Получаю в декабре телеграмму на имя А. Кирдянова с приблизительно таким текстом: "Совещание молодых писателей в Ярославле переносится на 17-19 января 1996 г. Обратитесь к местной администрации с просьбой оплатить дорогу. Результат телеграфируйте". Далее - адрес, подписи, в т.ч. Б.Темных. Политические игры, решил я. Ельцин начинает предвыборную кампанию. И забыл об этом.

        На Рождество приходит зак/бандероль, в которой: книга Бориса Темных с подписью: "Алексею Кирдянову от очарованного Россией" и номер газеты "Очарованный Россией" с материалами по подготовке Всероссийского совещания молодых писателей: отчеты, письма, резолюции, жалобы друг на друга членов оргкомитета.
        Книга "Зимние хлеба" Б.Темных профессиональна, но сентиментальна, начал читать...
        В общем, через какое-то время дама из СП позвонила в журнал "Петербург" и сообщила, что нужно ехать такого-то через Москву. Конечно же, напутала с датой. И я приехал в Москву на день раньше. Этот денечек мне стоил целых 30 тыс. руб! - еда, проезд по городу и т.д.

        В Москве мне понравилась сталинская многоэтажка, сразу при выходе из метро "Баррикадная": кайф, сумасшествие, словно пирамида египетская!
        Поварская, 52. Москва.
        Время 12 утра. Во дворике СП людишки. Захожу, становлюсь около скверика (что посередине двора), но ближе к воротам. Люди незнакомые, потрепанные, молодых - никого.
        О чем-то говорили с Рустиной и еще с одной дамой. Обе - около тридцати, тихие. Гусевич приехал с лыжами, смотрелся здорово. Вот, думаю, - единственный нормальный, здоровый человек! Они все втроем - питерские.

        Вбегает во дворик, как смерч, Дима Кузин, издатель "Вечного поиска", журнала для "голубых", бегает от всех ко всем. Одет ничего: короткая дубленочка, джинсы в обтяжку и т. п., сам без шапки, черные волосы (запущенное каре), челка спадает на очки. Со всеми треплется. Меня не видит, не узнает. Я его соответственно тоже "не вижу".

        Посадка в автобусы - ноу организейшн. Ломились, боялись, что мест всем не хватит. В первый автобус не втиснулся. Во второй - втиснулся почти сразу. Место рядом с собой занял. Кузин энд пара мнимомолодых молодцев метались у автобуса, но не втиснулись. Телевидение влезло со всеми своими потрохами: камерами, коробками, банками.

        Впереди (около передней двери) вдруг заметил великого (ростом) Никонова, питерского поэта - в красном пуховике, выглядит богатеньким. Вот еще кого не хватало! - думаю. Лишь бы не столкнуться!
        Наконец, поехали.

        Передавали сводки о заложниках в Чечне (у телевизионщиков какая-то аппаратура все время пиздела).
        У меня настроение никакое, я погиб, только и думаю. Есть хочу, спать хочу, куда, думаю, еду. "Просоветская профанация", "Пир во время чумы-Чечни", как бы заголовки для моих будущих заметок в голове мелькают.
        Ехали очень долго почему-то. Несколько раз останавливались поссать, покурить.

