Жили были без старика - одна старуха со своим сыном.
Пока сын не родился, до тех пор старуха довольно доверчиво смотрела на жизнь: училась, работала, ходила в кино каждую неделю и мечтала о путешествиях, о путевке в Болгарию, и повторяла: "Просто мы мало знаем, а в мире так много интересного!" - но потом она узнала о том, что ее ребенок нужен только ей самой, - тогда она бросила вечерний техникум и пошла работать на почту.
Она выводила сына на прогулку и одновременно работала, разносила утренние газеты. Она поднималась по лестнице на пятый этаж и смотрела, как Валерка внизу подходит к песочнице. Больше всего она боялась того, что незнакомые мальчишки во дворе научат ее сына дурному. По вечерам, когда Валерка засыпал, она оставляла гореть в люстре одну лампочку и убегала разносить вечернюю почту. Вернувшись домой, она варила суп на три дня, стирала детские вещи и думала - думала чаще всего о том, как бы ей не свалиться, не заболеть.
На этом она укрепилась и уже не искала лучшей доли, а радовалась тому, что справляется с текущими заботами. Этой радости ей хватило надолго. Потом начали опухать ноги, но и опухание ног не мешало старухе ходить по адресам. Немного мешала боль, которая прибавилась потом. "Как будто собаки грызут", - говорила старуха. Теперь она выходила на работу в валенках. Зато Валерка понемногу подрастал и наконец перешел в девятый класс "б".
В классе "б" у Валерки не было товарищей. Он терпеливо сидел за своей партой и ждал звонка. Когда класс поехал на экскурсию в Таллинн, Валерка один не поехал и в понедельник принес записку от матери. Старуха сказала учителю: "Вот честное слово, у него болела голова...". Учитель ответил: "Наш класс, вы поймите, был этой поездкой премирован за успехи в общешкольном соревновании, а вы мне присылаете эту записку... Если ваш сын не пожелал разделить со своими товарищами общую радость, то это лишь подчеркивает всю степень его индивидуализма. И знаете, я вам так скажу: другой ученик может не выполнить какое-то задание, нашалить, но он все правильно понимает, переживает, старается подтянуться - с ним можно работать. А ваш сын и выполнит задание, но все это молчком, все это формально... Я вас вызвал, чтобы предупредить: вашему сыну тяжело будет жить в обществе. Раз он никого не любит, то и его не будут любить - существует, знаете, такой простой закон".
Старуха немного поплакала после этого разговора, но рассказывать о нем Валерке не стала.
Валерка действительно не любил школу. Он любил лепить из пластилина мелких животных, птиц, какие-то растительные узоры и только один раз в день, после уроков, выходил во двор, чтобы помочь старухе разнести корреспонденцию по ящикам.
Когда он окончил десять классов, старуха надела новую кофту и пошла к своей бывшей знакомой, с которой вместе училась в вечернем техникуме. За столько лет знакомая шагнула высоко - ее муж был уже начальником крупной лаборатории. И Валерка начал работать в крупной лаборатории.
Пристроив сына, старуха обратилась в поликлинику по поводу своих ног. Ей дали третью группу инвалидности. И прошло несколько месяцев.
- Я все время думаю, - сказала старуха Валерке, - вдруг ты останешься один. Что с тобой будет? Ты пропадешь.
- Ничего со мной не будет! Буду работать... Мы не пропадем.
- Мне не очень нравится твоя работа, - призналась старуха. - Мне кажется, они там заметили, что ты тихий, порядочный, ничего не умеешь для себя попросить, - и сели на тебя и поехали. Ничего не платят, а работы невпроворот.
- Лаборанты везде мало получают.
- Я-то думала, что ты пойдешь учиться по этой части. Что тебе там помогут подготовиться. И куда поступать - объяснят, и напишут рекомендацию... А как же иначе? Например, ваш начальник - сколько у него свободного времени! За него же все делают подчиненные. Вот он взял бы и позаботился о тебе. И помог бы.
- Кто же станет помогать постороннему человеку?
- Сами-то добились для себя. А после них, получается, и трава не расти? Другие пусть живут на семьдесят рублей в месяц?
- Я думаю, мама, - смущенно заметил Валерка, - что вдруг я тоже добьюсь и из меня получится скульптор! Знаешь, мне очень нравится лепить.
Тогда старуха сказала:
- Нет, ты пропадешь.
Она пролежала один день, потом отпарила кофту, надела и пошла к своей бывшей знакомой. Та ей высказала: "Скульптура - это очень странно. Я просто не знаю, о чем думает ваш Валерий, уважаемая Мария Григорьевна. Парню семнадцать лет - неужели он до сих пор не понял, сколько вы для него сделали и сколько намучились? Вы же были интересная женщина, и вы посвятили ему всю жизнь, пошли работать на почту... Почему он у вас лоботрясничает, моет пробирочки, почему он не идет к станку, где хорошо платят, - спросите у него. А ему не надо, у него есть мамочка! Мария Григорьевна, милая, скульптура - это означает, что он решил окончательно сесть вам на шею".
Старуха возвратилась домой и легла на кушетку. Когда сын пришел с работы, она заплакала.
- Я плачу, - ответила она Валерке на его вопрос, - потому что она говорит: ты не сможешь поступить на скульптурное отделение, потому что у нас была простая семья. Говорит: "За свою Майю я спокойна, Мария Григорьевна: мы вовремя занялись после второго класса, и вот - у нее обнаружена способность к Итальянскому Возрождению..." А в техникуме я лучшее ее училась, у нее были хуже отметки.
- Интересно! - заметил Валерка. - Откуда она знает, что меня не примут, если она меня ни разу не видела? Телепатия, не иначе...
В начале зимы Валерка возвращался с работы и вдруг увидел на заборе бумажку - рукописное объявление. Там было сказано, что во Дворце культуры имени маршала Конева продолжается набор желающих в кружок пластики, занятия по вторникам, руководит занятиями скульптор Зверьков.
Придя домой, Валерка отобрал две-три фигурки из числа последних своих работ и во вторник пошел записываться во Дворец. Вахтерша в фойе сказала ему, чтобы он спускался в подвал. Он спустился по лестнице и очутился в кружке пластики. Там были низкие потолки, мусор на полу, отсутствовали занавески на окнах, заложенных снаружи кирпичом, - но теснились люди, молодежь, и почти все были одеты хорошо, лучше Валерки. У многих были одухотворенные, значительные лица; была одна девушка в золотых очках.
В центре комнаты на одиноком стуле сидел скульптор Зверьков, окруженный учениками. Он говорил как раз девушке в золотых очках: "Красавица, так не выйдет. В прошлом году у тебя что-то начинало получаться, что-то свое, из-под кожи, но ты обленилась. И хуже того - ты успокоилась. Смотришь на мир сквозь золотые очки..."
