ИРОЧКА
У Ирочки тонкий скелет, обтянутый тонкой кожей с тонкой подкладкой. Минимум складок, совсем почти незаметных: у подмышек, у лона, под коленками при сгибании и на границе упругого бедра и упругой ягодицы; минимум бугорков: грудки-соски и опять же у лона; две округлости, которые можно выделить в самостоятельный раздел и посвятить им отдельное философское эссе - о, эти две вожделенные половинки сзади!.. У нее тонкий скелет, и когда она им двигает, то ощутимо гремит костями. И когда ею двигают другие скелеты, другого пола, она тоже гремит костями. И надо сказать, что она органически любит, ей слишком приятно, когда ее крутят другие скелеты или, лучше сказать, ею вращают, когда они ее складывают и раскладывают, сгибают и разгибают, сворачивают, разворачивают, натягивают и растягивают, подсаживают и насаживают, водружают и подминают, накачивают и раскачивают, массажируют и разминают, когда они уподобляются кочегарам, направляющим совковой лопатой в паровозную топку уголь. Раз! Раз! Раз! Кочегары умелые и неумелые, понимающие и не очень, нежные и грубоватые, молодые, пожилые и пенсионные, религиозные и безбожные, космополитичные и сугубо национальные, рыхлые и спортивные, толстые, тонкие, длинные и короткие, вялые, энергичные, сухие и влажные, мягкие, крепкие, гладкие и морщинистые, жилистые и мускулистые, скучные и веселые. Умелые широкими сильными взмахами посылают туда, куда следует, равномерно, чтобы не закидать горящие угли, не погасить ровное, потенциально нарастающее, обретающее силу пламя, добавляют каждый раз достаточно и вразброс, а где совсем разгорелось, туда порцию с верхом, чтобы слегка притушить (зная, что огонь уже такой, что обхватит каждый камень, осколок, крупинку, обнимет, прильнет, присосется горячим телом, проникнет во все трещины, поры, разогреет, расплавит, сожрет)... и этот тяжелый посыл особенно приятен для зияющей топки. Она гудит, дрожит, нечеловечески подвывает, как воют ветры в горах, во фьордах, в лежащих без дела трубах. Так завывают мартовские коты, так стонет дьявол в аду и в поэмах Мильтона, Данте... Жаром обдает кочегарам ноги и нижнюю часть живота - кто бывал в паровозах, тот знает, что топки там расположены низко - и если они (кочегары) опускают лицо, то и лицо, когда хотят заглянуть, сколько нужно еще добавить и как равномерно пылают угли. Жаром обжигает взмокшие щеки, усы, носы, ветер холодит потные спины. Летит паровоз по степным и холмистым просторам затылком вперед, сквозь лесотундру, пампасы, льянос, прерии, джунгли, тайгу, в виду гористых пейзажей, скрываясь в тоннелях, где только сумасшедшие вспышки света и ритмический перестук. Рвется в бездну скелет, задрав к небу ноги, вцепившись фалангами в рельсы, под частый выдох трубы и чавканье поршня, и отделяется от земли, превращаясь в подобие вертолета - толчками, толчками навстречу девственному пейзажу, когда зеленеющий лес кажется весенним мхом и золотятся и блещут похожие сверху на ручьи широкие реки, а ручьи - ниточки, нужно всматриваться, чтобы их разглядеть.
...толчками навстречу пигментированным Ирочкиным предгорьям, вкручиваясь в пространство, потому что движение в этом мире странным образом связано с кручением, вихрем, турбулентным потоком, и... переход в самолет, органно поющий винтами, если он винтовой, а если турбинный, то равномерно ревущий; режущий плоскостью темные тучи, вздрагивая, как железный сарай, тревожно мигающий банками бортовых огней, летящий над бездной. Можно отдаться на его волю, забыть обо всем в мягком кресле, прикрыв иллюминатор солнцезащитным стеклом, прикрыв глаза, пригревшись, уснуть. Но спокойный легкий полет и парение - результат, Ирочку привлекает больше земной паровозный процесс.
