Обед.
        После обеда - экскурсия в город Ярославль и в Карабиху.
        Но все по порядку.
        После обеда приехали "икарусы", и все постепенно стали выходить к ним, я тоже - с удовольствием, т. к. плохо себя чувствовал, а воздух свежайший, морозный (а мороз терпимый), красота вокруг (лес!) необычайная. Я, конечно, вспоминал свое пребывание в этих чудесных местах, когда служил в ярославском стройбате. Немного волновался от предстоящей встречи с городом, который я так любил (только центр и набережную Волги), в котором написал несколько, может быть, лучших стихотворений - "Над Волгой" (первые две строчки "пришли" на Набережной), "Плеск, шелестя, по лиловой портьере..." (мучительно, в общаге), "Стихи про бакинскую ночь" (мучительно, в общаге), "Плещеево-озеро"...
        Я отвлекся, но продолжаю. И вот все наконец разместились по автобусам, я сел рядом с Виктором Лобуховым - он мне очень понравился своей внешностью, ненаглостью и даже некоторым провинциализмом, к тому же стихи понравились тоже. Он взял с собой чемодан (большой и тяжелый), чтобы передать своей жене, которая работает в газете "Золотые купола". И рассказывал, что и не знал, что его пригласят, - кто-то из журн. "Грани" выслал его подборку стихов (цикл "Прощание") в оргкомитет Совещания - его и вызвали, что живет очень трудно - пишет обзоры в "Русскую мысль" (Париж) - $60 (раз в три месяца, что ли?) и устраивает книги по магазинам в Москве. В Москве живет на квартире знакомых, за сколько-то (много) баксов в месяц (в долг), а как рассчитываться будет - не знает. Подвизался в "Гранях". Болтали о стихах, он сожалел о том, что СССР распался как раз перед тем, как ему вступать в Союз писателей (мол, не успел). Но возврата к старому нет - его мнение. Чувствуется в нем некая надломленность бытовыми проблемами. В Совещание не верит, говорит, что ерунда все это. Хорошо, что хоть можно вещи передать жене - дорога бесплатная. Только поэтому, мол, и согласился поехать. Я его все сравнивал с Блоком (некий типаж). И действительно, он блоковский поэт, вернее как бы рейновский. Ему нравятся эмигранты первой волны - Адамович, Г.Иванов...
        Приехали в Карабиху, экскурсия по усадьбе Некрасова. Выходим из автобуса, идем по тропинке - хорошо! Воздух замечательный!
        Усадьба великолепна! Несколько построек, парк, за одним из главных зданий - остатки леса, спускающегося с косогора. Мы с Лобуховым смеемся, шутим - и по поводу Некрасова, его усадьбы, и по поводу самих себя. Не идем с толпой за экскурсоводом, а ходим сами по себе, медленно, и все время разговариваем, у меня на душе временное умиротворение. Осмотрели только два здания изнутри, в остальные не заходили. Реакция у нас обоих - вот бы здесь жить! В тишине и тепле. Писать.
        Шучу: Некрасов написал "Мороз Красный нос", глядя в окно на лесок...
        Шутим: Некрасов был педофил: всё крестьянские дети да крестьянские дети! В одной из комнат - учебный класс: обучал детей азбуке? - доска, парта... А в окно видна деревня с "крестьянскими детьми"...
        После Карабихи эскорт "икарусов" направляется в Ярославль. В Ярославле запланировано - сначала экскурсия по кремлю, что в центре, рядом с Подбелкой (то есть рядом с площадью, до недавнего времени носившей имя какого-то Подбельского), затем поездка по старому городу, выход к набережной Волги (смотровая площадка рядом с памятником Некрасову).
        Пока ехали до Ярославля, шучу: да, жаль, что нет музея Кузмина.
        Лобухов: да он ведь и не был еще поэтом в Ярославле-то...