- Только не надо стоять столбом, - сказал Зверьков старухиному сыну. - Развязывайте торбу. Вот сюда. Выкладывайте.
Валерка вынул из полиэтиленового пакета свои фигурки и протянул Зверькову. Вокруг заулыбались, кто-то один закричал: "Смотрите, Лев Александрович, опять нам подкинули котят!" - А Зверьков покрутил фигурки в воздухе и тихим, усталым голосом спросил у старухиного сына:
- Тебя как зовут, красавец?
- Валерой.
- Ну что, Валерий? У тебя талант.
Тогда все перестали смеяться. Зверьков сказал:
- Видно, что ты ничему не учился, но этот как раз неплохо. Не придется переучиваться, сразу начнешь работать, как надо. И даже не беда, что ты начал с котят, - нам всем не хватает вот этой природы, то есть искренности. Откровенно говоря, животное лучше человека. Такая вот киска не захочет быть инструктором по соловьиному пению. И соловей не станет свои экскременты выдавать за коровье масло. Только человек постоянно зарится на чужое... Да что там говорить. Противно. Но твое дело прямое, Валерий, чистое дело. Талант! Береги его.
С этими словами Зверьков вручил старухиному сыну учебник по лепке и отпустил его до следующего вторника.
Сын вышел на улицу, качаясь от радости; кто-то окликнул его по имени: "Валерий!" - и он остановился. Тогда его догнала девушка в золотых очках.
Она сказала:
- Простите... Вы торопитесь куда-нибудь? Вам надо спешить?
- Ну как... Дома-то я не предупредил... Наверное, тороплюсь.
- Такая строгая жена у вас?
- Почему? Моя мама.
- Вы даже не спрашиваете, как меня зовут, - сказала девушка. - Меня зовут Лена.
- Очень приятно... Валера.
- Я знаю. Вы говорили Зверькову. Кстати, он вам понравился? Зверьков?
- Очень понравился, - сказал Валерка.
- А меня он как разбранил! Сегодня, буквально за минуту перед вашим приходом. Я подумала: хватит. Бросаю занятия...
- Жалко.
- Ничего, - Лена улыбнулась. - Не считая своего обычного хамства, он прав.
- По крайней мере, - подхватил Валерка, - я таких интересных мыслей никогда еще не слышал. И таких серьезных... Я считаю, что это самое главное в человеке - его мысли.
- Лев Александрович всегда разное говорит, - скромно заметила Лена.
- Я не обратил внимания... - признался Валерка.
- А можно спросить у вас про одну вещь?
- Да. Спросите, - сказал Валерка.
- Вот вы раньше знали о том, что у вас есть талант? Или только сегодня впервые узнали?
- Сегодня-то? Нет, я всегда знал.
- Как интересно... - сказала Лена. - Замечательно! Вот так запросто ходить по улицам и все время знать, что у тебя... Послушайте, вы, наверно, чувствуете себя ужасно счастливым?
- Не знаю, - сказал Валерка. - Я еще ни разу не лепил человека. Я боюсь, что Лев Александрович захочет меня испытать на серьезном...
- Ничего не бойтесь! Я уверена, что и человек получится у вас.
- Человек и получится, - стал объяснять ей Валерка, - но только какой? Скорее всего...
- Хороший, - сказала Лена и сама засмеялась.
- Смотря в каком... нет. Сейчас, - сказал Валерка. - Я хотел сказать, что я думаю так: человек, который делал статую, давно умер, а статуя остается, правильно? Она нужнее, поэтому она остается. Потому что скульптор, пока был жив, отделил только нужное - и только из этого сделал... Понимаете? Иначе бы она вместе с ним... В общем, мне пока нельзя касаться человека. Я же не знаю - ни как жить, ничего. Просто у меня есть этот талант - наблюдать, лепить. А чтобы была статуя, сначала я должен чем-то стать. Я сам.
- Понятно, - сказала Лена.
- Даже не так. А просто, пока я знаю, чего мне делать нельзя, пока я подчиняюсь - это и есть талант.
- Вот здесь я живу, - сказала Лена.
Валерка сразу остановился и понурился.
- Ну что ж, - сказал он, собираясь уходить. - Ну, хорошо...
- На занятия будете ходить? - спросила Лена.
- Буду.
- Значит, будем встречаться. До свидания! И спасибо, что проводили.
Она убежала.
А Валерка пришел к себе домой, и ему первый раз в жизни показалось, что дома тесно и не так красиво, как должно быть. Он рассказал матери про кружок, про похвалу Зверькова - старуха выслушала его равнодушно и ничего не сказала в ответ.
Прошло несколько недель. По вторникам Валерка приходил домой поздно и говорил: "Был во Дворце. Хвалят сильнее и сильнее". А старуха по-прежнему ничего не говорила.
Наконец Валерка отошел к окну и стал думать о том, что он напрасно тревожит больную, отживающую мать своими успехами. "Мои успехи просто непонятны, - думал он, - и пугают ее в этом возрасте. Да и стыдно без конца радоваться. Надо быть внимательнее к бедной маме".
- Ты сегодня ходила в поликлинику? - спросил он. - Ну и как там было - сегодня? Расскажи.
- Хорошо, что тебя похвалили, и я рада, - отозвалась старуха из темного угла, где стояла ее кушетка. - Только меня все время беспокоит твое будущее и что у тебя нет хорошей специальности. А кружок... Конечно, в любом кружке стараются почаще хвалить, чтобы молодежь оставалась в этом кружке и не хулиганила на улицах. Для того и существуют кружки.
- Извини, мама, - очень тихо сказал Валерка, - но если бы ты видела, как люди буквально тянутся к моим работам... Лев Александрович сказал: в них есть гипноз. То есть они уже не мертвые. Мне одна девочка в кружке призналась, что после моих "Котят" неинтересно наблюдать живого котенка.
- Наблюдать котенка? - сказала старуха. - А сколько ей лет?
- Какая разница? По-моему, ум от возраста не зависит.
- Ровесница тебе?
- Да, моя ровесница.
- Из какой она семьи, интересно?
- А что?
- Так просто.
- Отец, кажется, военный, а мать... знаешь, не интересовался. Но, кажется, нет. Не военная.
- А почему ты кипятишься?
- А почему ты спрашиваешь?
- Военный... Значит, офицер?
- Генерал, кажется.
- Вот! - сказала старуха. - Этого я и боялась.
- Как это - ты боялась? Ничего себе... Ты это, пожалуйста, прекрати - эти намеки... грубые. Непонятно в чем подозреваешь незнакомых тебе людей. Самая дикость.
- А ты? Ты не дикий? Смотри, останешься один - тяжело будет вспоминать, как грубил матери.
- Ой, ну хватит, все. Давай закончим этот разговор.
- Закончим, давай. Только ты сам подумай: если она из такой семьи, отец генерал - это сколько же он получает? Рублей триста, не меньше... Сам подумай, зачем мы им?
