* * *
В сырую страну да в лихую весну,
где тополь ночной задевает луну
и над золотыми жилищами рощ
вдоль облака мчится трепещущий дождь,
где зелень и чернь на парчовом пруду
прозрачными пальцами ловят звезду,
где вздохи и всхлипы, и рваная речь
в холодной траве, достающей до плеч, -
гляди, как сплавляется вниз по реке
незримая тварь с огоньком в кулаке,
над бледными створками сомкнутых тел,
как некто, что небом полночным летел,
сквозь шепот плотвы, да речное гнилье,
до моря, где сотни собратьев ее,
до самого дна, что не ведает дня,
до темного моря, чья бездна в огнях,
где ветер пустыни, такой молодой,
как раненый ангел скользит над водой.
* * *
Когда плодоносящий сад
на ветви голые разъят,
и рыба с женской головой
лежит на черной мостовой,
и ветер, горестно трубя,
навис у левого плеча -
тогда я не боюсь тебя...
* * *
Точно ящерица, вьется трещина в холодке по беленой стене,
то ли иволга, то ли женщина проплывает в зеленом окне.
Над раскидистой старой черешнею, над толпою замедленных пчел
золотистое облако грешное, не жалеющее ни о чем.
Где рубинами рдеет смородина, а над ирисом бражник висит -
ах уродина, гадина, родина - кто не спрятался, пусть не винит.
Хоботок потихоньку раскручивай, зависай над колючим кустом,
выбирая последнее, лучшее, не рассчитывая на потом.
Этот медленный гул нарастающий, эта алая липкая тьма -
насекомая, злая, летающая, заползающая в дома.
Обойди меня, яблоня лиственная, отклони световое копье,
слышишь, зяблик меж веток высвистывает потаенное имя твое.
Видишь, там, над плодами гниющими,
над фасеточным глазом судьбы,
над смородиновыми кущами пляшут огненные столбы.
* * *
Хорошо иметь способность к языкам,
хорошо лежать в заливе на спине,
и беседовать по сонным вечерам
с человеком, что расселся на луне.
В очень южной или северной стране,
вдалеке от недорода и войны,
хорошо лежать в заливе на спине,
мерить время от волны и до волны.
Пляшут звезды над больною головой,
мерно дышат отдаленные моря...
Спи, покуда, ничего не говоря,
порастает сердце дикою травой.
Ты и сам с луны, поскольку без вины
обнимаешь полунощный шар земной.
Засыпай, пока способен видеть сны
бедный разум, омываемый волной.
* * *
Что толку таращиться, парень, во тьму -
присядь-ка да выпей вина.
Уж больно невесело мне одному,
покуда восходит луна.
Ныряет звезда в ледяную купель,
теряется сердце в снегах...
Я видел, как скачет по лунной тропе
человечек на тонких ногах.
Кругами расходится тень от ствола,
по веткам кричит воронье...
От бабы, приятель, не много тепла,
а все-таки жалко ее.
Гляди, как полощется ртутный поток,
как изморось липнет к окну.
Сегодня как раз перекинут мосток
на клятую эту луну.
Вот треснет по краю небесная твердь,
да хлынут лучи сквозь пролом...
На что нам, увидевши это, потом
захочется, парень, смотреть.
Пусть греется баба в холодной стране,
золой вычищая котлы...
Все лучше одной, чем со мной, на луне -
там, братец, по горло золы.
* * *
Рождается кто-то весною в зеленой траве,
и ветер весенний шумит у него в голове,
он мчится в поля, где растет муравейник и мак,
и гонит ночная охота небесных собак.
Ночная охота проносится над головой,
ей теплую плоть по равнине гонять не впервой,
сквозь ветер весенний, в разрывах сырых облаков,
где гнутся растенья под тяжестью звездных зрачков.
Так, в облике птичьем, несется, пером трепеща,
былое величье в руины плюща и хвоща,
над плоской землею, луну волоча на крыле,
чтоб небо ночное приблизилось к плоской земле.
Рождается кто-то зимой в безымянных снегах -
ночная охота своих выпускает собак,
он мчит по равнинам вдоль скованных холодом рек,
к тем самым руинам, где свет оседает на снег.
Спускаются с неба в своих клочковатых плащах,
зимою - со снегом, весной - по разрывам плюща,
по выжженным злакам, качаясь в туманном седле -
дай волю собакам промяться на твердой земле.
Беги, задыхаясь, до первой текучей воды -
они забирают отставших в иные сады,
в погони ночные по первому зову рожка,
где псы вороные хрипят, раздувая бока.
* * *
Пока мы с тобою живем не здесь -
мы помним отчетливо то, что есть:
какие сны в золотистой мгле
нам будут сниться на той земле,
как шевелятся внизу леса
и обрываются голоса
в такие ночи, когда чума
и тьма захлестывают дома.
Как лезвие будет косить траву
во влажном теплом, во смертном рву.
* * *
О всех солдатах на плацу,
о всех, висящих в небесах,
кому знакомы боль и страх,
да жаловаться не к лицу,
и мы не хуже остальных,
себя не знающих в лицо,
и те, кто молится за них,
о нас замолвите словцо.
В какой беспомощной тоске
других отыскивает взгляд,
под небом, где щека к щеке
деревья сонные стоят.
Хотя бы помяните нас
в толпе, в отчаянье, в строю...
перечисляя имена
в ином, неведомом краю.
"Постскриптум", вып.5:
Следующий материал
