы между категориями если и признавались, то с оговорками. Правами наделялись кто придется, и они заранее старались обезопасить себя от дилетантов, медленно, но верно отнимавших у них возможность за возможностью, перспективу за перспективой. Качественное необратимо вытеснялось фокусами, мистификациями, обреченно сопротивляясь неумолимым подменам. О предательстве поговаривали, но с улыбкой.
Не нащупав ходов, не подобрав относительно сносных аргументов, они не вспоминали ни о брызгах на фиолетовых плоскостях, ни об игре теней на перламутре, ни о муаре миног, устриц и трепангов. Преодолевая. Благо астрал им покровительствовал. Тучные стада ненасытных емкостей щедро делились накопленным. Разряжаясь. Тут же, само собой, с лихвой компенсируя. Жирея. Аккумуляторы функционировали исправно, но в одну сторону. Оттуда умудрялись извлекать с хитростями, прибегая к магическим уловкам. Им же отпускалось безвозмездно, как для своих. Хотя и не подозревали, не знали. Кто. Ни они, ни о них. Они же. Спускались горизонтально, не погружаясь, смакуя оттенки ощущений, гурманствуя, бульвары упирались в. Мимолетные отрезвления. Только чтобы переступить. В распахнутость влаги, неги, долгожданной прохлады, белоснежной роскоши. Как-то оказались. Там, где. Столы усердствовали в выдержке. Стулья извивно переминались. Зеркала откровенно намекали. Сервизы двоились, троились, потрескивали, позвякивали. Стены и потолки узорчато запотели изморозью. Окна надрывно вздыхали, люстры перемигивались, букеты шалили и заигрывали, на кухне состязались в причудах исходные компоненты. Предвкушая и доносясь. Грезя. Салфетки порхали, сплетничали, жеманно сопротивлялись. Фужеры, угрюмо насупившись, дремали. Рюмки призывно флиртовали. Атмосфера замерла перед увертюрой. Изготовясь.
Безмятежные, трогательные потекли часы, выпавшие из форм, полнокровные. Праздник в празднике. Напоследок чтоб запомниться. Повсюду продолжали убивать, но без аппетита, механически, грубым оружием. Даже победы не удовлетворяли, хотя выжигали тщательно, дочиста, подчистую. Разыгрывали, кого следующего. Вроде как жребий. Не рефлексируя. И Суд нипочем, и приговор, и будущее. Они же. Неопределенно над. Гладя и лаская. Глазами, ресницами, ладонями, кожей, коленями. Всем. Вопреки решенному, предназначенному. Не верилось. Что вот отказывались, мокли, мерзли, перебивались, корабль же возьми и не причаль. Нет как нет. Ни лихой музыки, ни белоснежных шлюпок по бортам, ни аквамарина стихии. Сплошные столбы, проволока, провода, устройства. Серое, бурое и малиновое. Клинические восходы, хронические закаты, психиатрические облака и опухоль посреди неба. Крыша крыше сигнализирует, бдит, примечает. Звезды равнодушно отражая. Для них же. Красота нездешняя, мрак, ширь, лукавые обманы прудов, туманности аллей, шорохи разлагающихся одежд, сладкий хруст костей, пасьянс на мраморе и. Безотчетно тянуло. Притягивая. Галлюцинациями фосфоресцируя, невидимым, обратным, перевернутым.
Связи разладились, атомы устали, повиноваться перестав. Разбалансировавшись. Чтобы избежать непредсказуемого, они ужесточили режим. Никто не имел права ни на что. Эксперимент удался, им не простили, но исполненное открывало неограниченный кредит, которым они практически не пользовались, довольствуясь тем, что само шло в руки. По беспечности они недооценили возможностей поэзии. Отыскав индивидуальную вертикаль, они не позаботились о ее обрамлении, обосновании, оправдании, ошибочно посчитав традицию за нечто израсходованное, отошедшее, оставшееся позади. Даже тактику обдумывали без учета накопленного и наработанного. Если впервые, то во всем. В результате исполнители, не проникнувшись идеей, оказались не на высоте, и хотя на поверхностный взгляд замысел реализовался безупречно, кое-какой осадок тлел. Позднее разгоревшись, перекинувшись. И поехало. Вооружались регионами, вдохновенно, азартно, одержимо. Пьянея от неотвратимости неизбежного. Риск дурманил и подогревал. Прекрасное актуализовалось, огненной лавой низвергаясь на унылое небытие. Испепеляя. Заодно и остальное. Скопом. Без разбора. С гарантией на уничтожение. Чтоб уж ничего не выросло, не возродилось, не воскресло.
Успех не удовлетворил, не окрылил, не обрадовал, хотя им охотно сдавались целыми галактиками, поколениями. Радость осуществленного обеспечивала уверенность и покой. Они могли позволить себе ни о чем не сожалеть, расслабиться и болтать. Что бы ни нависало. Предостерегая. Есть ситуации, когда суровость расплаты не перевешивает глубины и мощи содеянного. Тех же пленных они по рассеянности упустили из виду, предпочтя не обременять себя лишними хлопотами. Не до гуманизма, когда оперируют на уровне небожителей. Иногда под наркозом, а иной раз и без. Планетарная вивисекция. Игра в трансцендентные мутации. Сюрреалистские экзерсисы плоти, души и духа. Герметические мистерии с обитателями всех этажей космического общежития. От и до. Мы не можем позволить себе роскошь ждать как милости и одолжения иного неба и иной земли. У нас с лихвой хватает фантазии и воли на то, чтобы сотворить их без посторонней помощи. Отречемся от оккультного хлама! Разрушим теософскую галиматью! Преодолеем астрологическую местечковость! Господам к лицу лишь то, что сопротивляется и поддается насилию. Способное к покорности не подлежит уничтожению. Сколько надежд они связывали с достижением необратимости, с прекращением корыстной и коварной круговерти!