Вот этого "мы" Валерка, к сожалению, уже не смог вынести и обиделся на мать. Целую неделю они не разговаривали - Валерка дулся и вздыхал, старуха переживала. Когда он пришел на очередное занятие, Лены там не было. Он почувствовал себя хуже, чем на прошлых занятиях; даже Зверьков был не такой приятный, он едва поздоровался с Валеркой, был зол на всех и в таком настроении пришел с улицы.
"Что это? - кричал он в дальнем углу. - Я вас спрашиваю, что бы это могло означать - вот этот бурдюк с этими, я не знаю, с этими лапками, что ли... Мало ли, что я говорил в прошлый раз! Забудьте вы про прошлый раз!" - Зверькова понесло, он изругал все на свете.
- Зачем вы ходите ко мне? Что вы от меня хотите в этой дурацкой стране? - кричал он. - Вы что, надеетесь куда-то пробиться с этим бурдюком? Напрасно надеетесь. А может быть, вы поднатужитесь и к следующему занятию создадите талантливую вещь? Тем хуже для вас. Бурдюк не нужен, но и талант не нужен, а нужен памятник трактору "Кировец" - из мрамора, в натуральную величину - и нужно, чтобы его поставили в Летнем саду. Вот тогда про вас напишут: это талант! А вы можете так сделать, чтобы на конкурсе среди двадцати тракторов выбрали именно ваш, с формулировкой "за оригинальность идеи"? Не можете? Ах, вы вообще считаете, что все "Кировцы" одинаковые? Тогда для чего вы ко мне ходите?
Валерке показалось, что, провозгласив "Талант не нужен", Зверьков, продолжая находиться в дальнем углу, злорадно косился и тыкал рукой в его сторону. Валерка стал собираться.
Когда Валерка, уйдя с занятий, встретил в фойе Дворца Лену, он скорее обрадовался, чем удивился. А она объяснила, что опоздала к началу, а потом, услышав из-за дверей, что Зверьков на всех кричит, решила не входить, но потом, разглядев в щелку его, Валеру, решила подождать.
Когда они проходили мимо Валеркиного дома, решено было зайти. На лестнице Лена спросила:
- А ничего, твоя мама?
Когда они вошли, старуха ужинала. Она встала у стенки и вытерла ладонью рот. Она спросила:
- Выпьете чаю?
Валерка твердит:
- А вот мои работы, о которых я говорил.
И Лена ей: - Спасибо! - направо говорит, а налево Валерке: - Спасибо.
Когда она собралась уходить, старуха шепнула: "Проводи девушку, слышишь", - Валерка заметил, что Лена ей понравилась, но когда он вернулся, посадив Лену на автобус, старуха сидела в глубокой задумчивости.
- Хорошая девушка, ничего нельзя сказать. Хорошая! Я уж вижу, что она хорошая - вот именно скромная, воспитанная, порядочная девушка. Но ее родители... Сам подумай, зачем мы им? Они себе найдут побогаче.
Тут она случайно взглянула на Валерку и сразу умолкла. Но потом все-таки сказала:
- Ладно, ладно, я молчу. Но только ты еще не знаешь, какими беспощадными бывают люди, когда дело касается их выгоды, - и не только старики, выжившие из ума, но и молодежь, и хорошие девушки, - и как вообще страшно бывает жить.
Они не поссорились на этот раз, но как-то затаились. По вечерам они грустно сидели по своим углам и ужинали в разное время.
В следующий раз Валерка пришел на занятия за полчаса до их начала, кружок был еще закрыт. На дверях висела записка. Он подергал дверную ручку, а потом начал со скуки читать эту записку.
Он прочел, что кружок "Студия пластики" закрывается временно; желающие продолжать занятия в студиях и кружках Дворца культуры имени м. Конева могут пока перейти в соседнее крыло в кружок костяной игрушки, где их будут записывать.
Когда Валерка выходил на улицу, толкнув дверь ногой, с наружной стороны эту дверь подхватила запыхавшаяся Лена.
- Я за тобой... - сказала она.
Лена потащила Валерку в сторону от Дворца культуры, объясняя на ходу:
- Поедешь к Зверькову. Зверьков мне позвонил. Нет, к нему в мастерскую. Сегодня, прямо сейчас. На улице профессора Попова - ты не был? Ну, я тебя провожу. В общем, он выиграл конкурс - ну, этот новый памятник, - разве ты не встречал в газетах? К годовщине, кажется, гражданской войны. Не в Москве, а у нас! В Москве будет другой памятник.
Они уже ехали в автобусе, в тесноте. Лена сама толкнула Валерку: "Садись", - и присела к нему на колено. Она рассказывала:
- По сути дела, никакого конкурса не было. Но этот деятель, которому сначала заказали наш памятник, - он проштрафился. Кажется, у него сестра уехала куда-то туда - на историческую родину. Или сын? В общем, заказ у него отобрали. А Зверьков подсуетился: поехал в Москву, показал свои эскизы... Его выслушали и говорят: "Кто ты такой?" - Естественно. И вдруг в пятницу позвонили - предложили попробовать. Ну, я не знаю, как это в точности называется: макет, модель? но это в натуральную величину. Пожалуйста, сиди смирно. Вот так. Но ему дали очень мало времени... Вот именно! Вполне возможно, что не утвердят. Почти все зависит от этого макета.
- Нет, я к нему не пойду, - сказала Лена, остановившись перед входом в мастерскую, - договоримся так: у меня всего один час в запасе, я посижу пока в "Риме". Знаешь это место? около метро. А если не дождусь, тогда ты мне позвонишь, а вечером в пятницу я хочу к тебе в гости, можно?
- Где тебя черти носят? - спросил Зверьков, впуская Валерку.
- Здравствуйте, Лев Александрович! Мне только что передали, что вы меня ждете. Я вам нужен... или уже все?
Зверьков, продолжая улыбаться, положил на подзеркальник книгу "Звездные часы человечества" и снял очки.
- А ты успокойся, - сказал он. - Отдышись, приди в себя. Небось, всю дорогу бежал?
Улыбка так и застряла у него на лице.
- Ты в каком районе прописан, Валерик?
- В Красногвардейском.
- Так это получается, что ты нужен Красногвардейскому районному военкомату. А мне ты не нужен, зачем ты мне? Это я тебе нужен. Согласен?
- Я не совсем понимаю, - сказал Валерка.
- Объясни, что это за моду ты взял в последнее время - ничего не понимать? - злобно дыша и улыбаясь, спросил Зверьков. - Ты и с последнего моего занятия ушел с середины - и даже не извинился. В чем дело, юноша? Почувствовал себя гением?
Валерка покраснел.