        Приехали к кремлю. Узнаю у кого-то из организаторов (женщины), сколько времени отведено на кремль - говорит: как минимум 40 минут. Отправляемся в город вместе с Лобуховым, ему надо найти редакцию газеты "Золотые купола". Он хочет, чтобы я его сопроводил, рассчитывает, что если он не успеет к автобусу, придется или добираться на рейсовом, или ночевать у жены. Я ему советую ночевать у жены, но завтра утром к 10-ти часам вернуться в пансионат для того, чтобы поддержать меня на семинаре (меня должны разбирать завтра). Он соглашается. Мы расходимся в разные стороны.
        Я немного прогулялся по центральной улице (им. Некрасова?). И быстро-быстро побежал к кремлю...
        Там как раз начался колокольный концерт - здорово! (Хотя я слышал и раньше, когда служил в Ярославле, достаточно часто эти колокола.) Некоторые пьесы были просто джазовыми. Стоял рядом с Никоновым, ему тоже нравилось. Когда концерт кончился, все зааплодировали и закричали "Браво!". Тогда музыкант сыграл с большим воодушевлением кое-что на бис.
        Сели по автобусам и поехали дальше. Пассажиров в автобусе стало значительно меньше - некоторые решили прошвырнуться по городу...
        Экскурсия по Ярославлю. Центр, Набережная. На Набережной выходили к Волге. Но зимой Волга не та, ее надо смотреть, когда она безо льда. А так - просто белое полотно. Я одинок.
        Когда садились вновь по автобусам, заметил, что очень живописно смотрелась Вероника Рустина, прямо как барышня, в своем капоре красного цвета, и выражение глаз...
        В пансионат вернулись к ужину. Аппетит ужасно разыгрался, я, по-моему, даже лишнюю порцию сьел. Лене говорю: "Ну и что, кто не успел - тот опоздал, а кроме того, многие в городе остались..." По-моему, в этот вечер за ужином или после него меня познакомил Леня Медведьев с московской поэтессой Ольгой Добрицыной и ее подругой. Говорит: "Какие красивые девушки живут прямо рядом с нашим номером - а тут такой красивый парень, и к тому же - гений", - (про меня). Мы с Олей Д. договорились дать друг другу почитать свои творения.
        После ужина должен был быть в актовом зале (по расписанию) концерт участников Совещания, но почему-то вместо этого в зале некие люди стали показывать фильм за деньги (1500 руб. за билет) и народ рассосался по комнатам. Я тоже сунулся сначала в акт. зал, но, поняв, что там ничего интересного, поднялся в холл какого-то этажа (второго?) и сел смотреть телевизор: передавали симфоническую музыку. Пришли Кубанов и Шишинков. Сели на диваны. Спрашивали у меня про концерт. Я им сказал, как все обстоит... Тут по телеку начались "Вести": информация про Чечню. Обстановка как-то напряглась даже вот в этом холле. Я тоже внимательно смотрел и слушал. Правда, когда "Вести" уже кончились, я несколько "черно" пошутил вслух: "Вот было бы здорово, если бы боевики узнали, что мы тут, - и нас тоже взяли бы в заложники! Федеральные войска бы нас расстреляли - и все были бы довольны: боевики - потому, что доказали бы России и Черномырдину, что именно Россия расстреливает заложников, Россия и правительственные чиновники - потому что избавились бы от последних совестливых интеллигентов, мы все - потому что в одночасье стали бы знаменитыми национальными героями, наши произведения бы сразу распечатали, а мы получили бы столь желанное для нас бессмертие".
        Появился Д.Кузин с гранками (для "Urbi"), которые я ему давал почитать (проза Артура Кротова), очень взволнованный. Говорит: "А сколько же у тебя псевдонимов?" Я говорю: "Да нет - это настоящий, живой автор, живет в Петербурге". Ему очень понравилось, и он обещал показать эту прозу кому-нибудь в Москве...