        После того как приехали, наконец, в пансионат "Ярославль", недалеко от Карабихи, нам сразу же, с ходу, предложили расселяться. Все столпились в вестибюле и не знают - как и что делать. Некто у стойки администратора выкрикивал: "Сейчас пойдут двухместные номера, а потом - четырехместные. Сначала получают ключи руководители семинаров". А черт-те знает, кто они - руководители, и тем более, когда они кончатся (руководители). Поэтому народ стал хватать ключи. Кузин опять же быстро всюду бегал, точно у него моторчик в самом интересном месте вставлен, и на каждую неожиданность выдыхал: "Ух, ты!"
        Надо что-то предпринимать, думаю. Иначе - пойдут четырехместные номера.
        Представь, - мысленно говорю себе, - целых три человека в номере! Ужас! Я умру от них. Так хочется тишины и одиночества - полнейшего! - лечь на кровать и спать, спать, спать...
        И тогда я решил пробиться сквозь толпу к стойке. Надо хватать ключ, и называть вместе со своей еще любую выдуманную фамилию, а потом разберутся, кого-нибудь подселят, если что. И тут вдруг раздается слева, откуда-то из-под меня, голос: "А что делать, если я один приехал?" - "Откуда?" - отвечает распределяющий номера человек. "Из Курска", - но распределяющий уже не слышит, забыл и свой вопрос, с кем-то другим болтает. Я смотрю на этого, из Курска, - вроде ничего мужик, около шестидесяти, небольшого роста, с бородкой аккуратной, похож на крестьянина. Думаю: ничего, не вор, самое главное. И не наглый, и не алкаш хоть! Говорю: "Давайте вместе возьмем номер". Он на меня тоже быстро посмотрел, оценивающе, - "Давай", говорит. Я тогда называю свою фамилию и он свою фамилию: "Медведьев".
        Нам дали ключ от номера 58, на третьем (кажется) этаже. Мы с ним пошли в номер. Номер обычный, типовой (приходилось часто жить в таких номерах в командировках, когда в армии еще служил), с душем, совмещенным с туалетом и умывальником. Достаточно чисто. Я сразу глянул на постель - ух ты, думаю, мягкая и ровная (после полугодового спанья на раскладушке)!
        Как-то быстро вещи разложили, я с себя снял один свитер. Вообще я был одет в два свитера: зеленый и черно-бело-зеленый, в синие брюки вельветовые (приличные), снизу теплое белье офицерское, сверху - куртка моя черная "Монтана", которую еще в Погаре Брянской области покупал, и что плохо - туфли осенние "Ленвест", холодные, и вязаная мнимошерстяная шапочка, шарфик офицерский...

        Есть хочется ужасно. И мы пошли вниз, в вестибюль. Познакомились. Его зовут Леонид, прозаик, сатирик. Внизу толпы голодных писателей шарахаются, постепенно стягиваются к столовой, к которой надо идти по умудренно проложенным коридорам, поднимаясь на второй этаж (приблизительно как в фильме "Старые стены" Гурченко поднимается куда-то там: тоже снимали в типовом пансионате?). Так вот иду я (Леня где-то затерялся, узнавать что-то пошел?), поднялся по лестнице, а перед входом в обеденный зал на лестничной клетке расположен живой уголок, очень милый и ухоженный: аквариумы с черепахами водяными, с лягушками тропическими (тоже водяными), очень милыми тритонами (все время неподвижны), рыбками аквариумными, зелень в горшках, а перед самыми дверями в обеденный зал - две очень большие клетки с волнистыми попугайчиками, и вот около той, которая слева по ходу, стоят два пожилых писателя, - назовем их здесь Пуповым и Петровым, - так вот, Пупов и Петров стоят и, смотря на попугайчиков, перекидываются репликами типа: "...Вот какой желтый... а этот, - говорит Пупов, - смотри, белый, но с голубизной".
        "Ха-ха, - весело вторит Петров, - голубой!"
        Пупов: "С тенденцией к голубизне!"
        Петров: "Опасная тенденция!.. Ха-ха!"
        И вот на слове "голубой" как раз я вступил на площадку. Я внутренне очень смутился, но все же зажал себя и говорю себе: тише, тише, смотри на тритончиков - видишь, как они спокойны!

        Нас стали кормить ужином (в семь часов вечера). Он нам страшно не понравился. Ужас! Неужели здесь будут так вот кормить все дни?! - макароны с вареной колбасой, без подливки. Как-то без уважения.

        После быстрого и голодного ужина вернулись в номер (ужинал я с Леней Медведьевым), Леня прихватил с собой кусок хлеба. В общем, немного я успокоился, хочу очень спать. Стали знакомиться с Леней поближе: он рассказал про себя, что служил в армии офицером, технарь, а теперь вот работает в каком-то НИИ в Курске, часто бывает в командировках, в том числе в Москве и в Ленинграде. Стал писать, как только ушел на пенсию. Пишет, в основном, юмористические рассказы и стихи. Печатался в "Крокодиле", в "Правде", в "Окрошке" и т.д. Ему около шестидесяти лет. Милый, тихий, застенчивый, тактичный.
        Я ему тоже про себя кое-что порассказал, что я был военным, служил-де там и там и так далее.
        Тогда он вытащил бутылку водки и немного закуски - сало, черный хлеб, одно яйцо.
        Я говорю: "Леня, я не пью. Ты уж лучше прибереги для какого-нибудь нужного человека - ну там, для редактора или издателя... А мне-то зачем?"
        А он говорит в ответ: "Так я все равно не могу устраивать публикации... по-хитрому. А понемногу выпьем за знакомство".
        Я согласился. Выпили. Он вытащил свои подборки. Говорит: "Читай мои, а мне давай свои".
        Я немного подумал... и дал ему всю папку.