- Тогда зачем вы меня... - начал он, но Зверьков ощерился и рявкнул:
- Затем, что ты даже не профессионал! Так, мальчик из самодеятельности. Личинка. И твои фокусы начинают надоедать, так и знай.
Теперь Валерка стоял, как оплеванный, и молчал.
- Надеюсь, мы говорили на эту тему в последний раз, - сказал Зверьков, отдуваясь. - Теперь о деле. Мне на несколько недель понадобится помощник в мастерской. Хочу попробовать тебя, но только попробовать. Если увижу, что ты не подходишь, не справляешься - выгоню сразу. Может быть, уже сегодня выгоню. А если справишься... Что ж, какой-то задел на будущее - минимальный - у тебя появится.
Валерка молчал. На стене, на простом гвозде висела большая картонная папка; Зверьков с довольным видом заглянул в эту папку, вытянул за уголок эскиз будущего памятника и протянул его Валерке. Валерка, помешкав, взял.
На эскизе был изображен фасад Спасо-Преображенского собора. Перед оградою собора размещалась группа голых мужчин. Что-то спугнуло их, и они, присев на корточки, сосредоточенно глядели в сторону Литейного проспекта - от Литейного, судя по выражению их лиц, исходила какая-то угроза, приближался, может быть, общий враг.
Перед мужчинами на палочке-подставке находился невысокий круглый предмет, похожий на глобус, - все трое на ощупь обирали с него какую-то мохнатую паутину. Причем бородатый Крестьянин снимал ее невнимательно и поштучно одной левой рукой, Солдат в папахе, зацепив штыком, тащил в сторону целый пучок, а Рабочий, находившийся в середине группы, рвал паутину обеими руками.
За их спинами, ближе к ограде, стоял молодой кавалерист в матерчатом шлеме и подносил к губам походную трубу.
Валерка закончил осмотр и возвратил эскиз Зверькову.
- Тебе не кажется, что здесь нехорошо? - спросил Зверьков, дотрагиваясь до правой ноги Крестьянина.
Валерка начал смотреть на ногу.
Пятки и носки Крестьянина были сдвинуты вместе, левая нога согнута коленом вперед - другое колено торчало вбок перпендикуляром. Выходило так, будто бы неизвестный злодей начал выламывать правое бедро из тазобедренного сустава, но бросил дело на середине и ушел. Куда ушел? И зачем делал это?. .
- Ничего ты не понимаешь, - обиженно заметил Зверьков. - Это какой человек? От земли, земледелец. Ему и присуще сидеть более основательно, враскорячку, а уж никак не порхать. Некая приземленность, но и надежность зато... Теперь скажи: куда он смотрит? Смотрит в будущее, это дураку понятно, но что он видит перед собой?
- Коллективизацию же, - вздохнув, пояснил Зверьков. - Ладно, не понимаешь ты ничего. Помощничек... А между тем просто сохранить, закрепить в металле вот этот облик русского крестьянина, кормильца, которого мы не уберегли, которого выбили так беспощадно, - это большое дело, очень большое. Высокая задача перед потомством для всего искусства нашего.
- Начнешь отсюда, - сказал Зверьков, щелкнув ногтем по нарисованной фигуре кавалериста. - И давай пошевеливайся - переодевайся, там, и вообще шевелись. Время дорого.
Валерка постоял, потрогал верхнюю пуговицу на своей куртке и опустил руку.
- Понимаете, Лев Александрович, - сказал он, - я, скорее всего, не смогу вам помогать.
- И не надо, - сказал Зверьков, роняя эскиз на пол. - Почему? Нет, только не надо мне ничего объяснять. Все, ты свободен.
- Такая работа... я не готов. Не обижайтесь на меня.
- Свободен, - повторил Зверьков. - Только одно маленькое уточнение: я тебе предлагал не работу. Я тебе предлагал свою помощь, знания, опыт - даром. Ты мне говоришь: "Я не готов", - то есть, другими словами: "Плевать я хотел на вас, Лев Александрович, и на ваше добро". Ну и чудесно. Давай.
- Вы на меня не обижайтесь, - сказал Валерка. - Честное слово!
Он повернулся и пошел, чуть не плача.
У самой двери Зверьков догнал его и, дернув за рукав куртки, развернул к себе лицом.
- Да если ты собираешься! - закричал он и бегом возвратился опять на середину прихожей. - Если ты хочешь чему-то научиться! Как ты научишься, не начиная? Не прикладывая рук? Нет, Валерий, тебе надо лечиться, дорогой... Тогда для чего ты пришел сюда? Прибежал! Поломаться - и согласиться? Цену себе набить? Не ошибись, смотри...
Валерка молчал и задыхался. Зверьков подобрал с пола эскиз.
- Будешь заниматься костяной игрушкой? - с тоской в голосе спросил он. - Или надеешься поступить в Академию, не имея даже начального художественного образования? Не понимаю я тебя... Для человека в твоем положении есть только один путь наверх. Цепляться за любую работу, втираться, быть на виду. Нельзя капризничать! Ты Димку Копейкина не застал в моем кружке? Нет? Тоже был ученик, причем не из лучших, - но когда я теперь прихожу в Севзапмонумент, секретарша меня встречает так: "Здрасьте! А я вас, кажется, знаю. Вы - приятель Димы Копейкина?" Ну, это мы еще посмотрим, кто чей приятель... Так ты знаешь, каким образом он устроился? Он...
- Неужели вы не понимаете! - вскрикнул Валерка. - Гражданская война! Это через двести лет можно рехнуться от одной мысли, что была гражданская война. Вот здесь! У нас! Человек все это пережил, - торопился высказаться Валерка, издалека наставив палец на изображение кавалериста. - А я? Как я могу знать, что у него внутри? Я простую драку в школе никогда не мог... Да я к лошади ни разу не подходил, ближе, чем на километр, - вы меня заставляете лепить кавалериста! Как я могу, неужели вы не понимаете этого!
Закончив, Валерка обтер лицо и сгорбился. Тогда Зверьков обнял Валерку за плечи и повел на кухню. Там он усадил Валерку, снял с полки чайник и стал набирать воду. Странная перемена происходила с ним - гримаса обиды и недоумения разгладилась, лицо Зверькова понемногу приобретало выражение растроганности и отеческой заботы. Он не спеша зажег газ, поставил на огонь чайник. Потом начал отвечать.
Начал он с Валерки, с искренней похвалы его таланту, в котором теперь, "после всех опасений", высказанных Валеркой, больше нельзя сомневаться. "Такие опасения - черта подлинного таланта. Это-то и невозможно подделать", - сказал Зверьков.
Сказал, что эпоха гражданской войны, действительно, одна из самых трудных для скульптора. Думая об этом, он заранее приготовил для Валерки фотографии, относящиеся к той эпохе, графический материал (в частности, уникальное издание фронтовых рисунков Шухаева), произведения Софьи Федорченко "Народ на войне" и книжку рассказов Бабеля - про кавалеристов.