        Кто-то пришел и сказал, что концерт все-таки начался. Я пошел в акт. зал: действительно - Алексей Кузмичев (с нашего семинара) ведет концерт и в паузах играет на гитаре и поет (очень хорошо) свои песни. Атмосфера в зале домашняя и полуинтимная (полусвет, освещена только сцена, народу немного, все сидят в темноте и читают по одному своему стихотворению). Я пришел, и Кузмичев предложил мне почитать стихи. Тут, вижу, появился и Кузин, и Кубанов с Шишинковым... То есть народ прибывал, появилась девушка со "Свободы" с микрофоном.
        Я прочитал "ташкентские" стихи: "И ты покорён сим теплым руном..." и "Ты Ташкент листал и перелистывал...", сказав, что они идут как одно стихотворение. Кузин наотрез отказался читать стихи. И Кубанов тоже. Зато Дима Шишинков с удовольствием прочитал что-то, когда я его представил как "нового гения". Дамочка с микрофоном записала. Я прочитал (когда "круг" опять вернулся ко мне) стихотворение "Прощание", предварив его такими словами: "А сейчас я вам прочитаю ура-патриотическое стихотворение. Меня за него ругают, но я его все равно очень люблю..."
        Затем, вдруг, в зале появились Б.Темных (очень пьяный) со своей свитой. Б.Темных стал командовать: "Пойдите по комнатам, позовите всех сюда!" Некто из его свиты стал читать очень плохую и бесконечную поэму. Мы с Д.Кузиным и костромичами, решив, что аура разрушена, встали и ушли из зала. За нами потянулись некоторые участники...
        Мы пошли в комнату к Кузину, где читали стихи: Кузин, его два московских приятеля, девушка, о которой я уже писал (см. танцы), я и Д.Шишинков. Шишинков - настоящий поэт, он всем очень понравился. Сначала все читали (очень тихо) обычные стихи, потом, когда несколько уже поднабравшаяся девушка (она выпивала с одним из московских мальчиков тут же), сказала, что прочтет "дамское" стихотворение, и прочитала нечто лесбийское. "Так, теперь пошла "тема"", - откомментировал кто-то. И все стали читать "тематические" стихи. Я попросил, чтоб мне тоже налили водки. Они налили, я чуть-чуть выпил. Я тоже прочитал пару своих "тематических" стишков. Хотя народ не понял их (не понимают моих стихов).
        Дима Шишинков тоже хорошо смотрелся...
        В конце концов все немного устали, тем более что девушка стала приставать к тому, с кем она выпивала, с весьма явными намерениями. Они стали целоваться. Все поняли, что надо расходиться, и разошлись.

        Не помню в какой момент, но это было, кажется, вечером, я заходил в комнату к Никонову по его просьбе. Мы с ним немного поговорили о разном, прежде всего - о моем положении. Он расспрашивал, кто я, откуда и т. д. Говорили о моих стихах (я оставлял ему почитать). Он мне очень понравился - тихий, несуетливый, немного скованный. Говорит внятно, слушает внимательно. Не наезжает. Вполне интеллигентен и корректен. Говорили о семинаре - кто понравился, а кто - нет. Любит стихи Тютчева...