        Я стал читать, но голову мою повело: ничего не соображаю, хотя чувствую, что юмористические рассказы не очень-то и смешны. В общем, я сколько-то рассказов осилил, и стихи. Стихи - веселее, живее. А некоторые мне даже понравились - о Еве, об "Органе" и "орга́не". Я похвалил эти стихи, предложил показать в альманах "Urbi". Он согласился.
        Потом я решил, пользуясь случаем, помыться в душе. И вымылся горячей водой, немного отогрелся после дороги. Лег спать, а Леня решил читать мои стихи, лампу настольную зажег. Он прочитал и стал ворочаться. Долго ворочался.
        Я плюнул на все это и уснул. Спал очень хорошо - без снов, крепко.
        Утром встали, умылись. Он сказал, что очень хорошие стихи у меня.
        Пошли завтракать.

        Начало работы по семинарам назначено в 11, что ли? Я пошел к стенду, на котором висели списки, кто в каком семинаре. Посмотрел, меня там нет нигде. Ну, думаю, и ладно. Буду спать в номере, и все тут. Тем более, что толку все равно никакого от этого нет. Но потом думаю: а все же надо где-то отметиться - вдруг потом не оплатят командировочных, мол, не работал нигде - и все тут!
        И пошел я, и пошел... в семинар к Чуконцеву (журн. "Новый Рим").

        Захожу в комнату 29 (там жил Константин Никонов с кем-то), все уже сидят тесным кругом: кто на кроватях, кто на стульях.
        Никонов сидит во главе стола спиной к окну. В углу (справа от окна) сидит (как оказалось) М.Борщенская (московский журн. "Новый Рим").
        Чуконцев не приехал.
        Как раз начинают знакомиться. Я сел по правую сторону от Марины Борщенской, на кровать.
        В семинар записалось четырнадцать человек, кто-то приходил, кто-то уходил. В конечном итоге, "все разбрелись по своим". Но это - после.
        Я назвал свой псевдоним, рассказал о себе. По-моему, я представлялся первым (решили - от Борщенской против часовой стрелки), затем все тоже представились и рассказали о себе.
        Там были: Олег Кубанов (Кострома) - малосимпатичный молодой человек в очках, нытик; нигде не работает, организовывал какой-то фестиваль поэтов в прошлом (?) году, приглашал 150 (!) поэтов, в т.ч. Кушнера, который не приехал, затратил 70 тыс.(?) долларов (лучше б себе забрал, или журнал какой издал!). Все плакал, что жить в Костроме - невозможно. (Интересно - а где возможно?) Больше, конечно, поза эдакая, игра в "дитё лейтенанта Шмидта".
        Затем его дружок, "лауреат" этого фестиваля - Дима Шишинков, тоже Кострома. Работает на стройке. Внешне - обыкновенный. В темных очках, лицо русское, волосы русые. Молчаливый.
        Затем - кто-то еще, еще, еще, в том числе - Сергей Прохоров (Питер, член патриотического СП), потом И.Туда (Питер), Вероника Рустина, Александр Гусевич, тот, который с лыжами, из Питера; затем - Виктор Лобухов, новорусский поэт, связанный с "Гранями" и "Русской мыслью"...
        Из Москвы пара человек, в том числе - Наташа Михайлова (прослушал, что она о себе говорила).
        Когда все представились, решали, какой будет порядок семинара. Решали в основном - Никонов, Борщенская и я, остальным было все равно, они молчали.
        Сказали, что Чуконцев приедет на следующий день.