"Как бы я хотел посмотреть все это..." - вырвалось у Валерки, а Зверьков, ласково глядя на него, заговорил о своих трудностях, о том, что он, разорвав отношения с Дворцом, остался без средств к существованию. Рассказал и о своих коллегах, профессиональных скульпторах, - оказывается, еще позавчера и вчера весь день раздавались телефонные звонки в мастерской, предлагалась помощь, - но Зверьков отказался от помощи, твердо рассчитывая на Валерку. Конечно, отказа ему не простят, но это не важно - все равно это не те люди, с которыми Зверькову приятно было бы работать...
"Главное, ты не должен думать, что ты меня подвел, - добавил Зверьков. - Талант, вот что важно. Служи только ему, поступай, как считаешь нужным".
И тут же не удержался и опять похвалил Валерку, сказав: "Даже и талант не редкость, хотя талант - это все; но вот чем ты меня привлек с самого начала - это твое серьезное отношение к жизни, твоя, черт возьми, глубокая духовность".
Валерка побледнел и признался, что да - чувствует в себе временами какую-то силу или, может быть, способность, выходящую за рамки общего человеческого.
"Никому не говорил об этом, - признался он. - Родной матери не говорил, не мог. Вам первому".
- Вечные вопросы... - кивал Зверьков. - А ты читал Библию, Валерий? Значит, тебе еще предстоит - завидую тебе... "Кто не оставит мать свою, тот недостоин..." Вечная книга!
Валерка снял куртку и, не глядя, попытался поместить ее на соседнем стуле. Куртка упала на пол.
- У вас есть Библия? - сказал он. - Если бы вы знали, Лев Александрович, как я хочу прочитать Библию.
- Что же ты раньше не говорил? - удивился Зверьков. - Я бы достал для тебя к сегодняшнему дню... А так - придется потерпеть. Скажем, послезавтра тебя устроит? Ну и прекрасно, нет проблем.
Вечером в пятницу Лена сидела на кухне в Валеркиной квартире и поджидала Валерку. Старуха поила ее чаем. Время от времени Лена приподнималась со стула и говорила:
- Наверное, уже очень поздно. Я пойду, Мария Григорьевна?
- Если вам надо, Лена, то вы идите, - наконец разрешила старуха. - Но лучше посидите со мной еще немного. А то я тут сижу одна целыми днями, как в склепе. И мрачные мысли одолевают. Но вы смотрите - как вам лучше, так и поступайте.
Лена опять села и придвинула к себе чашку.
- По-моему, вы напрасно переживаете, - сказала она. - По-моему, у Валеры сейчас все хорошо.
- А я так не вижу ничего хорошего, - уныло ответила старуха. - Представляете, Лена, ведь вот он сегодня опять не вышел на работу. Как это можно? Просто взял и не вышел, и на его работе никто не знает, что с ним случилось. Я каждый час жду - вот сейчас страхделегат позвонит в дверь: "Здравствуйте, как дела у нашего больного..." Что я отвечу? Его же выгонят!
- А пусть выгоняют, - сказала Лена. - Он сам уволится, если его не выгонят. Вы просто не сталкивались, а это ведь тоже считается работой. Все эти памятники, обелиски... Вы просто не представляете, как высоко все это оплачивается.
- Не знаю, Лена, не знаю, - подумав, ответила старуха. - Тоже вот в нашем районе, там, где кольцо троллейбуса, поставили этот современный памятник - вы не видели? Считается, что отец со своим ребенком, но, Лена, - непонятно что! Это непонятно что! Так плохо сделано, так грубо... И вы знаете, сколько заплатили скульптору? Говорят, четыре тысячи рублей, но я не верю этому.
- Почему? Очень может быть. И если за простую гипсовую скульптуру на каком-то троллейбусном кольце заплатили такую кучу денег, то за большой бронзовый памятник в самом центре города - вы представляете?
- Может быть, и заплатят, только не Валерке, а этому... как его зовут, все время забываю?
- Лев Александрович...
- Имя какое-то неприятное... Вот ему и заплатят. Неужели он станет делиться с мальчишкой, с несовершеннолетним? Да ни за что на свете не станет. Зачем?
- Ну, я не думаю... - протянула Лена.
- И потом, я считаю, пусть даже будет поменьше денег, но чтобы они были нормально заработаны. Вы так не считаете?
- Не знаю. Наверно, считаю... Правда, у нас дома никогда не было особенных денег. Так что я слабо себе представляю, как это бывает, когда их "побольше".
- А по-моему, вы немного прибедняетесь, Лена. Вон какие у вас золотые очки - я ими любуюсь весь вечер. Это же музейная вещь!
- Вот эти? - растерянно спросила Лена. - Но, вы знаете, сама оправа железная. Просто позолота. Они такие неудобные! Это были очки моего папы, но ему один товарищ подарил совершенно изумительную оправу - итальянскую. А потом я сломала свои очки и взяла эти... Знаете, как бывает: думала, что поношу немножко, пока ищу новую оправу, а ничего же не найти.
- Я знаю. А я почему-то думала, что в вашей семье не возникает таких проблем. Все-таки ваш отец в таком звании... нет?
- В каком звании? Папа занимал одно время генеральскую должность, очень недолго, но в отставку вышел полковником. Конечно, пенсия у него неплохая, особенно если сравнивать с вашей, но у него ведь совсем другие привычки. Он, например, любит хороший коньячок, любит угостить первого встречного. И потом вы не знаете мою мамочку. Для нее истратить деньги - любое количество - это вопрос двух часов. Она вам купит какую-нибудь вазу, которую потом ни одна комиссионка не возьмет, - какую-нибудь двухметровую, с портретом полярного медведя на льдине, или купит за пятьдесят рублей книгу по искусству, а там все объяснения даны на румынском языке... Нет, мы всегда жили плохо. Безалаберно, бестолково. То сахара нет в доме, то чая... А сколько раз мне приходилось молочные бутылки сдавать, чтобы на этот рубль сходить в кино с подружками - вы не представляете. А эти вечные ссоры... Какой-то ужас. Я только жду, Мария Григорьевна, когда мне исполнится восемнадцать лет. Тогда я сниму комнату. Я так решила. Буду жить отдельно от родителей.
- Зачем? Неужели лучше одной - молоденькой девушке?
- Одной - я не знаю. Но без моих родителей - лучше. Они оба ненормальные. Да я и так почти всю жизнь прожила без них, по разным интернатам. Когда была школьницей.
- Да? Наверное, ваши родители правы, потому что сейчас многие так поступают: с самого начала дают своим детям побольше самостоятельности. Зато вы и выросли такая смелая и самостоятельная, не то что мой Валерка. Только вот мне немного непонятно, когда вы говорите про своих родителей, что они ненормальные. Разве такое может быть? У ненормальных родителей, я считаю, и дети бывают ненормальные, а вы разве из таких? Вы очень нормальная.