        В третий день тоже был семинар (до обеда). Именно в этот день меня и разбирали. Вот тут-то все на мне и отыгрались! За все мое мракобесие. Но все по порядку. Сначала разбирали Веронику Рустину (все ее хвалили). Потом очередь дошла и до меня...
        Накануне К.Никонов мне советовал читать лишь то, что лучше слушается, намекая на осторожность. Но я стал читать самое разное, начав с "Отдельной стройроты" и заканчивая "Ты ли забыл липкий вкус шоколада...", т. е. очень смело. В итоге - у всех стали несколько расширяться глаза, чувствую, как все тонет в липком томас-манновском тесте. Но мне было все равно, кроме того, я пригласил накануне вечером Д.Кузина прийти в наш семинар мне на поддержку, и он пришел, за что ему особая благодарность. Он сидел рядом со мной справа. Честно скажу, я читал очень плохо - я устал, вымотался, истратился на других - я буквально тараторил быстро и тихо. Кроме того, специально для приехавшего и подключившегося накануне к работе семинара О.Чуконцева, мне пришлось перед чтением "рассказывать о себе" (что всегда унижает), и тогда я среди прочего сказал, что в Ташкенте я занимался тем, что писал мелодии и тексты для песен. Он спросил: "Что, и на заказ?" Я, понимая весь подвох вопроса, все же ответил: "Да, писал шлягеры на заказ тоже..." Он недовольно поморщился (Чуконцев). И вот, когда я закончил читать (я прочитал стихотворений шесть-семь, кроме названных были еще и "Жестокий вальсок", "В край зеленого ислама...", "Нет, не шоумен я, не толстосум...", "Не забывай горячее...", "Я едва уловил этот слабый намек..."), все ужасно оживились и набросились на меня (а до этого были в полнейшей отключке), причем все зацепились за мое словцо "шлягер", сказанное в отрыве от текстов, мол, это песенки, и потому плохо... Практически все высказались в одинаковом духе: так писать нельзя... Кубанов, Прохоров прицепились к слову "шлягер", Чуконцев стал меня сравнивать с Луговским, притянув ко мне эстетику шестидесятых, эстрадность и т. д. Тут выступил Д.Кузин и стал очень осторожно и не совсем умело меня защищать, говоря, что я - "новый Кузмин". Его оборвал Никонов, который кинул реплику типа "нет, это не Кузмин, это другое..." Потом выступал Гусевич, тоже ругал, но я уже ничего не слышал (все это время тексты ходили по рукам), что-то бормотал Туда. Лобухов, сделав ужасными глаза, стал сбивчиво, испуганно говорить мне: "Так ты же в первый день читал совсем другое!.. Нет, нет, это все неправильно..." В конце концов мужественными оказались лишь женщины: Наташа Михайлова, перебив всех, стала читать "В край зеленого ислама..." и темпераментно говорить, что это очень здорово - хорошие, сразу же запоминающиеся стихи, очень пластичные, это совсем не тексты песен, это настоящие стихи... После нее стала читать и тоже хвалить мои стихи Вероника Рустина, она читала, кажется, стих-ние "Чего еще нужно, о Муза? - по праву...".
        В заключение сказал Конст.Никонов, что я очень плохо прочитал свои стихи, и поэтому их никто не понял так, как они написаны, и прочитал cтих-е "Нет, не шоумен я, не толстосум...". Очень хорошо прочитал, я так не умею. Он запретил употреблять слово "шлягер", которое здесь ни при чем. Он говорил много. И хорошо... Но мне хотелось как можно скорее выйти в коридор из комнаты, силы меня оставляли, но все же, когда он закончил, я нашелся, что сказать в ответ...
        Я всех благодарил...

        Затем я вышел в коридор.
        Я ушел в конец коридора, на лестницу, закурил. Через некоторое время пришел Лобухов. Желая успокоить меня. Или оправдаться? Начал мне что-то говорить о своем вчерашнем посещении жены. Я весьма рассеянно слушал, думал о своем: что как-то все глупо получается. Надоело все, хочется куда-нибудь скрыться, уехать, спрятаться с глаз долой - от всех... Лучше бы домой. Так хочется тишины, покоя, уюта, тепла и чистоты. Но в то же время как-то легко стало: публичное обсуждение (осуждение?) позади... И слава Богу!
        Лобухов извинился за то, что меня ругал, стал рассказывать, что долго не мог найти редакцию газеты "Золотые купола", пошел совсем в другую сторону, и в конце концов пришлось ехать на квартиру жены, где она его покормила, спать уложила и так далее...
        Через некоторое время появился С.Прохоров (его, по-моему, разобрали вслед за мной) и стал рассказывать об инциденте с дежурной по этажу и развитии этого инцидента...
        Выяснилось, что у него в комнате есть водка, я предложил немного выпить, но перед тем, как зайти к нему, мы все втроем вернулись в комнату, где заканчивался семинар, т. е. зашли и сразу вышли. <...> Я пошел в комнату Прохорова, и он мне налил граммов 150 водки, я выпил, закусил черным хлебом. Он вздыхал (похмельное), молчал.
        Потом извинился за то, что ругал меня... Я ему соответственно тоже высказал свое сожаление о том, что не присутствовал на разборе его стихов, и попросил у него его книгу, он мне подписал...
        Ушли на обед.

        Обедал на этот раз в компании Лени Медведьева, Ольги Добрицыной и ее подружки. Они меня спрашивают: как дела? Я говорю, смеясь: "Меня разругали в пух и прах! И это - нормальное явление..." Они разочарованы. Я спрашиваю, соответственно, их. У них тоже результаты херовые...

