Постскриптум: Литературный журнал. Под редакцией В.Аллоя, Т.Вольтской и С.Лурье. Вып. 1 (6), 1997. - СПб.: Феникс, 1997. Дизайн обложки А.Гаранина. ISBN 5-901027-01-9 С.68-71

* * *

За секунду соломенную, соломенную,
за дымок кофейный, кофейный,
раскрывающуюся, разломленную
полукругом, как веер трофейный,
эту улочку неозлобленную, -

расплачусь неразменною лаской,
столь бессмысленной, сколь и согласной
с миром, тянет индийской, тайландской
кухней, греческой и итальянской.
Сколько жизни и смерти напрасной

я забуду в засвеченную, засвеченную
навсегда секунду, секунду,
антикварную, полузавешанную
драпировкой витрину, посуду
в ней, ампирную мебель увечную, -

всё увижу и всё забуду.
Охру солнца, зевоту искусства
в галереях, мушиному зуду
предоставленных, спящих без чувства.
Облаков известковую груду.




* * *

и одна сестра говорит я сдохну
скорее чем кивая туда где мать
я смотри уже слепну глохну
и уходит ее кормить

и другая кричит она тоже
человек подпоясывая халат
хоть и кости одни да кожа
доживи до ее престарелых лет

доживешь тут первая сквозь шипенье
и подносит к старушечьему рту
ложку вторая включает радиопенье
и ведет по пыли трюмо черту

что кривишься боишься ли что отравим
что на тот боишься ли что отправим
Антигона стирает пыль
есть прямые обязанности мне ее жаль

говорит Исмена хоть нанимай сиделку
тоже стоит немалых денег
причитая моет стоит тарелку
за границей вертится брат Полиник

ни письма от него ничего в помине
Антигона кричит и приносит судно
да-да-да да-да-да но о ком о сыне
мать их дакает будь неладна

иль о муже поди пойми тут
то заплачет рукой махнет отвяжитесь
от Полиника пожелтелый свиток
ей одна читает другая выносит жидкость

Аполлоном прочно же мы забыты
говорит одна вечереет и моет другая руки
и сменяет музу раздраженной заботы
Меланхолия муза скуки

потому что выцвести даже горю
удается со временем и на склоне
снится Исмене поездка к морю
и могила прибранная Антигоне




* * *

Это некто тычется там и мечется,
в раковину, где умывается, мочится,
ищет курить, в серой пепельнице
пальцев следы оставляет, пялится, пятится,

это кому-то хворается там и хнычется,
ноют суставы, арбуза ночного хочется,
ноги его замирают, нашарив тапочки,
задники стоптаны, это сынок о папочке,

это арбузы дают из зеленых клетей, поди,
ядра, бухой бомбардир, в детском лепете
жизни, дождя - ухо льнет подносящего
к хрусту, шуршит в освещении плащ его,

это любовью к кому-нибудь имярек томим,
всякое слово живое - есть реквием,
словно бы глубоководную рек таим
тайну о смерти невидимой всплесками редкими,

где твои дочери, к зеркалу дочередь
кончилась, смылись, вернулись брюхатые, ночи ведь,
где твой сынок, от какой огрубевшие пяточки
девки уносит, это сынок о папочке

песню поет, молитву поет поминальную,
эй, атаман, оттоманку полутораспальную,
с ним на боку, хрипящим, потом завывшим,
имя сынка перепутавшим с болью, забывшим.




* * *

Открой окно, ползущего червя
услышь в траве - извилистой, сырой,
своим подземным помыслом черня
еще сильнее ночь - открой, открой,
открой огонь чердачный ночевья

ему навстречу, - медленный, ползет,
готовя для трагедий черепа.
Открой, вбирай глазами - парой сот -
мед бытия: шевелится тропа,
когтит добычу хищный небосвод,

и ты неимоверно жив, раз ты
забыт, разлюблен иль приговорен
болезнью, и, ценитель наготы,
пирует червь, и ночь со всех сторон,
и мотыльки, как маленькие рты,

лопочут: "прах", слетаясь с похорон.




* * *

Закрыть лицо рукой, лицо рукой,
чтоб ты не видела вовеки
гримасы боли, горя - никакой,
иль, Боже упаси, влажнеющие веки.

Стой как стоишь, ты навсегда ясней:
ни прошлого, ни будущего всуе -
ни дикого их мяса, ни костей -
не упомянешь, всем лицом пустуя.
Еще яснее так: скульптура двух, -
прямые нити между ними рвутся,
и камень здесь уместен: гол и сух.
Окликни их - они не отзовутся.

Лишь гул того, кто призраком томим, -
он знаков ждет - но чьих? - богов? Комет ли? -
и тишина, не понятая им.
Она - ступив, и он - позорно медля.




* * *

Это, остановленная горем,
женщина под тенью трех смертей
медленно сидит, античным хором
вторит, вторит вторящее ей.

Нет людей заботливых и страшных,
отводящих в сторону свой страх,
ты и сам из комнат умиравших
уходил, не мешкая в дверях.

И признайся, разве не дышалось
тем жадней на улице, чем там
сердце сокрушительнее сжалось.
Хор оставь деревьям и цветам.

Или попросту стене, поскольку
хор - есть эхо горя, немоты,
женщины, которая умолкла
и которой недостоин ты.

И за это ты однажды выйдешь
в тот же сад, на те же голоса
и ее смеющейся увидишь,
пьяненькой, забывшей все и вся.




"Постскриптум", вып.6:                      
Следующий материал