ПУХ ТОПОЛИНЫЙ

В ту весну в нашем городе
Было много всяческих митингов и демонстраций,
Благо май стоял тёплый, сухой.
По асфальту блуждали полчища тополиного пуха.
Если смотреть на носки собственных ботинок,
Казалось, мостовая уплывает из-под ног.
Ветра не было,
По крайней мере, наши грубые органы чувств
Его почти не улавливали.
Казалось, пушинки перемещались сами по себе,
Движимые инстинктом
Или вдохновением.
Можно было даже заподозрить присутствие
Некоего высшего разума.
Только что пребывавшие в неподвижности,
Они вдруг приходили в волнение,
Начинали вздрагивать, перешёптываться,
Касаясь друг друга трепетными конечностями.
Наконец небольшая цепочка смельчаков
Перебегала, взявшись за руки,
На другую сторону улицы.
Через некоторое время
За ними устремлялись остальные.
Толпа скатывалась к обочине.
Кто-то отставший догонял,
Прихрамывая и спотыкаясь,
И успокаивался, слившись с массой,
Став неотличимым от всех.
Образовывались ручейки, водовороты,
От массива к массиву перебегали связные,
Вдоль поребриков тротуара
Тихо прокрадывались разведчики.
Кто-то отсиживался в укромной щели,
Гордясь независимостью от сиюминутных веяний,
Но –
Лишь до поры, до первого
Чуть более сильного дуновения.
Всё это было так похоже
На поведение человеческих толп,
Что становилось вдруг страшно:
Ну как ветер дунет по-настоящему
И сметёт всё это мельтешащее племя
В одном направлении,
Не оставив и следа?

НОСТАЛЬГИЯ

С нежностью вспоминаю
Идеологические собрания эпохи "зрелого социализма"!
В зале уютно, светло,
Далеко на трибуне маячит оратор.
Он что-то жужжит,
Но мне не мешает.
Я ему не мешаю тоже.
Мы не мешаем друг другу.
Между нами заключён безмолвный договор.
Два потока жизни текут, не смешиваясь.

Я достал из кожаной папки
Подстрочник японского поэта
И шлифую перевод, начатый вчера.
Никакой звонок телефона не отвлечёт меня,
Никто не окликнет.
Мне хочется, чтобы оратор говорил долго-долго.
Я ведь втайне знаю, что наши игры
В ближайшие годы закончатся,
Это шаткое равновесие
Будет нарушено,
И мне никогда уже больше не знать
Подобных минут свободы и покоя.

Да ещё хороший буфет в перерыве!

СВОБОДА

Умный кот мой Атос
Целый день крутится у двери,
Ведущей на лестницу:
Запускает лапу, когтями вверх,
В щель на уровне пола,
Дёргает, пытаясь открыть дверь на себя.
Потерпев неудачу, распластывается на полу,
Проводя вдоль щели младенчески розовым носом,
Встаёт на задние лапы,
Обнюхивая вертикальную щель между створками.
Сладкий запах свободы!
Свобода пахнет
Мартовским талым ледком, мокрой извёсткой,
Вином из бутылки, разбитой вчера соседом,
И чуть уловимо – кошками.

Но – удивительное дело!
Стоит мне распахнуть настежь двери,
Пригласить кота к выходу,
Он робеет и пятится.
Я хватаю его на руки
И делаю шаг за порог,
В царство столь желанной свободы –
Он топорщится, напрягаясь,
Цепляется всеми четырьмя лапами
За створки дверей,
В глазах у него ужас:
"Не выбрасывайте меня, пожалуйста!
Оставьте мне мой тёплый привычный угол
И гарантированную миску варёного минтая!
Я слишком долго жил с вами и стал
Похожим на вас,
Я понял:
Свобода прекрасна, как бывает прекрасна мечта!
Для меня достаточно знать, что она существует
И даже имеет запах!
Не обрушивайте её на мою бедную голову!"
Вырвавшись из рук, он забивается под кровать.
А через полчаса снова сидит
Перед закрытой дверью.

ЗАЧЕМ ХАРОНУ ОБОЛ

В древней Греции был обычай:
В рот усопшему вкладывали
Медную монетку – обол,
Чтобы он мог расплатиться с Хароном –
Лодочником-перевозчиком
Через реку Стикс
В царстве мёртвых.

Греческие мифы,
Как правило, обстоятельны и логичны,
Концы сходятся с концами,
Причины и следствия
Завязаны в крепкий узел.
Но в данном случае
Греки чего-то не договаривают.
Лично меня всегда занимало:
Зачем Харону обол?
Куда он девал потом свою выручку?

Напрашивается: пропивал.
Значит, в царстве Аида
Был хотя бы один кабачок?
Но что же делал тогда
Со своим доходом кабатчик?

Или был Харон скопидомом,
Откладывал обол за оболом,
Рассматривал свои богатства
При свете погребального факела?
Ведь он не мог не собрать огромное состояние –
Только подумать, сколько душ
Перевёз его чёлн за тысячелетия!
Может быть, клады,
Находимые время от времени в толще земли, –
Это его забытые заначки?
Но во что же тогда инвестировал он
Основные свои сбережения?
В недвижимость,
В ценные бумаги?
Может быть, в Тартаре существовали
Банкирские конторы?
Или, быть может, Харон
Имел секретную связь с миром живых
И вёл там свои дела
Через подставных лиц?

"Во всяком случае,
Дело не так беспросветно, как нам кажется!
Там, где задействована хоть маленькая денежка, –
Там жизнь!" – рассуждал мой знакомый,
Убеждённый сторонник
Рыночной экономики.
Подумал чуть-чуть и добавил:
"А если Харону заплатить чуть побольше –
И откупиться?
Или, наоборот, вообще не платить –
Отговориться безденежьем, банкротством, дефолтом,
Вывернуть для убедительности карманы, –
Как он поступит?
Плюнет и повезёт на халяву –
Или опять-таки плюнет –
И пошлёт подальше,
То есть, обратно на землю?

* * *

Волга впадает в Каспийское море.
Волга впадает в Каспийское море?
Волга не впадает в Каспийское море!
Я убедился в этом лично.
Чуть пониже Астрахани
Великая русская река,
Родившаяся в валдайских болотах,
Принявшая в себя Каму, Оку
И множество других рек и речек,
Распадается вновь
На сотни, а быть может, и тысячи протоков,
Главный из которых зовётся Чограй.
Все они в конце концов добегают до Каспия,
Но это уже никакая не Волга,
Это особый мир, похожий на губку
Или на человеческое сердце, пронизанное
Множеством жил, прожилок и капилляров.
К ним приросли наподобие икринок
Десятки сёл и посёлков
И даже один город,
Называемый Камызяк.
Царство цветущих лотосов,
Царство икорной мафии,
Великая Дельта!
А третьеклассник где-нибудь
В Казани или в Камышине,
Сжимая в руках указку,
Смотрит на карту и повторяет банальность,
Притворившуюся истиной:
"Волга впадает в Каспийское море!"