Под конец они потеряли интерес. Наступила ли весна, их по большому счету не волновало. Однажды, проснувшись и едва успев уловить дуновение теплого воздуха и увидев проклюнувшиеся побеги, они трепетно и жадно занялись друг другом, так и не завершив начатого. К обвинению в предательстве они отнеслись с неизменным артистизмом, как бы ничего такого не расслышав, и, когда началось отступление, в надежде найти подтверждение забрезжившим гипотезам увлеклись изучением кристаллов. Ропот так и не достиг их слуха, а от советов вездесущих доброжелателей они отмахнулись, слепо и свято уверовав в бездонную синеву и отсутствие преград, в экзотику миражей и беспредел вариантов, в несгораемую снежность и добротность досконально усвоенных теорий. Мерцающей плазмой бесновались внутри молекулярных структур индикаторы интенсивности. Благоухала лилово-сатанинская сирень, запускала в ноздри фиолетовые гроздья истомы, дурманила предвкушением оргазма, распрямляла члены, раздвигала влагалища, влекла, мучила, возбуждала, изливалась алхимической спермой. Повсюду попадая. Оплодотворенные, наливались пентаграммы лепестков и соцветий, наполнялись, набухали, окрашивались. Сочась и источая.
Они же. В сторону, противоположную от. Всего. Обманов, подделок, имитаций. Мимо банков, кредитов, заговоров, вымогательств. Парламентских интриг и правительственной уголовщины. Подальше от трусости, смирения, попрошайничества. К тому, ради чего. Затевали же. Выпутаться, очнуться. Преодолеть человеческое. Сжечь мосты. Потеснить самозванцев. Отныне чтоб не дурачили, приманку закидывая. Блесны, крючки, наживки. Пятое, десятое. Миллионы и миллиарды лет. Только успевай выбирать. Веруй, во что пожелаешь. Следуй каким хочешь обрядам и ритуалам. Исчезай без следа, надежный винтик одряхлевшего, угасающего механизма! Конструкция предусматривает автоматическую замену выбывших из строя деталей. Сбои и неполадки заведомо исключаются. Вреди, гадь, выводи из строя хоть целые блоки. Бесполезно. Система как ни в чем не бывало самовосстановится. Любая энтропия нипочем. Если лучшее сменяется худшим, то рано или поздно гикнется. Не обольщайтесь. Чем примитивнее, тем надежнее. Завися от множества мелочей, прогресс чреват сбоями. Деградация самодостаточна, а потому вечна и беспредельна. Полная остановка отнюдь не смерть, а эффективная консервация. Уменьшение подвижности увеличивает степень покоя. Экономя. Каждый в своей могиле. Равенство и братство.
Воздух сгустился до ликера, каждое отдаленное место пропитав и придав терпкость. Чувствовали всем, даже сквозь. Возвращалось отфильтрованное, преображенное, измененное до противоположного, наконец окупившись. Пробил час вещей, и началось состязание. Беззвучное, не считая жгучего, надрывно-ликующего танго, которое они заказали в качестве победного марша для заключительного парада. Остальное присутствовало просто так, как траур, как десерт, как тень. Сопутствуя и отрицая. Они не спешили, подбирая наиболее соответствовавшее, что впоследствии, позже, в далеком будущем смогло бы отозваться дерзкой и масштабной авантюрой. Мысленно они беседовали с нервными и отзывчивыми детьми, обучали их эстетике вульгарности и разврата, показывали пример абсолютной отваги и раскрепощенности, передавали опыт гурманства, вплоть до способности определять на вкус группу крови, внедряли в сознание еще не родившихся мальчиков и девочек бесстыдство и пороки. Чтобы были доступны, сверкающим перманентной готовностью взглядом и влажно-полуоткрытым ртом с ума сводя. Небесную постель обещая. С невесомыми простынями, бесплотными одеялами, с подушками, ангельским пером набитыми. Поочередно до. Дотрагиваясь. Мгновения в точке оргазма сфокусировались. Слившись. Навсегда в вечной неразрывности застыв.
Порушив и посрамив Глобальный Замысел, они вышли из. Оставив позади. Очутившись. Отгуляв и продолжая. Еще ближе став. Расплата поощряюще отдалилась, отодвинулась. Как зарплата, как гонорар. Нечто регулярное, разумеющееся, но и не страшное. Электричество стихло, убавив твердость углов, выступов, телефонных будок, киосков, водосточных труб. Сопротивляемость стала почти неощутимой. Обеспечив. К синеве, зною, праздности, плеску волн. Разноцветное кружение стихло, пузыри распластались по асфальту, высыхая. Экзистенциально-урбанистический паук взбодрился, освеженный, ненасытный. Приступив. Вплетая и переваривая. Этикетки, джинсы, буквы, конторы, кварталы, площади, континенты. Поддавались, парализованные, оправдывающиеся, лепечущие, запутавшиеся в клейких и безответных вопросах. Дорогое и роскошное предав. Довольствуясь. Механик разрешил пружине расслабиться, и. То, что казалось и мерещилось, проявилось, проступило, задвигалось. Совместившись. Они же. Незаметно для самих себя. Прорываясь, протискиваясь, проскальзывая. Пролетая. Сквозь Великую Иллюзию. Непобедимую, многоликую, увертливую, беззащитную. Суд уже шел, в их отсутствие начавшись. Без них, восторженных, счастливых, радостных и освобожденных. Летящих. Над.
|