        Когда поднимался по лестнице с обеда - навстречу, спускаясь, Кузин: "Да", - говорит, проходя, с укоризной, обидевшись. Я, смекнув в чем дело, кричу ему вниз: "Да все в порядке! Успокойся!" Он мне: "Да, да, да - я спокоен!" - кричит...
        (Дело в том, что во время обсуждения моих стихов на семинаре он был свидетелем, как мне несколько заговорщицки подмигивал Виктор Л., жалея меня, извиняясь и, возможно, любя... Кузину это, вероятно, не понравилось...)
        Какие люди все-таки - деспоты!
        После обеда и до ужина - свободное время.

        Помнится, наконец-то я нашел время зайти в комнату к Ольге Добрицыной, давно обещал обменяться с ней стихами...
        И вот - захожу, девчонки слегка поддали рябиновой наливки, но еще есть в бутылке. Ольга мне налила за знакомство, и я выпил такое замечательное пойло! Меня тут же хорошо понесло, голова перестала болеть, и я взял ее стихи и просто прилип к ним, то и дело говоря: "Вот это да! Здорово!" Многие ее стихи мне понравились, я предложил показать в журнал "Петербург". А она тем временем читает мои и тоже восклицает: "Это же Мандельштам, какая прелесть! Это - музыка!" и т. д. Смотрим друг на друга влюбленными глазами и оторваться не можем, что-то говорим друг другу, рассказываем о себе.
        Оказалось, что Ольга публиковалась в журнале "Москва" в 1990 году, и я даже вспомнил эти стихи - они мне и тогда понравились.

        Всю вторую половину дня, а потом и весь вечер мы были свободны от официальных мероприятий. Я решил все-таки выяснить по поводу оформления документов у организаторов, и направился в одну из их комнат. Некий мужчина отметил мне командировочное удостоверение и, узнав, что я из Питера, стал меня уговаривать, чтобы я организовал среди питерцев заявление-поручительство по отношению к С.Прохорову, конфликт которого с администрацией пансионата все еще продолжался. Я, правда, ничего не понял, но внешне соглашался, хотя намекал на то, что надо бы говорить по этому поводу с руководителем питерской делегации.
        В другой комнате симпатичной молодой девушке я отдал 100 тысяч руб. для приобретения мне билета из Москвы до СПб. и просил, чтобы билет был недорогой. Обещала, что завтра билет будет.

        Зашел в соседнюю с нашей (через стенку) комнату к Виктору Лобухову, который меня приглашал на чай или кофе. Он был один, стоял спиной к двери, у окна. На подоконнике с помощью импровизированного кипятильника готовился кипяток для чая-кофе. Виктор молчал. Войдя, и я некоторое время тоже молчал, смотря на него: высокий рост, широкие плечи, узкие бедра, длинные ноги, руки, одет в серые джинсы и серый же свитерок - он был достаточно живописен... Но вдруг открывается дверь и заходит Л.Медведьев (он знал, что я здесь) и стал со мной, несколько раздраженно, говорить по поводу рукописи его стихотворной книги "Евангельские сюжеты", которую он мне дал после неудачных переговоров об ее издании с Д.Кузиным. Леня, явно понимая, что помешал нам, и потому еще более нервничая, стал наставлять меня относительно его авторских прав и того, как он эту книгу хотел бы видеть изданной (только полностью). Я говорю "да, да, да...". Затем пришли знакомые Лобухова, легкопочвенники, их было двое. Медведьев ушел. Мы вчетвером стали пить - кто кофе, кто чай. И разговаривать о литературе, о Совещании, о политике и прочем. Некий поэт из провинции (маленький, русоволосый) то уходил куда-то, то приходил, подключаясь к разговору. Он взял мои стихи, которые я давал В.Лобухову по его просьбе (он обещал показать некоторые из них в журн. "Грани"), и, не очень-то увлекшись ими, положил на место. Через какое-то время он, выпросив у Виктора пять тысяч и пообещав прийти с шампанским (всем хотелось выпить), ушел и больше не появился в комнате никогда.
        Дальше и после ужина мы сидели и пили чай втроем: я, Виктор и его друг по Литинституту, некто прозаик Гриша Лайсов - тоже весьма интересный (внешне) молодой человек. Правда, он был чуть-чуть "простоват" в общении, но в целом весьма симпатичный. Мы с ним стали спорить, в основном о политической ситуации: я ратовал за демократию, он за социализм. Он явно мной увлекся. Немного читали стихи, говорили о Г.Иванове. В целом было тихо и спокойно, даже как-то умиротворенно. Я все время вздыхал и говорил: "Ох, как здесь хорошо! Какой кайф! Тишина!" Я действительно отдыхал. Весь пансионат в это время гудел - по-черному! То и дело раздавались песни и ругань, в коридор из комнат выскакивали пьяные полуодетые бабы, за столами все ругались чуть ли не матом - и все по поводу злосчастной поэзии! (В какие-то моменты я пару раз прошел вдоль коридора, мимо открытых дверей.)

