С.Я.Шалобасов - Н.П.Петропавловскому
Милостивый государь, глубокоуважаемый Николай Петрович.
Вот уже скоро шестнадцать месяцев как я лишен, увы, столь недооцененной мною прежде радости черпать вдохновение из нашего с Вами ежедневного общения. Что ж, как говорится, sapienti sat, настала пора, в силу скромного моего дарования, оделить других теми жемчужными россыпями, что расточались щедрою рукой Вашей (Господи, сколь же легкомыслен был я тогда!) в дискуссиях, семинарах и, пуще того, - в ходе тех незабываемых кафедральных чаепитий. (Чего бы, кажется, не отдал, лишь только вдохнуть, хоть бы и единожды, вновь их интеллектуальный аромат, - ну да как знать, может, и станется еще...)
Здешняя публика весьма контрастна, как и подобает ей быть в провинциальном университете: ломоносовы областного масштаба, а кроме того - тихие изгнанники и, напротив, ДЕТИ УВАЖАЕМЫХ РОДИТЕЛЕЙ. Впрочем, тоже - областного масштаба. Что же касается студентов, - то в этом случае таксономия примерно та же, что провоцирует исчезающую за горизонтом цепь усталых размышлений о непрерывности бытия. Библиотека дрянная. Собственно, с этого я и начал - правдами и неправдами удалось кое-что заказать, кое-что выписать и т.д.
О том же и Вас смею просить - ежели есть что-либо стоящее - сделайте милость. Против ожидания - здесь весьма либеральное (или желающее таковым казаться?) начальство. Разговаривает любезно, почти не делает ошибок в падежах и гораздо на обещания всяческого содействия. Посмотрим, как-то на деле. Подозреваю, что меня записали в ИМЕЮЩИХ СВЯЗИ В СТОЛИЦЕ. Вот оно как с нашим братом иногда может приключиться!
Тот юноша, вернее, тот молодой человек, что передаст Вам это сумбурное послание, - один из весьма подающих надежды.
Таких здесь (впрочем, как и везде) немного, но все же есть. Слежу за его успехами (и неуспехами тоже) уже четвертый семестр - право, есть о чем говорить. Коли будет свободная минута - побеседуйте с ним. С удовольствием услышал бы Ваше мнение и был бы благодарен, если бы Вы сочли возможным принять участие в его судьбе. Разумеется, если у Вас составится впечатление, что овчинка стоит подобающей выделки...
Что касается работы над сводом хроник Восточного Похода, вот то, что удалось нам собрать на сегодняшний день, и что мы, исполненные смелости (наглости?) великой, намереваемся публиковать. Уповаю, что за Вами - комментарии "первого уровня", ибо никто, убежден, не сделает это лучше, чем Вы.
На том прощаюсь - искренне Ваш Сергей Шалобасов.
P.S. Николай Петрович - не откажете ли еще в одной любезности? Справочку по тому самому К.Б.Шервуду, ну, Вы помните, а?
Н.П.Петропавловский - С.Я.Шалобасову
Здравствуйте, Сережа - виноват, зав. кафедрой профессор Шалобасов С.Я.
Рад был получить от Вас весточку, спешу ответить на все вопросы Ваши, но по порядку.
Начнем с конца. Итак, профессор Константин Бернгардович Шервуд (1865-1912?). Внук придворного провизора императора Александра I, снискал известность, в первую очередь, пионерскими работами по антропологии и археологии древнейших стоянок человека на Нижнем Дону и Северном Кавказе; впрочем, теперь эти исследования перекрыты позднейшими и интересны, если так можно выразиться, "исторически в квадрате". Далее. Вышеназванный Шервуд в девяносто четвертом году принужден был оставить кафедру в Казани и отойти от занятий наукой вовсе, будучи, косвенным образом, замешан в так называемом "деле о концессии Ковылкино-Саранск", главным персонажем которого стал его брат, Михаил Шервуд. Дальнейшая судьба обоих братьев весьма туманна. Есть данные, что Михаил надолго пережил Константина и что он, действительно, позднее посетил интересующие Вас места на предмет предполагаемого строительства железнодорожной ветки до Омска. Однако, в любом случае, - это Шервуд-промышленник, а не Шервуд-профессор. Включал ли круг его интересов найденные Вами материалы? - весьма сомнительно... Как бы то ни было - вот все, что удалось выяснить.