        Семинар стал вести Константин Никонов, у него это здорово получалось, он стал говорить, что опыт работы в школе ему пригодился.
        В общем, решили, что все сначала прочитают по два-три своих стихотворения, чтобы иметь представление, кто есть кто.
        Я читал стихи: "Ночное солнце", "Жена", "Сон".
        Об остальных ничего не скажу, так как я ничего не понял на слух.
        Потом решили обсуждать: кого-то обсуждали, но об этом я не хочу писать, да и не помню.
        О себе: я занял очень активную позицию на семинаре, стал выступать самым первым и очень жестко ругать практически всех.
        В общем, я играл: выходил демонстративно из комнаты или листал рукописи, смотрел в сторону, когда кто-нибудь читал, кто не нравился, и т.д., но в то же время я и хвалил, например, немного Наташу Михайлову, Д. Шишинкова (в целом), В. Лобухова назвал "гением, которого надо беречь", защищал его от Прохорова и прочих.
        Не помню точно, кого когда разбирали. Но хорошие поэты, на мой взгляд, были: Д.Шишинков, В.Лобухов, Н.Михайлова, В.Рустина. Более-менее ничего: С.Прохоров, Туда.
        Кубанов - отвратителен. Об остальных и говорить нечего. В общем всё - о работе семинара.

        В первый день отработали до обеда, после обеда снова собрались работать. В первый день "открыли" Шишинкова (общими усилиями).

        Где-то в районе 16-ти часов было торжественное собрание по открытию Совещания молодых писателей. Все толпились в коридорах, вестибюлях, несколько устали от болтовни и стихов. Я подошел и у кого-то стрельнул сигарету, ко мне подошла дамочка лет тридцати пяти, миловидная, сухонькая, поболтали, нигде не работает, приехала из какого-то города русской провинции. С дочерью, которую привезла нелегально. Имени я у нее так и не спросил и после, хотя несколько раз останавливались и болтали в коридорах, и даже "принимали пищу" (армейский лексикон) за одним столом. Дочка ее очень даже ничего, симпатичная, лет шестнадцати.

        Собрание проходило в актовом зале. Сцена, затянутая желтой материей. Наверху - на занавеси - портрет Пушкина. Стол для президиума длинный, покрытый желтым сукном. Много микрофонов (которые, как выяснилось потом, плохо работали). Телевидение бегает по залу (два оператора, осветители).
        Некто начал, пригласил за стол известных стариков. Человек десять, я никого не знаю - но фамилии Евгений Попов, Петр Валерьев, Борис Темных (в темном - траур по собственной фамилии?), возможно, - Распутин.
        Кто-то что-то говорил и сказал кроме прочего: "Здесь, в Ярославле, родился и жил Николай Алексеевич Некрасов".
        Следующий выступающий сказал что-то вроде: "...здесь не только Некрасов родился и жил, но здесь ведь родился и замечательный русский поэт - Михаил Кузмин! И надо об этом сказать!" - и при словах "Михаил Кузмин" его голос сорвался в фальцет, прозвучал звонко, и обозначение ярославского гомика были воспринято залом чуть ли не как манифест. Зал зааплодировал.
        Камера стрекотала...
        Потом кто-то еще говорил...
        Говорил Евгений Попов (развязно и по-хамски о том, что "надо обложить всю официально разрешенную порнуху налогом, и мы тогда все здорово проживем"), кто-то еще, кто-то от Лисицына (глава администрации области), кто-то от Министерства культуры (о том, что "надо объединяться и работать над законами")...
        Кто-то (из яросл. русофилов) стал демонстративно кланяться этому представителю Министерства культуры: мол, спасибо за "матпомощь в размере 100 тысяч в месяц", которую он тратит якобы на издание некоего молитвенника (на макулатуру!); стал кланяться, желая стать знаменитым - как человек, борющийся с номенклатурой, думая, что телевидение запишет и покажет его на всю страну, как во времена парламент-шоу.
        Но рамки "гласности" устанавливала по своему усмотрению режиссер телевидения - дама лет сорока с лишним, деловая и решительная. Она сидела неподалеку от меня - через проход - и то и дело подавала команды оператору: "Это сними! А это не снимай!" В момент ярославского деятеля, подмигнув мне в очередной раз, сказала: "Не надо, не снимай!"
        Тем временем "групповуха" на сцене приняла непристойные формы (раскланивание с причитаниями), и я, почувствовав, что меня сейчас стошнит, вышел из зала и ушел в свой номер.