- А знаете, почему я так сказала про своих родителей? Мне только сейчас пришло в голову. После ваших слов.
- Я не знаю. Погодите, Лена, а вам не кажется, что здесь дует?
- Потому что я сама в тысячу раз хуже их.
- А это не страшно, Лена. Пока Валерка не родился, я тоже, знаете, была в тысячу раз... Сквозняк и есть! Дует прямо по ногам. Что такое, неужели я оставила дверь...
В коридоре было темно, несло запахом гнилой картошки с лестницы. В конце коридора на подставке для обуви сидел Валерка.
- Господи, Твоя воля, - сказала старуха. - И давно ты так сидишь? Устал? Иди скорее есть.
- Не хочу.
- Идем. Не сидеть же тут.
- Мне надо подумать, не мешай.
- Нет уж, ты вставай и пойдем на кухню. Там Лена пришла. Пригласил, а сам сидит в прихожей... ты что?
- Отстань, - сказал Валерка.
В ту же минуту он встал и, оставляя за собой мокрые следы, направился на кухню. Лена вскочила ему навстречу. Старуха задержалась в прихожей.
- Трудно было позвонить, - спросила Лена, - за три-то дня? Неужели так тяжело?
- А разве мы договаривались, что я буду звонить? - ответил Валерка, не глядя на Лену.
- Странный ты какой-то, - заметила Лена. - Что, тяжело? Очень?
Валерка сел за стол и начал растирать ладонью лоб, глаза. Потом сообщил тихим бесцветным голосом:
- Он не стоит. Не хочет стоять.
- Кто не стоит?! - вскрикнула в коридоре старуха. - Этот твой Лев Александрович?
- Такой же мой, как и твой, - огрызнулся Валерка, не поворачивая головы. - Кстати говоря, сейчас его нет. Он уехал в Москву.
- Это еще зачем?
- Подписывать договор. Согласовывать правую ногу. Нужно, чтобы директор Пушкинского музея дал заключение по правой ноге. Новаторское решение, художественная ценность и так далее. Правая нога Крестьянина.
- Что значит "нога крестьянина"? Что ты мелешь? Это, выходит, он всю работу взвалил на тебя? Ничего себе...
Валерка сильно поморщился, встал и объявил старухе:
- Я сейчас уезжаю. Приготовь, пожалуйста, чистое белье.
- То есть как это - ты уезжаешь? В Москву? Куда ты уезжаешь?
- В мастерскую поеду, - сказал Валерка сквозь зубы.
- До завтра не сгорит твоя мастерская, - сказала старуха и пошла за бельем.
Лена спросила:
- Он - не стоит? А что он делает?
- Садится...
- Не горюй, - сказала Лена. - Все будет хорошо, вот увидишь.
- Сейчас, - шепнула она и, заглянув воровато в пустынный дверной проем, прильнула к Валерке, положила руки ему на грудь и... уронила их. Валерка стоял как истукан, смотрел на Лену стеклянными глазами и непрерывно облизывал губы.
- Да что с тобой? - спросила Лена со слезами в голосе. - Если я мешаю, то я могу...
- Так, так. Не отпускайте его, Лена, - послышалось из коридора.
- Вещи твои я собрала, - сказала старуха, ковыляя по кухне. - Руки помыл? Тогда садись за стол и Лену приглашай.
- Ну? - сказала она погромче. - Что ты стоишь?
Валерка наконец очнулся, брякнул совсем не к месту и некстати: "Бонжур!" - бодро кивнул старухе и двинулся по коридору в прихожую.
- Да что с ним такое? - испуганно спросила старуха. - Лена, хоть вы его уговорите...
Валерки уже и след простыл.
- Алло.
- Я слушаю.
- Алло!
- Ну, я слушаю, слушаю.
- Лену позовите.
- Да слушаю я! Говорите.
- Это Лена? Алло! Зверьков говорит. Ты слушаешь? Мне нужен немедленно Валеркин адрес.
- Спросите у него самого. Между прочим, вы почему-то забыли со мной поздороваться.
- Алло! Что ты там шепчешь? Адрес мне нужен, и побыстрее.
- Не знаю я никакого адреса! Что вы, в самом-то деле... Что вы кричите на меня?
- Ну, короче говоря, - перебил ее Зверьков, - я тогда буду обращаться в милицию. Этот молодчик, пользуясь моим отсутствием, обворовал мастерскую.
- Что... что вы выдумываете?
- Милая, я не выдумываю. Чтобы такое выдумать, талант надо иметь. Просто хочу вернуть свои вещи... Значит, ты говоришь, что не знаешь его адрес? А узнать не можешь?
- Я только не помню номер дома, зрительно-то я представляю. Но вы можете объяснить толком: у вас пропали какие-то вещи? Или что? Ничего не понимаю. Во-первых, где вы сейчас находитесь?
- Я нахожусь около Дворца, звоню из будки. Придешь? Быстрее приходи - надо кончать с этим делом. Так или иначе, но надо кончать.
- Я... Хорошо, я выхожу.
Перед Дворцом маршала Конева было безлюдно и тихо. В два ряда стояли скамейки, покрытые инеем. Зверьков понуро сидел на одной из таких скамеек. Было утро буднего дня. Лена подошла к своему бывшему учителю, стуча каблуками. Зверьков медленно встал, медленно разогнул спину и вдруг застыл, держа руки по сторонам, как канатоходец.
- Что это с вами? - резко спросила Лена. - Что вы... извиваетесь? - Потом, приглядевшись, спросила: - У вас что-нибудь болит?
- Немного продуло в поезде, - сказал Зверьков. - Не беда. Сейчас отпустит. Спина у меня. Подлючесть.
- Идемте... - сказала Лена. - Боже мой!
Зверьков понемногу разошелся и оживился; Лена первую половину пути молчала, замкнувшись в себе.
- Ботинки и пальто - все, что мне нужно, - говорил Зверьков, доверчиво заглядывая сбоку ей в лицо. - И я уйду. Была еще бутылка спирта, но это пустяки. Дело житейское. Ну, и своего "Кавалериста" он уничтожил - тоже, я считаю, был вправе. А в основном пальто. Хорошее зимнее пальто и ботинки демисезонные.
- Я вас понимаю, - еле слышно промолвила Лена.
- Да, скверная история, - вздохнул Зверьков. - Какое-то затмение нашло на парня или что? Дикий поступок... Ты бы видела этого "Кавалериста" - от него почти ничего не осталось. Стер в порошок, точнее не скажешь. Чем-то тяжелым бил и, кажется, даже жег - пол в двух местах испорчен.
- Не надо об этом, - жалобно попросила Лена.
- Варварски расправился, просто варварски. - продолжал Зверьков. - Я думаю, он нашел сначала спирт. Попробовал. И потерял контроль. Скорее всего! Как он насчет спиртного, ты не в курсе?
