Постскриптум: Литературный журнал. Под редакцией В.Аллоя, Т.Вольтской и С.Лурье. Вып. 2 (4), 1996. - СПб.: Феникс, 1996.. Дизайн обложки А.Гаранина. ISBN 5-85042-071-1 С.8-14.

* * *

Июль вступил в свои права.
К земле склоняется трава -
Всей плотью, всем ее избытком.

Ей до вечерней спать зари,
Пока гуляют косари
И косы не готовят к пыткам.

Замедлился полет шмеля -
И это, видимо, земля
Его притягивает к травам.

- Спеши, медовая душа:
Вот кашка, для тебя свежа,
Сюда тебя мы и направим.

Давай и мы нырнем в траву
И там увидим наяву
Земли и живность и живучесть,

И то, как просто и легко
Ей, пахнущей как молоко,
Решить свою и нашу участь.




* * *

Медленно угасло
Солнце. И заря,
Желтая, как масло,
Пролитое зря,
Заняла полнеба,
Душу бередя...
Шло с горбушкой хлеба
Малое дитя.
И заря играла
На его щеках,
Золотя горбушку
В маленьких руках.

Пел рожок пастуший,
Стадо шло домой...
Ты постой-послушай,
Несмышленый мой,
Как пастух играет
Вечную зорю
По дороге к раю...
К дому, говорю.




* * *

Плоды созрели по садам.
И наступило время сбора.
Ты проводи меня, Адам,
К той яблоне,
Что у забора.

Вот фартук, ярок и цветаст.
Я повяжу его на платье.
А яблок, что она отдаст,
Нам до весны с тобою хватит.
Варенье сварим, пастилу
Такую - все соседки ахнут!..

И две простынки постелю...
И яблоком они пропахнут...




* * *

В который раз себе я повторяю,
Что если я когда-нибудь забуду
Любимого, - навеки потеряю
Себя - и никогда собой не буду.
Но забываю медленно и верно.
Почти без боли и без угрызений.
Кто первый был? Не помню, кто был первый.
А помню только тихий день осенний
И яблоко.
А всех, кого любила,
Не перечислить.
Память воскрешает
Осенний день - и всех, кого любила,
Лишает имени и облика лишает.
И остается только: воскресенье,
Мои слова, мой осторожный смех
И тихий теплый светлый день осенний,
Как яблоко,
Поделенный на всех.




* * *

Что же там остается за грешной душой?
Воровские объятья на койке чужой.
Едкий привкус любовного пота...

Иисусе Христе! Ты висел на кресте.
Ну так что же - и это работа.

Помнишь, с уксусом губку подносят к губам.
Помнишь, тело и кровь предлагают рабам,
Чтоб они причастились блаженству?

Иисусе Христе! На какой же звезде
Погадать мне об участи женской?

Не гадать ни о чем, не просить ни о чем.
Просто на полчаса прикоснуться плечом,
Избегая остаться навеки...

Иисусе Христе! там, в своей высоте,
Помолись о себе - человеке...




* * *

Что мне делать с тобою? - Не знаю. - Попробуй ответь,
Что мне делать с собой, если сердце не хочет твердеть,
Превращаясь в какой-нибудь сплав жаростойкий?

Я скитаюсь по городу в дымном и душном чаду.
Я скитаюсь по осени... Боже, куда я приду
Под железной и твердой рукой перестройки?

Этот город пытается выстроить свой Колизей.
Эта осень полна пустырей и насмешек друзей.
И дышать не дает отвратительный запах помойки.

Что мне делать с тобою, не знаю. Попробуй ответь,
Что мне делать с собой, если тело, моля помереть,
Вновь очутится в чьей-то случайной прокуренной койке...




* * *

Уже устало сердце маяться.
И прежней страсти нет возврата.
Зачем она приходит каяться?
Она ни в чем не виновата.

Мне жаль ее. Она - сестра моя.
И будет мне сестрой земною.
О, с ней случится то же самое!
Но пострашнее, чем со мною.