        Через некоторое время в номер пришел Леня Медведьев и сказал, что ужин - с "приложением". И скорей всего, "приложение" - только для знаменитого старья, для избранных. И что "ставит" Министерство культуры.
        Оказалось, что нет - демократия есть демократия. На каждый стол было выставлено по 1 бутылке шампанского и по 1 бутылке водки (маленькая).
        Я не долго думал, к кому бы припасть: увидев за дальним столиком "нового Есенина" - Диму Шишинкова с его другом, не отходящим от него ни на шаг (словно вампир!), Олегом Кубановым (они сидели вдвоем за четырехместным столиком), подошел и спросил: можно ли к ним? Они сказали, что можно, хотя вроде кого-то ждали. Но эти "кто-то" не пришли, и мы начали выпивать с Димой Шишинковым, причем начали с водки. Сути разговора не помню - все сумбурно, да, собственно, "новый гений" не оказался способным вести какие-либо разговоры более или менее последовательно.
        Я предложил ему опубликоваться в альманахе "Urbi", но предупредил, что гонорар не выплачивается, а лишь - номерами журнала. Услышав, что мы с Димой уже о чем-то договорились, его приятель стал (явно ревнуя и обижаясь на невнимание к собственной персоне) встревать в разговор, говоря: "Я его менеджер! Я его секретарь! Все разговоры надо вести только через меня!"
        На что я жестковато ответил: "А с менеджерами я вообще никогда не разговариваю! Я говорю только с авторами!"
        Я был высокомерен. Этот угомонился.
        А Дима Шишинков, конечно, артист. Необычайно избалован вниманием. Вот они и думали, что их тут будут "снимать налево и направо", что без "менеджера" никак не обойтись.
        Кроме того, "менеджер" вдруг говорит: "Он, Шишинков, когда напьется - буйный". (А Шишинков мне шепчет: "Да не слушай ты его - все он врет! Я совсем не буйный".) А Кубанов не унимается: "И еще он - голубой".
        Я говорю: "Ну и что, все поэты - голубые, так или иначе. Только скрывают".
        Он говорит: "А я вот - розовый!"
        Я сказал: "Фи, розовые - очень плохие поэты!"
        Тут как раз подходит к нашему столику Дима Кузин и говорит мне: "О, какие люди! Вы уже теперь - в Петербурге", - глядя на мою карточку на груди. Я говорю: "Да. Я такая звезда... перелетная". Он говорит, улыбаясь: "Я очень люблю перелетных звезд", - кокетничая. Потом говорит этим двум и мне: "Приходите вечером в номер 78 или в номер ... читать стихи - собирается тусовка". Я предлагаю ему выпить с нами, он отказывается, ссылается на то, что совсем не пьет. Он еще раз нас пригласил и ушел... А мы тем временем почти приговорили водку. Д.Шишинков увидел девушку за соседним столиком, которая активно кокетничала во всеми подряд, и стал косить глазом на соседний стол. Девушка стала просить у нас шампанское. А я говорю в ответ: "Только бартер: мы вам - шампанское, а вы нам - водку" (эти парни, что были с ней, оказались непьющими, лишь чуть-чуть глотнули для храбрости). Водка почти нетронутая у них на столе. Согласились, причем она сказала, что очень мало пьет, и предложила нам вместе с ней выпить шампанского (вот тут-то мы с Димой Ш. и начали смешивать, а этот, менеджер, вообще, по-моему, не пил, а только ел): мы выпили за знакомство с тем столом (только с девушкой). Короче, пили шампанское, пока все не выпили. Затем опять водку.
