Постскриптум: Литературный журнал. Под редакцией В.Аллоя, Т.Вольтской и С.Лурье. Вып. 2 (10), 1998. - СПб.: Феникс, 1998. Дизайн обложки А.Гаранина. ISBN 5-901027-13-2 С.218-222.

НОЧЬ В ЧУЖОМ ДВОРЦЕ

Дом пуст. Ни господина, ни слуги.
За шторой притаились сапоги.
Они пусты, однако в этот час
Меж складок ткани прорастает таз,
Колени, плечи. Голову убрав,
Задрапирован, худощав и брав -
Кто ты? Приди и выкажи свой нрав.

Темно на антресольном этаже.
Звон отдаленных каблуков драже
Подобен. И шаги удалены
От кухни, где сморкаются краны.
В подвалах кошки начинают блуд.
Подлива стынет на фаянсе блюд.
В подливе отражается салют.

Откуда он? Условия игры
Принять мы согласились до поры.
Не заливают отсветы углы,
Счищая с них заплаты старой мглы.
Закрой глаза и сосчитай до ста -
Покажется, что зала не пуста
И занимает публика места.

Холодный блеск у вилки на конце
Необъясним, как ночь в чужом дворце.
Но спины дам, раскрыты догола,
Свет преломляют, словно зеркала.
Но если руку протянуть вперед,
Поймешь, что эта трапеза есть плод

Фантазии и карточных колод,
Раскиданных по плоскости стола.
Взор оторвав от зелени стекла,
Спешу открыть железный свой засов,
Неся в затылке груз ночных часов.
Прилечь бы на диван, что невысок.
Там спит собака, розовый сосок,
Как пистолет, направив мне в висок.

Проснись, собака! Ночь в чужом дворце
Минула. Камень на моем кольце
Стекла не поцарапает - фальшив.
Фантазию же следует, зашив
В мешок, сложить к ногам судьбы-карги.
Подчас они с нормальностью враги.
Дом пуст. Ни господина, ни слуги.




СТАРУХА НОЧЬЮ

Старуха спит. Ей надоело
Она и всё, что не дает
Ее грузнеющему телу
В последний двинуться полет.

Старухе хочется наружу.
Она сама себе тесна,
Но снова в жизнь, как будто в лужу,
Она ныряет после сна.

Спускает ноги. Мир враждебен,
Теснится с четырех сторон.
Ей надо заказать молебен
Себе на случай похорон.

Глаза, вспухая мокрой гречей
Сквозь розоватый пар волос,
Всё ищут тех, кого сберечь ей
Давным-давно не удалось.

Расталкивая тьму повсюду,
Она мечтает, чтоб ночник
От электрического зуда
Взорвался светом, как гнойник.

Она застряла в коридоре
Меж этой жизнию и той.
Ей слышится дыханье моря
За предпоследнею чертой.

И в коридоре, будто в горле,
Она трепещет, как кадык,
Покуда стены не растерли
Ее невырвавшийся крик.

Скорей у жизни на излете,
В прощальном приступе тоски
Стянуть с себя излишки плоти,
Как пропотевшие носки...

Она уже почти у цели...
Вдруг - свет. За дверью унитаз
Журчит. Она бредет к постели.
Она жива - в который раз.




* * *

В полуночном окне густеет свет квадратный...
Вот-вот он задрожит, как закипевший чай,
И выплюнет на снег бесформенные пятна...
Включивший этот свет, прошу, не изучай

Облапивший карниз таинственный рисунок -
Он создан на воде и с нею утечет.
Но блеск его вершин и затемненье лунок
Конкретны до того, что всяческий учет

Бессмыслен здесь, как все дневное среди ночи...
Чай плещет за стеклом, а в нем - лимон лица.
А на лице зрачок, как карандаш, заточен.
Вернее, два зрачка. Все прочее - пыльца.

Здесь человек ночной, остановивший стрелки
Часов, придумал страх, но испугался сам.
Он согревает чай на голубой горелке
И видит из окна забитый снегом храм.

Он не приемлет сна - пусть временной, но смерти.
Однако он заснул, не погасивши свет...
А собственная тень летит за ним в конверте
По улицам пустым, не поспевая вслед.




ВНУТРИ ЧАСОВ

Мне кажется, я в этот мир попала,
Как бабочка в настенные часы,
Где стрелок заостренные усы
Слегка дрожат в предчувствии обвала
Внутри часов, где циферблат распух,
Отведав будто времени пощечин,
Где маятник летает, скособочен,
Царапая мой запотевший слух.

Но, оказалось, время истекло,
Как спелый плод, раздавленный пятою,
И точка, вытянувшись запятою,
Налипла трещиною на стекло.

Так расшатался мир свинцовых гирь,
Прогнулся, точно ветхие подмостки.
Растерянно застыл на перекрестке
Автоинспектор, толстый, как снегирь,

Не ведая, куда направить лёт
Всех бабочек, оставшихся без крова,
Пока потоком воздуха сырого
Их времени корова не слизнет.

А мне осталось, зацепившись тут -
Внутри часов, как в избранном застенке,
Разглядывать узор пыльцы на стенке,
Где мои крылья также отцветут.




В ТРАМВАЕ

Трудно понять - мы едем или плывем,
Если трамвай в густой слюне атмосферы,
Как леденец, засасывают в проем
Челюсти улиц, в которых все зубы серы.

Здесь умирают, как зубы, дома. Один
Весь потемнел изнутри, веками подточен.
Он заразит соседний, что невредим,
Ибо они растут из одних обочин.

Город-кроссворд, сплетение черных дыр
Мертвых квартир, чьи окна давно погасли,
И золотых, в которых мерцает мир,
Плавают тени, как шпроты в янтарном масле.

Бегло считая клетки - каких большинство -
По вертикали, затем по горизонтали,
Не догадаешься, мрак или свет из чего
Проистекали, откуда произрастали.

Кажется, близко разгадка. Пока пряма
Наша дорога. Но вдруг - поворот, кривая...
Времени нет на то, чтоб сойти с ума, -
Лишь соскочить с ума, как с подножки трамвая.




ВСТРЕЧА С ТОСКОЙ

Такие очертанья плеч
Принадлежат обычно той,
Что не смогла себя развлечь.
Она, подобно запятой,

Все ищет предложений, чтоб
В каком-то взять да и застрять.
Ко мне плывет кефирный лоб
И вермишелевая прядь.

Тогда мне хочется удрать,
Как будто по делам спеша,
Но жаждет слова, как тетрадь,
Ее раскрытая душа.

Она набрать желает ссуд
У времени-ростовщика.
Ее глаза меня сосут
Как два голодные щенка.

Но я не дам тебе мечты
Похолодевшие соски,
Чтобы из них питала ты
Сухую пасть своей тоски.

И при одной из наших встреч
Я повернусь к тебе спиной...
Я не смогла тебя развлечь -
Сегодня я была иной.




"Постскриптум", вып.10:                
Следующий материал