Кто-то жалуется на что-то, сказанное мной о прогрессе. Я забыл, что сказал, но уверен (как некий Дуглас в стихах, которые я тоже забыл), что слова мои нежны и верны. Во всяком случае, сейчас я скажу так: история столь богата и сложна, что на ее примере можно доказать любой прогресс и регресс. Я могу доказать, что мы все ближе к демократии, ибо право голоса получает все больше народу. Я могу доказать, что мы идем к аристократии, - ведь наши закрытые школы все аристократичней. Могу доказать, что воинственность наша слабеет, - как-никак, солдат не порют; могу доказать, что она растет, - как-никак, растет армия. Доказать я могу, что угодно. Мир становится зеленей - не так давно стали пить абсент; зеленого меньше и меньше - луга застроили, нет стрелков Робин Гуда. Красного меньше - взгляните на буро-зеленые куртки; красного больше - взгляните на новые марки. Всюду и всегда я назову прогрессом что-нибудь одно. Заметили вы ту странную строку Теннисона, где он, почти неосознанно, сознается в том, как условен прогресс, как узок и прямолинеен? Путь изменений поэт называет "колеей". Что-что, а колея не меняется! Прогресс и впрямь движется узкой дорогой, именно - по колее.
Видит Бог, я не стал бы говорить столь пространно, чтобы подойти к такой великой политической проблеме, как наказания в Судане. Однако я хотел бы, чтобы обе стороны в споре заметили наконец очень важную вещь. В чем бы ни были мы правы, мы никак не правы, утверждая, что европейцы должны поступать с "азиатами" и "дикарями" так, как те поступали бы с ними. Тут популярна метафора: "...бить их собственным оружием". Что ж, прекрасно. Так и сделаем. Суданцы пользуются большими, неуклюжими ножами, много реже - старыми ружьями. Не пренебрегают они и пыткой и рабством. Если мы применим рабство и пытку, толку будет не больше, чем от старых ружей и неуклюжих ножей. Христианская цивилизация только тем и сильна, что оружие у нее - свое, а не чужое. Это неправда, что высший должен подражать низшему. Если уличный мальчишка покажет язык верховному судье, судья этот совсем не обязан показывать язык мальчишке. Быть может, мальчишка уважает судью, быть может - не уважает; оставим в покое эту тайну. Но если уважает, то именно за иные способы борьбы.
Так смотрят другие цивилизации на нашу, христианскую. Если они ее хоть как-то уважают, то именно за другое оружие. Многие нынешние моралисты считают: зулус отрезал голову мертвому англичанину - значит, отрежем голову мертвому зулусу. Арабы секут рабов - что ж, будем сечь арабов. Наверное, сражаясь с каннибалами, английский адмирал обязан есть их. Приятно, противно - а ешь, ничего не поделаешь! Бей собственным оружием, ножом и вилкой. На самом же деле, конечно, мы только разрушим тогда чары. Вся тайна "белых", вся страшная их красота - именно в том, что они так не поступают. Зулус удивленно говорит: "Пришли колдуны, пришли полубоги, которые не отрезают нос у врага!" Суданец недоумевает: "Они не секут слуг, они выше насущных человеческих радостей!" А каннибал решает: "Бежим! Они так страшны и суровы, что их не прельстишь и жареным миссионером".
Верны мои примеры или нет, мысль моя верна. Европа сильнее других цивилизаций только тогда, когда человечней; мало того - она сильна по тем же самым причинам. Воображение поможет ей перехитрить врага - и пощадить. Европейцы умеют лучше других представить себе чужую точку зрения; вот почему, при всех своих грехах, они добились таких успехов и на воинском поприще, и на мирном.
Только они изобрели пулемет - и лазарет. Мало того, они изобрели их по одной и той же причине: и там, и здесь нужно быстро представить будущее. При всей своей мудрости Восток немилостив, а потому - слаб. "Дикари" не знают пощады - и остаются дикарями. Представь они, как страдает враг, они представили бы, что он замыслил. Не отрежь зулус англичанину голову, он мог бы одолжить ее. Тот, кто не понимает другого, не сможет его победить. Если же вы другого поймете, скорее всего вам побеждать и не захочется.