Теперь о Вашем протеже. По первому впечатлению присоединяюсь к Вашей оценке способностей этого человека - при надлежащем уходе побег сей может дать весомые плоды. Если, конечно, не скурвится каким-либо из четырехсот двадцати имеющихся в природе способов - все пути открыты для молодежи... Что же касается участия в его судьбе - я посмотрю, что тут возможно сделать, и обещаю до конца осени отписать Вам отдельно с изложением результатов таковых изысканий.
Касательно материалов о Восточном Походе. В том виде, в котором они существуют сегодня, точнее даже - существуют сегодня на моем рабочем столе, - это значительно более полный свод, нежели год назад. И, тем не менее, ощущаются все-таки некоторые лакуны, в первую очередь касающиеся судьбы Южного войска Салават-мирзы, причин его гибели. То же относится к истокам конфликта Салават-мирзы и Багряного. Крайне недостаточны сведения о личностях астраханских военачальников, так, меня в первую очередь заинтересовало возрастное расслоение - не заложен ли в нем конфликт поколений? Есть и другие невнятности, хотя и более интуитивные, - на что людям нашей с Вами профессии ссылаться и вовсе негоже. В остальном же - остаюсь при своем мнении, что это - великолепная работа, и обещаю сделать все от меня зависящее для смягчения причитающихся ей ударов судьбы.
Остаюсь Ваш,
С уважением,
Николай Петропавловский.
ПЕРВАЯ КНИГА ПОХОДА
Вот имена начальников, стоявших в Астрахани: Сухой Федот, начальник над плотниками из Царицына, Архип Заяц, прозванный Горелым, - он привел людей из Нарын-Худука и Улан-Хола, Моисей Черноус и брат его Багряный, Салават-мирза, начальник над башкирами, Данила Сыч, бывший тогда уже преклонных дней, Щорс, Завьялов Неназванный, Говоруха-Отрок, Еврей Гольц, Матвей Плаха - тот, что с одной рукой, Соленый, с ним Ефим Дуга и другой Ефим - Небогат; от рыбников астраханских - Евсей Калина, а также Фома Солдат и Анисим Хворый. Всего начальников семнадцать человек. Всего же людей, стоявших в Астрахани, числом было тридцать восемь тысяч - коней же двадцать тысяч, верблюдов две тысячи семьсот, упряжных животных - до восемнадцати с половиной тысяч. Стояли же в Астрахани до смерти Ленина шесть месяцев и восемь дней, а по смерти Ленина еще четырнадцать дней.
По смерти Ленина на седьмой день созвал Фрунзе начальников астраханских и обратился к ним, говоря: "Вы, сталь от стали и кровь от крови - Вы, радость и отмщение народа Земли - одежда ваша из кожи, оружие ваше у пояса вашего, легок шаг ваш, узок ваш след - люди ваши послушны, кони ваши быстры: кто, как не вы, однажды выйдя - дойдет и однажды выехав - доедет; не пойдем ли, не отомстим ли по свету за Ленина? или мало нас? или не пускают раны дней ушедших?" И ответили начальники астраханские: так говоришь! И сказал тогда Фрунзе, говоря: до края лежит земля перед нами: Дербент и Шемаха, Асхабад и Мерв, Тебриз и Бухара - пойдем же и освободим народы гор и народы пустынь, людей рек и людей колодцев - и да будет так! И сказали ему: да будет по слову твоему и по руке твоей, веди нас!
И условились о сроках - и решили призвать еще людей, помимо тех, что были с ними. И сказал Евсей Калина: "Как быть нам? Ведь могут объявиться пустые среди призванных? И нет времени у нас проверить их делом!" И стали искать пробы - и не находили; и сказал тогда Данила Сыч, бывший самым старым из них: "Пусть сделают по слову моему: пусть сварят кашевары каши по всем котлам, большим и малым, и еще пусть сварят - и как станут они солить ту кашу - пусть солят втрое против обычного, и еще пусть солят - и это будет про́бой!" И воскликнул тогда Евсей Калина: "Что ж из того, старый Сыч? Какая же проба на каше?" И сказал Данила Сыч: "Вот проба: пусть каждый из призванных подведен будет той каши отведать. Коли отведает и не поморщится - пусть прилепится к обществу и будет нашим, а коли поморщится - да возвратится в дом родителей своих". И решили так, поелику Сыч был мудр и старше других начальников астраханских.