Но для чего мне так печалиться,
Ее тоскою изнывая:
Ведь там, где души повстречаются,
Она пройдет, не узнавая...




* * *

Эти слухи я не опровергну.
Подтверждаю я миру всему:
Было так - на неделе, на вербной,
Принародно я вышла к нему.
Необута и простоволоса.
Подошла - и поклон до земли.
И соседки, смотревшие косо,
Слова вымолвить не могли.
Я сказала: "Что нынче не ясен?
Дай мне руку... пойдем!"
Но стоял он, прямой, словно ясень,
И упрямый в молчанье своем.
И стоял. И покачивал сеткой,
Где сиял сиротливый сырок.
И молчали в смятенье соседки,
Как притихшая стая сорок.




* * *

...а я потом еще спою,
О том, как взял ты жизнь мою
И преломил, как хлеб,
                                  и подал
Мне половину...
                        А свою
Швырнул летейским темным водам.

Я и о том еще спою,
Как я стояла на краю
И тающий кусок ловила...
И воды, сжалившись,
                                    твою
Мне возвратили половину.




* * *

Уехать иль сойти с ума -
Не равнозначно ль это смерти...

И вот опять ко мне зима
Подходит с белой длинной меркой.
Три долгих месяца в году
Пурга в лицо и ветер в спину,

Уеду, нет, с ума сойду,
В дому нетопленом застыну.

И как огромное ничто,
Ко мне протянется кривая
Рука потертого пальто,
Которым ноги укрываю.




* * *

Мне был февраль.
Прикрыв тугие веки,
Я слушала воронью перебранку
В больничном парке.
Строгий белый холод
Склонялся надо мной, скрипя пространством,
Безжизненно в плечо меня кусал
И вслушивался:
Я еще дышу ли?
И утверждал, что я сошла с ума.

Так шла моя тридцатая зима.
И я могла весны бы не увидеть,
Но, вопреки уколам и прогнозам,
Я утверждала:
Я умру во Пскове,
Как я себе когда-то предсказала.
Но прежде - я должна туда попасть.

Я, может быть, вовек не попаду
Во Псков, а значит, смерти не увижу...




* * *

Умереть мне во Пскове,
Подле речки Псковы,
У старухи Прасковьи,
У крестьянской вдовы.
А в делах этих опыт
Вековой у нее:
Она баньку истопит,
Поменяет белье.
В чистой белой рубахе
Лягу на пуховик
И забуду все страхи,
Всех чужих и своих,
Только - старые руки,
Их надежная власть...
- Ты же, девка, со скуки
Помирать собралась. -
И сурово добавит:
- Коли так, помирай.
Пусть тебя позабавит -
Что там? - ад или рай.
Ох и скучно же бабам
В одиноком дому.
Я сама померла бы -
Хоронить-то кому...




* * *

Ветер вскинется. Северный, сильный.
Подбавляя ознобного льду:
"Ты почто размечталась о сыне, -
Я на Север его уведу!

Там, на Севере, темные ели,
Теплый мох, голубая трава.
Там ему в голубой колыбели
Голубые нашепчут слова,

Чтоб лежал он - румяный, тяжелый,
Чтобы спал он всю жизнь напролет,
Пока новое солнце чужое
Жадный свет на него не прольет".




* * *

В стареньком заброшенном сарае,
Предназначенном на слом,
Плачет ангел, изгнанный из рая,
Утираясь продранным крылом.

Рядышком - фарфоровая свинка,
Чуточку похожая на сфинкса,
С неширокой прорезью в спине:
Чтоб могла монетками звенеть.

В светлых волосах его опилки
И сенная колкая труха...

У него в фарфоровой копилке
Было три веселые греха:
Первый грех - на круглые конфетки.
Грех второй - на жаворонка в клетке.
А последний, звонкий, как пятак, -
Просто так потратить, просто так.