        Откуда-то появился Никонов. Мы стали пить с ним. Потом в нашем районе зала появился оператор (тоже пьяный, все уже гудели вовсю), снимал какого-то идиота в черных очках, который орал песню. Я стал звать оператора к нам, чтобы он снял "нового Есенина", он пришел и увел Шишинкова снимать в угол, где тот стал что-то читать. А потом стал Д.Ш. клеиться к девушке. Таким образом наша компания почти распалась, хотя Дима Ш. приходил подпить, и в один из таких его приходов оказалось, что пить больше нечего. И тогда проявился Никонов. Он стал говорить, что сейчас купит бутылку, только сходите кто-нибудь. Все его стали отговаривать, мол, и так всем хватит уже, и небось дорого стоит. А он говорит: "Я богатый человек! У меня свое издательство. 30-50 тыщ для меня не деньги!" Тогда "менеджер" решил сходить к официанткам. А я ему вслед: "Давай, давай, покажи свои менеджерские способности!"
        Никонов все хвалил Шишинкова, говорил, мол, сядь, поболтаем. А тот все бегал - артист! - от столика к столику, чем вконец замотал и меня и Никонова. Приперся Кубанов и ноюще сказал, что ему не продали. Тогда Никонов решил сходить сам. И купил 1 бутылку водки (средненькую). Но, правда, пить ее было уже не с кем: Д.Шишинков "пропал в столиках". Тогда мы втроем - я, Никонов, Кубанов отправились за стол, где сидело "знаменитое старье" (по выражению Л.Медведьева): они сдвинули много столиков вместе, получился один длинный стол. О чем шел разговор - не помню, скорее всего ни о чем. (То есть, разговор коснулся вопроса: может ли талантливый поэт быть плохим человеком? Представитель старшего поколения, прозаик Петров, утверждал, что не может. Никонов (среднее поколение) пытался убедить Петрова в обратном. Я поддерживал скорее Петрова, и, в конце концов, мы сошлись во мнении, что теоретически такая ситуация возможна, а вот практически - нет.)
        Пили откуда-то взявшееся красное вино. Затем пить стало нечего, и все начали понемногу расходиться. Никонов заныкал бутылку водки и пригласил нас, меня и Кубанова, к себе в комнату допивать. Мы встали и пошли. По дороге нашелся Д.Шишинков и последовал за нами.
        В номере Никонов поставил на стол водку. Вроде сели, но вдруг Д.Шишинков вскочил и сказал, что сейчас придет, что там какая-то девочка его позвала к себе, и вышел из номера. Г-н Никонов стал нервничать, что никак молодежь не угомонится. Я вызвался вернуть разгулявшегося гения и вышел в коридор, но Шишинкова и след простыл. Я вернулся в номер. Там я застал след.картину: стоит великий (ростом) Никонов, сидит маленький и щуплый Кубанов, ходит Степан Жнебов (как выяснилось) - московский поэт-конструктивист. Жнебов - эдакий мужик-крестьянин, хам и невоспитанный, с железными фиксами на зубах, говорит исключительно матом, одет - как пролетарий всех стран: заношенные советские джинсы, синий - тоже заношенный - домотканый шерстяной свитер с высоким воротом, грязные зимние сапоги, стрижка короткая.
        Так вот. О.Кубанов стал перед Жнебовым унижаться: мол, я вас так люблю, тов.Жнебов! Ваши стихи!.. Там... я... в Костроме... И так далее. На что Жнебов очень по-хамски стал орать на Кубанова: "Да какое мне дело, да плевать я хотел на тебя, сиди в своей Костроме... Пошел на хуй!" - и так далее. (Играет, якобы он - знаменитость, а сам - некультурный.) Бедный мальчик аж осел чуть ли не на пол от ужаса и унижения! Заплакал. Жнебов вышел из номера, а мы с Никоновым стали успокаивать Кубанова и вытирать ему ручьи слез. Я ему говорю: да кто такой этот Жнебов? - у него нет ни одной приличной строчки. Дутая знаменитость! Успокойся, плюнь ты на него. И вообще ни перед кем не надо унижаться, ты же - поэт! А тот рыдает: "Я так его любил!.."
        Потом мне это надоело, и я оставил Кубанова с Никоновым вдвоем в номере, а сам пошел искать комнату 78, где предполагалась кузинская тусовка.