        Где-то перед ужином мы с Гришей Л. вышли на улицу - подышать свежим воздухом, успокоиться и отдохнуть. Звали пройтись и Лобухова, но он отказался. Ходили по парку, воздух замечательный! Ах, как хорошо!
        Разговаривали. Г.Л. рассказывал о себе, о том, что приехал с Украины, где жил с женой и с сыном. Из Днепропетровска его вытащил Борис Темных, редактор ярославской газеты "Очарованный Россией", работать в этой газете. Вот уже некоторое время он вынужден жить у знакомого, так как своего жилья нет. Получает лишь 200 тыс. руб. Жалуется, что жить невозможно. А литгазета (в ней он служит) хиреет. Конечно, он мальчик хитроватый, но в целом я ему посочувствовал.
        Говорили о литературно-издательской политике.
        Мое мнение: рентабельной некоммерческой литературы не может быть. Деньги надо зарабатывать коммерческими изданиями, и только для души делать некоммерческую литературу. Либо - спонсор. Второй путь возможен, если было бы в стране соответствующее законодательство - значительная налоговая скидка предприятиям, вкладывающим часть прибыли в некоммерческие виды искусств.
        Его мнение: чтобы журнал, или альманах, или книга были интересны элитарному читателю - надо работать с авторами. То есть, в каждом издании должно быть по два-три первоклассных автора, с которыми и работает издатель. А нынешние толстые журналы, ориентированные на "текущий литпоток", если лишить их поддержки со стороны, обречены на гибель...
        Вот так вот, собственно, мы и говорили.

        Вернулись в комнату. В это время руководители и организаторы совещались, кого принимать в члены Союза и кому давать стипендии (премии?).
        Вдруг в комнату ворвался взволнованный, слегка вспотевший Леня Медведьев и говорит: "Тебя вызывают на четвертый (пятый?) этаж, фотографироваться. Тебя приняли в Союз. Иди!" Я несколько взволновался, но, в принципе, такой результат был логичен. То есть я прокручивал такой оборот событий...
        Я пошел на указанный этаж. Там стоят несколько человек, все нервничают. Действительно: фотоаппарат (на ножках), сидят фотографы и кто-то из организаторов. Но почему-то не начинают. Я немного постоял, потом спустился к себе, потом опять поднялся. В какой-то момент появился Кузин и, положив мне руку на плечо, говорит весьма взволнованно: "Говорят, здесь происходит историческое событие?" Я говорю: "Какое?" Он отвечает: "Тебя принимают в Союз писателей!" - "А! - отвечаю. - А ты в Союзе?" - спрашиваю. Он мне показывает членский билет, по-моему, патриотического Союза. Он мне еще что-то хочет сказать, но ко мне подходит какой-то старовозрастный поэт из провинции, внешне похожий на бурята, и начинает совать мне в руки сборник своих стихов, причем подписанный другому человеку. Я сборник этот от себя отталкиваю, говорю: "Зачем мне? А почему - мне?.." А он настырно так сует и начинает долго и нудно рассказывать, кто он и откуда и так далее. Кузин недовольно фыркнул, мол, с кем это ты беседуешь, и убежал куда-то вниз по лестнице.
        Канитель с фотографированием протянулась до самого ужина: ждали утвержденные списки.
        Перед ужином я заскочил в свою комнату, вижу - хорошо "посидели" Леня Медведьев и Оля Добрицына - и как раз только что допили остатки Лениной водки. Я говорю: "Ах, я так хотел выпить!" - "Ну, тебе же все некогда зайти в свой номер", - резонно отвечает Леня. В это время Оля, спросив у меня разрешения, стала забирать некоторые свои стихи из стопки стихов (стихи, незащищенные, лежали на столе), которые я насобирал. Я сопротивлялся, но что ж поделаешь: Оля забрала лучшие свои стихи...