Когда мне было лет семь, я думал, что главная наша опасность - излишек цивилизации. Сейчас я думаю, что главная опасность - медленное возвращение к варварству. Цивилизация (в лучшем смысле слова) означает полную власть нашей души над всем внешним. Варварство - это поклонение внешнему, во всей его грубости, как оно есть. Многозначительные речи о непобедимых силах, окружающих нас, - это варварство. Толки о наследственности и об окружении - варварство; в наших ученых варварства немало. Мистеру Блекфорду грозит опасность - он может одичать. Ведь варвары и дикари (особенно - жалкие, несчастные) толкуют на эти ученые темы с утра до ночи. Потому они и остаются жалкими; потому и остаются дикими. Готтентоты вечно обсуждают наследственность. Жители Сандвичевых островов вечно осуждают среду. У тех, кто и впрямь остался в дикости и унижении, почти все мифы - о родстве, о проклятом роде, о законе крови, о дурных местах. Настоящий дикарь - раб; он говорит о том, что неизбежно должен сделать; цивилизованный человек - свободен и говорит о том, что сделать может.
Вот почему все толки о наследственности - у Золя, у Ибсена, у других - кажутся мне не столько греховными, сколько невежественными и отсталыми. Ученый детерминизм - предрассветные сумерки; и многие хотят туда вернуться.
Другой признак варварства, присущий нам, - то, что мы говорим о вещах, веществах, но не об идеях. Раньше говорили о грехе чревоугодия или пьянства; мы говорим о диете и об алкоголе. Когда невоздержанность назвали "алкогольной проблемой" и стали бороться с нею, запрещая торговать спиртным, это свидетельствовало о немалой дикости. Собственно, это фетишизм; считать бутылку богом не глупее, чем считать ее бесом. Можно спуститься и ниже. Если кто-то бьет жену, кто-то - взламывает чужие двери, и то, и другое назовут проблемой, а кочергу и ключи запретят продавать особым парламентским актом.
Мне все кажется, что тень дикарского материализма коснулась намного более важных дел. Каждый говорит теперь о том, как хорош мир, плоха - война. Но и война, и мир - состояния скорее материальные, чем духовные и, говоря лишь о них, мы не заглянем в суть вещей. Как устанавливают мир в каком-нибудь сообществе? Убеждая каждого сидеть тихо и терпеть, что бы с ним ни делали? Нет, точно определяя права и стараясь не нарушить их. Европа не узнает мира, пока у нее не будет общего принципа. Сейчас мечтают о Соединенных Штатах Европы, забывая, что Соединенные Штаты Америки были бы невозможны без очень точной, очень четкой "Декларации независимости". Нельзя спорить "ни о чем"; нельзя ни на чем и примириться.
Перевод с английского Н.Трауберг
P.S.
Говорят, будто бы первый высказал идею бессмертия души некто Фарекид Сиросский, существовавший тому назад двадцать пять столетий. Необыкновенный, надо полагать, был ум: гипотеза в высшей степени правдоподобная; опыт чтения литературных текстов ее подтверждает; вот и вырезка из иностранной старой газеты способна развеять любые сомнения.
Вся история уходящего века - постскриптум к этой заметке. К.С.Л., наш любимый автор, изучал методы спецслужб ада, как профессиональный контрразведчик; он знал, что так называемая цивилизация - не более чем рыцарский роман, затверженный наизусть людоедом; догадывался, как несчастен жестокий трус. Но верил в окончательную свободу - потому что в ней пребывал; даже полагал, что не так уж она трудна: разве здравый смысл, милосердие, храбрость, юмор - не врожденные наши свойства?
"Постскриптум", вып.5:
Следующий материал
|