        <В связи с некоторыми (послеярославскими - питерскими) обстоятельствами моя работа над этой хроникой прервалась, и вот сейчас, приступая к дальнейшему, боюсь, что какие-то подробности уже и не вспомню (ведь уже конец марта на дворе!), и все-таки - с Богом! В добрый час!>

        Я все же опьянел и поэтому как-то долго искал номер, в который приглашал Кузин (цифры в голове поперепутались). Я стал искать на авось: открываю номер, смотрю - нет, не этот! И т.д., "методом тыка". И вот когда я в очередной раз воткнулся в какой-то номер, оттуда выскакивает девчонка и сует мне в руки сборник стихов какой-то девчонки (я подумал, что свой, оказалось - ее подруги (Альбины Зиневой из Воронежа - это я выяснил значительно позже - по дороге в Москву), которая не приехала на Совещание), тут же в коридоре появился "Рустам", как он представился, с какого-то радио и говорит: "Там внизу - дискотека". Девчонка (пьяная, а может быть, и обкурившаяся) хватает меня под руку и говорит: "Пойдем танцевать". Я говорю: "Пойдем!" И мы быстро спускаемся на первый этаж в какой-то холл (под столовой), где гремит музыка, проскакиваем ураганом мимо контроля, не платя ни копейки (вход стоил денег, а их-то и нет!), и оказываемся в полумраке, нарушаемом резкими красно-голубыми вспышками прожекторов. Музыка весьма решительная. В этом полумраке (лиц почти не различить) всего человек пять-шесть, в том числе весьма пьяный мальчик с телевидения, кривляющийся перед зеркалом сам с собой (рэповские движения). С девушкой начинаем как-то по-скотски скакать (пьяные!) друг перед другом, держась за руки и то прижимаясь грудьми друг к другу, то отталкиваясь. Вдруг рядом опять появляется Рустам и делает кружок "на троих", норовя меня оттеснить, я тогда придвигаюсь к нему вплотную и говорю: "Отчаль, эта - моя девушка. Уйди, не мешай!" Он говорит: "А пусть она сама выберет". Эта слышит. Как бы кривляемся на равных. Она - раз - и на плечи к этому негодяю, пирату! Я тогда не долго думая - к выходу. Вдруг кто-то хватает меня за руку, левую... Смотрю: молодой парнишка с волосами по плечи (лица не видно), говорит: "Подожди, не уходи, давай потанцуем". Я говорю: "Отстань, не хочу я танцевать, мне девушка изменила, пришла со мной, а танцует с другим, я в печали, отстань!" Он говорит (руку не отпускает - влюбился, что ли?): "Ну и что, давай потанцуем!" Я говорю: "Нет, я не могу, мне надо идти... мне надо идти в 78-й номер!" (неожиданно вспомнил номер комнаты!) "А ты придешь?" - спрашивает. "Да, приду... Я быстро, я обещал..." - и ухожу.

        В номере 78 несколько человек: Кузин, два молодых человека, Д.Шишинков с "менеджером", еще кто-то. Кузин о чем-то спорит с кем-то (о литературе) чуть ли не до крика, он сидит на кровати, я вхожу и сажусь рядом с ним. Вдруг в номер врываются эта подружка с Рустамом, садятся на пол, что-то начинают рассказывать.
        ...Появляется в комнате молодой человек, симпатичный, лет двадцати, с длинными темными волосами по плечи (милый такой), и говорит всем: "Пойдемте танцевать". А, это ты, думаю, тот, который в танцзале ко мне приставал. Ему все: "Иди в другую комнату, здесь люди стихи читать собрались, и вообще - поэты не танцуют!" Тогда он, уже только на меня глядя, говорит: "Пойдем танцевать". А сам несчастный такой, пьяненький. Я подошел к нему и тихо так говорю: "Ты кто такой?" Он говорит: "Я всех приглашаю танцевать, а никто не хочет. Пойдем с тобой потанцуем". Я говорю: "Я сейчас приду, какой ты хороший, - шепчу, - дай я тебя поцелую, - (он согласен: кивает) и целую его в правую щеку. - Тебя как зовут?" - "Саша", - (что ли?) ответил он. Я: "Можно, я тебя еще раз поцелую?" - а он губы подставляет, и легко целую его в губы. "А ты точно придешь?" - спрашивает. "Да", - говорю. Он уходит.

        Рустам предлагает почитать стихи и выходит за микрофоном. Потом Рустам (достаточно быстро) возвращается и говорит: "Там этот, длинноволосый, лицо разбил", - (или разбился?). Я не обратил на эти слова никакого внимания - ничего особо не понял. Продолжаю сидеть рядом с Кузиным. Кто-то что-то стал читать, в том числе Д.Шишинков. Когда Д.Ш. кончил, Кузин, хвастаясь, сказал: "Вот каких костромских я нашел!" Предложили и мне прочесть. Я взял микрофон и начал, но потом сбился и сказал, что я ничего не помню, не хочу читать...
        Неожиданно ворвался в комнату придурок, который в столовой песни пел, в черных очках и стал читать, никого не спрашивая, какую-то длинную хуйню, народ стал расходиться, он тоже ушел, решив, что его и тут (в очередной комнате?) не понимают. В конце концов мы с Кузиным остались одни в номере. Прочитал он мне акцентное свое стихотворение. Я его спросил, почему он не пишет рифмованных, он сказал, что "вышел из этого психологического состояния"...
        В заключение он, явно смущенный моим неосторожным (по его мнению) поведением на людях, стал мне предлагать прочитать книжку, которую он написал и издал, под названием "Если ты голубой" и под псевдонимом "Алексей Старцев". "Почему такой псевдоним?" - спрашиваю. "А ты "Братьев Карамазовых" Достоевского читал?" - "Да, читал", - соврал я. "Так вот, там были Алеша и старец..." - "А!" - отвечаю. "А в этой книжке для тебя кое-что интересное, если ты голубой..." На что я сказал, что я - не голубой. Но книжку все же взял и ушел в свой номер.
        В своей комнате я упал в постель без сил и очень быстро и крепко уснул.