        После ужина: сбор всего семинара в комнате Никонова. Были, по-моему, все, кроме Виктора Л. и Чуконцева.
        Константин Никонов поблагодарил всех за участие в работе и обнародовал итоги семинара: рекомендовали принять в Союз А.Кирдянова, В.Рустину, И.Туду, О.Кубанова (то есть фамилии прозвучали в обратном порядке). Стипендию (1 млн руб.) решили дать самому нищему - О.Кубанову.

        Затем - снова канитель с фотографированием. Я плюнул на все и ушел в комнату Виктора Л. Через какое-то время (около десяти вечера) я снова поднялся на этаж, где намечалось фотографирование. Там уже многие снялись. Я подошел к организатору, он сидел в кресле со списками, в них я стал искать свою фамилию. Организатор-списочник ее очень быстро нашел и спросил, на какое имя надо выписать членский билет. Я отвечаю: "На оба: фамилия и псевдоним". Он говорит, что нельзя так. Надо выбирать. Я выбрал псевдоним. Он записал куда-то к себе и отправил меня фотографироваться. Меня быстро "щелкнули" какого есть - с растрепанными волосами, худющего, страшного, с нечеловеческим напряжением во взоре...
        Когда я уходил, списочник попросил меня найти Кубанова, который был в нашем семинаре, я с радостью согласился, решив, что Кубанов - это Виктор Лобухов, так сильно я думал о В.Л. и так мне сильно хотелось, чтобы его приняли в Союз... Быстро побежал в комнату Виктора и стал его торопить, мол, тебя тоже вызывают. Он неимоверно взволновался, глаза его засветились. Как-то он выпрямился аж; очень растерялся, стал что-то нашептывать. "Да, да, - говорит, - идем". - "Погоди, - говорю, - надо тебя расчесать", - и даю ему мою расческу. На бегу он расчесывается, я бегу следом за ним... Прибегаем к списочнику, и тут выясняется оплошность...
        В.Л. огорчился, что-то мне говорит, я оправдываюсь... Возвращаемся в его комнату...
        Я снова у В.Л. и Г.Л. Пьем чай и кофе, курим сигареты В.Л. Беседуем в тишине допоздна...

        На следующее утро я проснулся - и первая мысль: надо идти к В.Л., чтобы забрать расческу, иначе мои волосы торчат во все стороны...
        Очень быстро встаю, лишь сполоснув лицо и наспех одевшись, вваливаюсь в комнату В.Л. и Г.Л.: Г.Л., уже одетый, сидит на кровати, смеется, подмигивает мне. В.Л. лежит в постели, до подбородка укрытый одеялом.
        Я говорю: "Ну что, "звезда"! Все еще спишь?" И заставляю его найти мою расческу в его вещах, для чего ему приходится привстать с постели и представить на обозрение мне свое оголенное тельце: христосовский торсик, тонкие руки. Я доволен...

        Вернувшись в комнату, слышал радио. Сообщили, что в Первомайском заложники уничтожены боевиками, а боевики - федеральными войсками. На самом деле - войска расстреляли заложников, а боевики, не тронув последних, ушли еще до обстрела...
        Я зол. На Грачева. И на всю эту номенклатурную шпану...