У Ирочки сильные музыкальные пальцы, очень подвижные. Она ими может отбарабанить любую мелодию, не долго думая, тут же, с ходу, и даже целый концерт, не заглядывая ни в какие ноты. Например, Чайковского! Или Бетховена, или Баха, а хотите - и Густава Малера. Ирочка учится в консерватории... И при этом ее бегающие проворные пальцы и остальные кости, косточки, костяшки скелета: ступни, когда она жмет на педали, и настырный затылок, и летящий на всех парусах позвоночник, и отставленный маленький зад, обтянутый юбкой или брючками так, что материя, кажется, лопнет вот-вот, - все проникнуто музыкой, и очень трудно поверить, очень странно, что это тоже Ирочка, которую до того, как она стала давить на клавиши, мы знали как вертушку, игрушку, которой единственное, чего очень хочется, это чтобы ею вертели с утра до вечера.
Ирочка заранее знает, кто должен быть каким и какой она должна быть. Например, он (скелет, царь Кащей же) должен вести машину, создавая в спокойном воздухе впечатление ветра, и чтобы ветер, задувая в салон, развевал слегка волосы Ирочки... Он (скелет) должен носить костюм "от Диора", кроссовки "Адидас", майку "Пума" и часы "Сейко". Но это в идеале, а в жизни из-за неумеренного самовращения (когда она просто идет, то все в ней вращается вдоль и поперек) и в силу разных других объективно-субъективных причин все случается иначе. Кочегаром становится практически всякий, кому понравится паровоз. А Ирочка? Она после обретенного путешествия, причем для нее, кажется, совершенно не важна длительность - оно может быть и кругосветным, и таким, как бег вокруг дома или поход на кухню - она или вносит поправки в свою теорию, или снова возвращается, обогащенная опытом, к ней и решает и клянется, особенно в моменты депрессии, что случившееся - в последний раз и отныне она будет осмотрительнее, умнее, разборчивее и будет иметь дело только со скелетами "от Диора"...
ТОЛОПОНЦЫ ПРОКЛЯТЫЕ
Два толопонских скелета разминали кости по улицам города. С проседью в усах и волосах - не молодые, но моложавые и к тому же весьма загорелые, в светлых как раз по сезону одеждах и туфлях лодочкой, в белых носочках, они лопотали между собой на своей толопонской мове. Они уже "причастились", "взяли на грудь", "ополоснули горло", "кирнули", "тяпнули", "дерябнули", "заложили за воротник" - от них заметно разило. Лопотали же они о женских скелетах. Неплохо бы... и так далее.
- Да что там неплохо! - вдруг взвился один. - Даже нужно! Понимаешь ты или нет? Нужно! Зачем я сюда приехал, в конце концов? По театрам, что ли, ходить? Как вчера, ну смех, отвезли в филармонию. Я там чуть не сдох, честное слово, осоловел, осовел, да просто обалдел. Надолго я запомню их заботу и сервис...
- Надо было нам, дуракам, валить в отель, в бар, взять проституток...
- Нет, вот этого лучше не надо. Здесь, знаешь ли, могут и обокрасть, и башку проломить - дикая страна, дикие люди. Говорят, даже штаны с иностранцев снимают... Смотри-смотри, какая пошла! Какие бедра, какая грудь! Ух, я бы ей показал, где раки зимуют... Омары, кальмары, креветки, осьминоги, лангусты, медузы... Или вон та, на той стороне... Или вот эта. Тоже ничего, вполне, и все при ней. Чего же ты?
- А ты?
- Трусишь?
- Да сам ты трусишь!
- Ну если не трусишь, то давай познакомимся с ней.
- А что я? Опять я? А потом ты и воспользуешься, знаю - было не раз.
- Да, - ответил тот, что был покрупнее, солидный и важный, - и воспользуюсь.
- Удивляюсь тебе, - сказал меньший друг, - ты такой большой северный лось, а дрейфишь подойти к какой-нибудь крале...
Ирочка с Леночкой, подкрашенные, приодетые, при всех своих монтажах (сережки, колечки, румяна и блестки) попали в поле зрения иностранных туристов.
- Девочка! - воскликнули они чуть не хором, выговаривая слишком явно каждую букву и особенно "ч".
- Девочка, эй! - увязались скелеты.
- Девочка и еще один девочка, подождать! Я хочет подарить бутс ту ю, мей би ду ю спик инглиш?
В руках одного возникла коробка... Кстати, совершенно непонятно, откуда она взялась и зачем двое заграничных гуляк с ней таскались по городу. Хотя вполне возможно, что и раньше они здесь бывали и у них вполне могла быть знакомая, но ее, скажем, дома не оказалось, она куда-то уехала, отлучилась, или у нее изменились планы, или внезапно вернулся муж или какой-нибудь агрессивный любовник и вместо нее их встретил такой ретроградный орел, или ответил по телефону и они даже несколько растерялись на время, потеряли и цель и нить...