        Второй день начался с того, что меня стал будить (словесно) Леня Медведьев, настаивая, чтоб я пошел на завтрак. Мне было очень дурно от выпитого накануне - от смеси водки, шампанского, вина, от бездумных шараханий по комнатам и всяких там "читок"...
        Но все же я нашел в себе силы встать, умыться и пойти в столовую. Ужас! - это ... Министерство только и могло придумать, что споить все Совещание в первый же день работы! А молодые литераторы оказались настолько бедственны, изнурены безработицей, недоеданием и мучительным обдумыванием своей литературной безысходности, что тут же сломались. Почти все - так до конца и не оправились (физически) от последствий организованной пьянки. Я тоже. (Пожалуй, крепки были лишь немногочисленные "почвенники", которые либо не пили вообще, либо они так здорово живут, что пили все оставшиеся дни и ночи беспробудно...)
        На завтраке, весьма любезен, подходит Д.Кузин и между прочим спрашивает: "Ну, как творчество? Не написал ничего?" - "Не-а", - мотаю туманной головой. (Во шустрый какой! - про себя думаю. - Щазз!..)
        Он удивился, потом спрашивает, а книжку, мол, прочитал (т.е. про голубых)? Я говорю: "Не-а, сам понимаешь, вчера был не в состоянии... А сегодня только встал, но прочитаю... Да, кстати, хочу показать тебе одну вещь - прозу..."
        Он согласился. Я имел в виду прозу Артура Кротова, которую дал Д.К-ну почитать уже позже - в столовой: то ли в обед, то ли на ужине...

        После завтрака иду в комнату Никонова, рано еще для начала работы семинара, но не могу нигде подолгу находиться - подташнивает, шатает... Захожу, вижу - в комнате Никонов, Сергей Прохоров. Никонов вытаскивает из шкафа (одежного) почти полную бутылку водки, говорит: странно, что осталась, мы тут выпивали вчера и, вероятно, не заметили...
        Прохоров с радостью выпивает полстакана и начинает рассказывать некую историю.
        Никонов предлагает мне тоже опохмелиться, я отказываюсь, он сам тоже пить не стал.
        Так вот этот Прохоров (по его словам), когда напился, то пошел поискать, об кого б руки размять - привычка у него такая, когда выпьет... - и зашел в какую-то комнату и дал пару раз по фейсу кому-то. Их разняли... Потом каким-то образом узнав, что кто-то упал с пятого этажа, побежал вниз, на первый этаж к администраторскому телефону вызывать "скорую помощь", вызвал или нет - не знаю, но слышит попутно, как дежурная по этажу ругается: "Такого еще никогда не было, такого бардака, а еще писатели называются - алкаши!"
        А он ей отвечает: мол, потише, что это ты писателей оскорбляешь, старая блядь?! - Что-то в этом роде, в общем, и т.д.
        В общем, наутро эта "блядь" написала заявление, пригрозив, что подаст на него в суд. И вот он уже и извинялся, а все без толку... Хотят его выгнать из пансионата.
        Я не стал дальше слушать, ушел покурить на лестничную площадку...

        Второй день работы семинара - работали только до обеда - прошел слух, что якобы Чуконцев приехал, но он так и не появился в этот день на семинаре...
        Обсуждали теперь Лобухова. Я и Рустина его хвалили, но остальные (Никонов, Борщенская и проч.) - ругали. Короче, его "зарубили"...
        Про остальных, кого обсуждали - ничего не помню.