        После завтрака - собрание по итогам и закрытию Совещания.
        Уже в зале меня поймал Конст. Никонов и стал говорить со мной о моем поведении и дальнейшей жизни. Конкретику разговора он просил сохранить в тайне, что я и делаю.
        В конце концов он успокоился. А мне надо было срочно идти к Оле Добрицыной, с которой мы договаривались кое-что обсудить. И я, извинившись перед Никоновым, сказав, что меня ждут, ушел.
        О.Д. сидела в зале с подружкой. Она мне дала прочитать свою прозу - очень хорошую по стилю (она пишет прямо почти как я! Конкурентка. Я так ей и сказал). Она предложила переписываться. Я согласился, но решили подождать результатов просмотра ее стихов в журнале "Петербург".
        Но тут началось заключительное шоу.
        Откуда ни возьмись, в зале появился "помощник Яковлева" (он так представился), архитектора перестройки, и стал раздавать книги своего босса. Я взял одну. На сцене в это время выросла "телевизионная голова" - Яковлев.
        Началось собрание: речи. Говорил и Яковлев. Говорил хорошо, пока говорил без бумажки. А потом он стал читать записку, сделанную, вероятно, учителем литературы какой-нибудь сельской школы, и народ стал засыпать, а в некоторых местах хихикать: он очень смешно коверкал фамилию Мандельштама.
        Затем стали объявлять фамилии награжденных от фонда Яковлева (по 1 млн руб.) и вручать деньги, затем - от администрации области (сколько - не знаю) вручали деньги.
        Потом вручали членские билеты. Мне тоже вручили. Я поднялся на сцену и долго жал руку Золотусскому. Называющий фамилии уже после того, как я сел, с воодушевлением произнес: "Какие все молодые, красивые ребята!" - не думаю, что это относилось ко мне.
        В какой-то момент я успел подскочить к Яковлеву и взять у него автограф на его книге. Он спросил, как меня зовут. Я ответил: "Алексей Кирдянов". Он: "Какая... странная фамилия". Смеется: "С такой фамилией будете знаменитым!.." - "Если хотите почитать мои стихи - читайте журналы "Звезда" и "Петербург"", - я ему. Он смеется, весьма довольный, подписывая книгу.
        Яковлев исчез со сцены так же неожиданно, как и появился.

        С чего-то вдруг народ просит у меня адресок. Я диктую не совсем правильный (я и сам его плохо помню).
        После обеда - организованный отъезд. Проблемы с билетами: мне девушка-организатор привезла билет, но необычайно дорогой. Я не решился его брать. Пришлось ей, бедненькой, ехать еще раз в Ярославль, чтобы сдать мой билет обратно, а мне вернуть хотя бы часть денег. Мне же придется ее какое-то время ждать - и из-за этого я не успеваю на автобус до Москвы.
        Все суетятся, набиваются в автобусы, я с вещами сижу в холле первого этажа.
        Подбегает Д. Кузин: "А ты что, не едешь?" На мой отрицательный ответ несколько с подозрением на меня смотрит, думая, что со мной не совсем чисто, если я, по его мнению, остаюсь на "взрослую" тусовку. Я не стал с ним объясняться. Он просил мой адрес, я ответил, что у меня есть его телефон.
        На том и попрощались, второпях.
        Наконец все уехали. На какое-то время пансионат затих. Я отдыхаю в тишине, какой-то звонкой и неестественной. Через некоторое время вернулась девушка с моими деньгами (часть все же "сгорела"). Она извинилась и сказала, что надо ждать автобуса с участниками второго Совещания.
        К счастью, ждать долго не пришлось. Автобус, выгрузив небольшую партию "цвета русской литературы", повез меня (одного!) в сторону Москвы.

        А по дороге внутренний интервьюер привязался:
        - Ну, что, как ты тут себя чувствуешь?
        - Лучше.
        - И что бы ты хотел вот сейчас сказать миру... если б мир поинтересовался?
        - А одно слово на языке вертится - "благодарность"...
        - Кому?
        - А всем... "Благодарю тебя, отчизна, / За боль и стыд благодарю; / За то, что призван, вызнан (?), признан - / И дар кому-то там (?) дарю!"

        Уже ближе к Москве водилы включили в салоне "Русское радио": Алла Пугачева и Филипп, банька с тазиком! - плещутся...
        Хорошо!..