Они оттеснили девушек к тротуару, открыли коробку, развернули бумажку, и подруги увидели очаровательные дамские сапожки на высоком каблуке, цвета черного и с отливом, характерным только для чистой кожи. Один нагнулся и взялся своей иностранной рукой за ногу Ирочки, а другой довольно резво присел и схватился волосатой ручищей за ножку Леночки...
Леночка вспыхнула, что-то залепетала, задергалась, замахнулась сумочкой, наконец ножку вырвала и побежала не оглядываясь, но озираясь затравленно по сторонам, не видел ли кто... Ирочка, которая сама помогла снять туфлю и даже уже надела сапог, но не застегнула замок, ретировалась и последовала за ней. Она успела сказать по-английски "извините", а они: "Отель "Интурист", ат сикс оклок".
- Бай-бай, - улыбнулась им Ирочка.
- Бай-ба-ай, - пропели они.
- И чего ты побежала? - сказала Ирочка. - Сейчас бы тебе или мне достались те сапоги...
- А чего они грабли распускают, - надулась Леночка.
- По-моему, шузы были мне в самый раз. У тебя какой размер?
- Тридцать шестой.
- И у меня тоже, - сказала Ирочка.
- Ну а если бы мы остались - пришлось бы с ними куда-нибудь пойти, а потом бы они стали бы к нам приставать.
- Как пить дать, - сказала Ирочка.
- И ты бы смогла?
- Я-то? - спросила Ирочка. - А чего здесь такого? Между прочим, они приглашали в отель в шесть часов...
- Ой, мой трамвай! - воскликнула Леночка. - Ну пока!
- Ну пока, - улыбнулась ей Ирочка.
Леночка должна была к четырем сходить на лекцию в институт, в педагогический, на третий курс, потом она должна была встретиться с одним мальчиком, а до лекции нужно было еще заехать домой пообедать (бабушка ждет) и захватить зонтик, потому что собирались тучи и даже уже накрапывал дождь. А сапожки были замечательные... Такие в магазинах не найдешь днем с огнем... Да и в конце концов ведь можно удрать, или сами напьются и уснут, или ничего не смогут поделать, а если и будут приставать, то и пусть пристают, Леночка все равно, кажется, ничего в этом не понимает, то есть у нее уже был кое-какой опыт, но все было не так, как ожидалось и представлялось, и она так и не поняла, какое они-то испытывали от всего этого удовольствие, потому что ни толчки, ни давление, ни пыхтение, ни растяжки, ни протяжные вдохи-выдохи не доставляли ей, скажем, того, что она знала из другого более раннего одиночного опыта сладких грез, и когда (кстати, не так уж и редко) помогала себе рукой...
Она очень спешила в гостиницу. Она не пошла на свидание с мальчиком, который ждал ее около института. Она даже видела, как он ждал. Она забыла в автобусе зонтик. Она появилась у высотного модного здания, у стеклянных дверей в шесть часов двадцать минут. Она прошмыгнула незаметно мимо страшного швейцара и молодого дежурного милиционера с двумя группами иностранных туристов. Одни были чинные - видно, только что вернулись с экскурсии, а другие заезжали: горланили, тащили баулы и катили чемоданы на колесиках. Еще минут пять она потеряла в туалете: вытерла капельки пота на гладком лбу, припудрила маленький прыщик, что выскочил, может быть, от волнения, причесалась, подкрасила губки.
В гостинице, в холле она встретила Ирочку. Та сидела на мягком диване. Леночка смутилась, а Ирочка ни чуть-чуть.
- Вот толопонцы проклятые, - сказала она, - с шести часов жду. Обманули, наверное. Коробейники несчастные, офени престарелые, блудодеи недоделанные.
- Но сапог-то всего была одна пара, - сказала Леночка.
- Не важно, - ответила Ирочка, - кому-нибудь из нас они бы все равно подошли. И вообще, я ради принципа пришла. Просто хотела убедиться - честные те мужики или нет. Не я же в конце концов свидание назначала, не я к незнакомым на улице приставала (тоже мне манеры). Они же за нами бежали. Они благим матом орали. Они коробкой махали...
"Urbi", вып.14:
Следующий материал