- Не в курсе. По-моему, никак.
- Вот! Это хуже всего.
- Но вы же сами говорили, - глотая слезы, напомнила Лена, - что у Валерика есть талант. Как же он теперь...
- Талант бесспорный, - подтвердил Зверьков. - Жаль только, что дураку достался. Кстати сказать, я и до этой кражи намерен был с ним расстаться. Ну, не получался у парня "Кавалерист". Я ему заказал юношу, юного трубача. Я ему говорил: думай! это же из другого мира, из мира духовного посланец. Та самая закваска - можешь называть ее общей идеей, а можешь - шумом времени, музыкой революции, мировой совестью, в конце концов, - но это то, что присутствует в воздухе и объединяет к чертям вот эту кондовую, вросшую в почву, коренную Троицу революции русской. А у Валерки получился, я не знаю... водопроводчик Иванов. Вот такие ручищи, рожа плоская; но жутко жизненный - тут я не могу...
- Лев Александрович! - перебила Лена, стараясь удержать совсем новую и все объясняющую мысль, только что мелькнувшую у нее в голове. - Я видела Валеру последний раз в пятницу. Знаете, он уже тогда был очень странный. Просто очень.
- Скажите, Лев Александрович, - попросила Лена, остро приглядываясь к насторожившемуся скульптору, - только честно: вы ему ничего такого не наговорили про меня? Только честно.
- Делать мне больше нечего, - сказал Зверьков. - Никто на тебя не наговаривал, успокойся. - И воровато поправил очки.
- Но я же вижу! Во-первых, я по вам вижу, а во-вторых, я все-таки немного знаю Валеру...
- Ну, хватит, - сказал Зверьков. - Ничего ты не видишь. И помолчи.
- Вы рассказали ему про Диму Копейкина. Не прикидывайтесь! В тот день, когда я была у вас в мастерской, - когда еще Дима пел песни Визбора... Да?
- Надо жить так, - наставительно заметил Зверьков, - чтобы про тебя никто не мог рассказать ничего плохого. Или уж пренебрегать мнением людей. А третьего не дано.
Тогда Лена остановилась и спросила:
- Лев Александрович, вы дурак?
- Возможно, - сказал Зверьков, продолжая неторопливо идти вперед. - Теперь это возможно. Теперь разрешается плевать на Льва Александровича. Москва дала добро.
- Господи, да при чем тут Москва?
- Именно в этом городе мне объявили, что я устарел, недостаточно известен народу и вообще - могу идти ко всем чертям. Они передумали. Конкурс решили объявить. Вот так... А только так и могло закончиться. Подумаешь, нашелся один дурак - поверил их обещаниям, бросил службу, в долги залез... В другой раз пусть не верит. За одного битого двух небитых - самая московская бухгалтерия. Просвещают нас, сиволапых. Полируют.
- Мне очень жаль, - устало промолвила Лена, - что у вас закончилось так плохо. И мне Валеру жаль. Вы ведь не пропадете, а он, чего доброго, потеряет из-за вас работу.
- Но мне кажется, - добавила она, - что с вами поступили справедливо. Какой вы художник? Валера однажды сказал, что художник должен быть, как кусок мыла. Кусок истерся, зато несколько человек стали чище. А вы? Вы сами грязь разводите.
Они уже входили в парадное. Закончив свою отповедь, Лена стала подниматься по лестнице. Зверьков шел сзади и громко сопел. Лена отыскала нужную дверь, позвонила несколько раз, пересиливая желание поправить юбку сзади, одернуть куртку, потом все-таки оглянулась.
- ... и запомни, - сказал Зверьков, обрызгав ей лицо, - ни одного слова про твои грязные похождения я Валерке не говорил. Мне сорок шесть лет, я тебе в отцы гожусь, а ты как меня назвала? Дураком, - сама ты дрянь после этого.
Сквозь шум в ушах до Лены донеслись еще следующие слова: "Блудить все вы умеете и оскорблять тех..." - потом она увидела старуху, которая стояла на пороге своей квартиры и буквально поедала Зверькова глазами:
- Вот это вы и есть Лев Александрович? - спросила она с надеждой в голосе. - Это вы?
- Да, - строго сказал Зверьков.
- Как хорошо! - воскликнула старуха. - Идемте. Идемте в комнату.
Они удалились, оставив открытой дверь. Лена вошла, постояла в прихожей перед зеркалом, сама не зная зачем, а потом стиснула зубы, закрыла дверь на замок и пошла отыскивать Валерку. В конце коридора маячила ненавистная спина - там Зверьков дожидался выноса вещей. На кухне сидел мужчина в майке и ел со сковороды жареную картошку.
Старуха шла от платяного шкафа, держа в двух руках объемистый пакет, перевязанный бечевкой. В комнате был страшный беспорядок, прямо на полу лежала какая-то доска, наполовину обструганная, валялся рубанок, клещи...
Валерка лежал на старухиной кушетке лицом к стене.
- Ваши вещи, - сказала старуха. - Возьмите.
- Спасибо, - проронил Зверьков, принимая сверток. - Все цело? Как видите, я не проверяю вас.
- Вот и хорошо, - сказала старуха.
- Мария! - зычно крикнул чужой мужчина на кухне.
Валерка вдруг пошевелился и приподнял голову.
- Лежи! - прикрикнула на него старуха.
- А вы подождите уходить, - сказала она Зверькову. - Тут один человек, он ваш знакомый. Вы уж поговорите с ним.
Зверьков начал поворачивать голову, ища знакомых, Лена шагнула вперед и стала рядом с ним.
- Лена? Что вы здесь делаете? - спросила Мария Григорьевна. - Сейчас же уходите.
Зверьков насмешливо хмыкнул.
Лена быстро наклонила голову и ладонью размазала по щекам слезы. Справившись со слезами, она увидела распухшие старухины ноги в нитяных чулках, а рядом - две босые ступни, громадные и страшные, с кривыми черными ногтями.
- Интересно мне... одна вещь, - прозвучал чужой голос.
Мужчина в майке, в коротких небрежно застегнутых брюках стоял перед посетителями, хозяйски обняв за талию Марию Григорьевну.
- Это кто еще? - спросил Зверьков у старухи.
- Вон там в бумаге ваше барахло? - осведомился чужак. - За которым вы пришли к простой женщине и хочете отобрать?
Зверьков робко взглянул на него поверх очков и снова спросил у старухи:
- Это кто? Папаша Валеркин?
Валерка сел, спустил ноги на пол...
- Папаша, - повторил он, с изумлением глядя на Зверькова. - Папаша. Папаша. - И вдруг захохотал как безумный, раскачиваясь всем телом и подвывая.
- Чего-то я не пойму, - невозмутимо продолжал чужак в майке. - Примерно, один человек должен находиться босой, в одном белье, без рубахи, - в то время второй человек, имея полный комплект, забирает к себе другие ботинки и другое пальто... где тому причина?
Валерка с размаху ткнулся головой в собственные колени и затих. И тогда Лена не выдержала, протиснулась между Зверьковым и старухой, села на кушетку рядом с Валеркой и осторожно, как чужую или деревянную, опустила ладонь на его согнутую спину. А потом с вызовом поглядела на взрослых - выгоняйте, если такие звери, отнимайте... Но никто не смотрел на нее.
Чужак отпустил старуху и, пошевеливая освободившимися мускулами, ждал ответа.
- Естественно, это же мои вещи, - несмело заговорил Зверьков. - Я за них платил деньги.
- Стерва очкастая, - очень тихо сказал чужак. - Его вещи... Буржуй.
Он повел взглядом по голым стенам коридора, высматривая что-то такое, без чего в крайнем случае можно будет обойтись.
Зверьков попятился, мужчина в майке неторопливо двинулся вперед.
В прихожей на стене блеснула длинная металлическая полоса - там висел рожок для надевания обуви. Чужак посмотрел на этот рожок, посмотрел на Зверькова... "Откройте!" - закричал скульптор, прыгнул к двери и, вцепившись в замок, повис на нем. Сверток с вещами мешал Зверькову; бечевка как-то незаметно намоталась на кисть руки. Зверьков сунул эту руку назад - он и сверток пытался стряхнуть, и прикрыть спину... Сверток мотался по воздуху, бил скульптора по заду, по ногам.
Чужак снял рожок со стены, осмотрел, перехватил поудобнее, шагнул к Зверькову, - в этот миг замок щелкнул, скульптор дернул дверь на себя, попятился, - и чужак аккуратно рубанул его по голове. Зверьков ухнул и вывалился на лестничную площадку. Меховая шапка смягчила удар.
Чужак кинулся вдогонку, зацепившись об порог... На лестнице что-то загремело... Послышался заунывный вопль: "Дае-о-ошь..." Бах! Бах! Два раза хлопнула входная дверь, и настала тишина.
По пустому заснеженному двору бежал Зверьков. Разрубленные завязки меховой шапки прыгали у него по плечам. Чужак гнался за ним, занеся над головой погнутый металлический рожок, и отставал, отставал безнадежно. Он двигался рывками, загребая снег босыми ступнями, чертя какие-то дуги, а Зверьков катился и подскакивал, как мячик.
Там, где заканчивался двор, в просвете между домами стоял троллейбус с открытыми дверями. Зверьков побежал быстрее. Сверток, то отставая, то вырываясь вперед, летел по воздуху рядом с ним. Троллейбус наконец тронулся с места и начал выруливать, закрывая на ходу двери. Зверьков исчез.
Чужак бросился из последних сил, остановился, покрутил головой и, подбежав к молодому тополю, одиноко зимовавшему внутри двора, начал его рубить. Деревцо раскачивалось, но не падало, только ветки отлетали и клочьями висела кора. В верхних этажах открывались форточки; послышались сердитые голоса. Чужак, радостно скалясь, разгибал свой рожок об колено...
Когда милицейская машина с новым пассажиром выехала со двора, старуха оторвалась от окна и торопливо заковыляла в прихожую. Хлопнула дверь, щелкнул предохранитель на замке, зазвенела цепочка. Старуха возвратилась и стала тщательно задергивать занавески.
- Все равно он вернется, - жалобно промолвил Валерка. - Неужели ты не понимаешь: ему же некуда больше идти.
- А я не открою! Подумаешь, некуда идти... С какой стати я должна ему открывать? Он что, прописан здесь?
- При чем тут прописка...
- Не прописан - это раз. Или, я еще понимаю, - если бы он был твой родственник, хотя бы даже сослуживец. А он тебе никто! Посторонний человек, не имеющий к тебе отношения... Да просто он никогда не найдет нашу квартиру! Как он ее найдет? Вы шли в темноте, была ночь, он был пьяный, как... Ничего не найдет, даже дом наш не узнает снаружи.
- Чего ты расселся! - закричала она на Валерку. - Давай помогай... расселся. Неси мусорное ведро.
Валерка побежал на кухню, старуха подошла к письменному столу и с треском выдвинула нижний ящик...
- И если когда-нибудь еще, - сказала она, свалив в ведро последнюю пластилиновую фигурку и уминая многоцветную массу учебником по лепке, - я увижу у тебя в руках...
- Не увидишь, - буркнул Валерка и поднял ведро, собираясь нести его на улицу.
- Валера, но как же ты... - начала было Лена, с возмущением глядя на старуху.
- Ничего, - успокоил ее Валерка. - Все в порядке.
- И запомните оба, - говорила старуха, - если придут, начнут спрашивать - тут никого не было! Понятно? Лена, тебе понятно?
- Мне понятно, - сказала Лена. - Подожди, Валера, я тоже иду. Мне пора.
Выходя из комнаты, Лена обернулась, помешкала и все-таки высказала старухе:
- Я не глухая. - Но она так тихо высказала, что старуха, глядевшая в щель между занавесками, ничего не услышала.
Лена догнала Валерку на лестнице, и они помирились.
- Валерик, - спросила Лена на улице, - а кто это был?
- Галатея, - сказал Валерка, вздрогнув. - Это был... Я не хочу.
- Если не хочешь, не говори, - ответила Лена. - Все равно я тебя люблю.
Старуха съездила к своей бывшей знакомой, поплакала там, и Валерку оставили в лаборатории, не уволили. Дни прогула оформили в табеле как "взятые в счет будущего отпуска". Но и наказали - лишили тринадцатой получки.
Лена занимается на подготовительных курсах.
Они с Валеркой продолжают встречаться, но как-то последнее время выясняется, что им стало не о чем разговаривать. Лену это огорчает. Ее родители до сих пор не знакомы с Валеркой - и это тоже огорчает Лену. Последнее время она как-то терпимее стала относиться к своим родителям. "Но ты бы хотел с ними познакомиться?" - спросила она недавно, а Валерка ответил: "Не знаю". Все запуталось. Они встречаются у одной Лениной подруги, и та говорит Лене, когда Валерка уходит на работу: "На твоем месте я бы не стала спешить". Лена считает, тем не менее, что точку в ее отношениях с Валерой ставить рано - надо только, чтобы он постарался стряхнуть с себя апатию, чтобы он снова стал таким, каким был раньше.
Зверьков по-прежнему работает во Дворце маршала Конева. За время его отсутствия администрация Дворца не успела найти ему замену.
Старуха хворает. И она до сих пор боится, что кто-нибудь придет к ней из милиции и спросит... боится, когда звонят в дверь.
Но никто не приходит и не звонит.
"Постскриптум", вып.8:
Следующий материал