И сделали по слову его, и вот пополнение, обретенное в Астрахани: четырнадцать тысяч без малого человек. А негодных на пробе было одиннадцать тысяч семьсот. Всего же людей стало пятьдесят две тысячи человек.
И пришел некто и говорил, что мало упряжи разной и другого имущества, а купцы в лавках, узнав про поход, спрашивают цену впятеро против обычного, а где и больше спрашивают.
И возмутился Фрунзе и сказал: "Доколе зависеть нам от прихоти златолюбивых? Пойдите же и возьмите у них то и то и ничего взамен не давайте!" И бросился народ к лавкам, и разрушили лавки, и каждый взял, чего ему не хватало; а купцов и всех слуг их связали и привели их к Фрунзе связанными, так как не знали, что делать с ними. И увидел старшина купеческий, что гнев велик и сила велика, и сказал с умыслом: "Славен будь, Фрунзе! Широкая степь - коням твоим, стрелам твоим - тугая тетива! Нам ли, малахольным, перечить пути твоему? Или слепы мы? Или вдруг рассудка лишились? Вот мы - в руке милосердия твоего: слово твое - и казнят, слово - и милуют: ничто не перечит тебе". И сказал Фрунзе: "Так говоришь!" И сказал старшина купеческий: "Уповаем на милость твою: не погубишь ты нас: без нас город, что церковь без подклети". И ответил Фрунзе, рассмеявшись: "Тщедушные! Я выступаю завтра - что мне город!" И велел казнить их водой; и вывели их на плотах и били баграми до последнего.
Вот селения и города, которые взял Фрунзе: Каралат и Камызяк, Камардан и Аксарай - это в Астраханской губернии; Акколь и Аккыстау, Махабет и Балыкши - это в Области Войска Уральского, Пешной взял Салават-мирза с коня - это у моря.
И подступили к Гурьеву-городку. И было перед Гурьевом тем предместье, где жили армяне, большей частью ремесленники и возчики. И укрепились они в предместье и, изготовив оружие, выслали вперед двоих, чтобы те оповестили их, - потому что не знали, что это Фрунзе. И привели их к Багряному, и сказал им Багряный, думая напугать: "Видели вы лагерь сей?" И сказали посланные: "Так, полковник! Видели мы станы киргизов, видели станы кочующих калмыков - видели и твой, полковник". И разгневался тогда Багряный и велел прогнать посланных прочь. И сделали так. Тогда велел он узнать, что в предместье, и донесли ему - что тихо и не оставляют жители укреплений своих; и сказал тогда Багряный себе: "Что толку уговаривать их? Пойду и возьму их силой руки, как взял Салават-мирза Пешной, что у моря, и буду славен!" И выехал он перед лагерем и велел трубачам играть атаку. И был один человек, по имени Тимофей Пакля, вышел он перед строем своим и сказал Багряному: "Что творишь!" И разгневался тогда Багряный и покраснел лицом своим, но, сдержав гнев свой, сказал: "О чем судишь ты? Или не веришь ты начальнику своему? Иди же в строй свой, малахольный!" И замахнулся на него своим оружием, но не ударил. И сказал тогда Пакля: "Что ж губить нам братьев наших - работников и ямщиков?" И ропотом отозвались слова его. И увидал тогда Багряный, что сомнения произвели слова сии, и стал тогда теснить говорившего конем своим, говоря: "Что мелешь ты? Будто не слышал, что сказали о нас люди эти? Будто не слышал, как насмехались они, говоря: "Вот новые разбойники степи - на смену старым. Одолели мы прежде тех - одолеем и этих!"" И, подняв над головой оружие свое, велел идти на предместье.
И была атака, и была другая - и многих поразили у Багряного армяне, потому как сражались за дома свои. И приблизились тогда к Багряному некоторые из старших его и сказали: "Стоит ли атаковать укрепившихся вновь и вновь? Не лучше ли, дождавшись прочих, взять их правильной осадою? Сбережем этим людей наших!" Но прервал их Багряный, сказав: "Близорукие! Или не ведомо, что скажет старый Сыч? Или милее кому из вас плеть его сотников? Или забыли уже, как Салават-мирза смеялся над вами давеча?" И велел идти вновь - и исполнились бойцы стыдом великим и бились дотемна, прежде чем вошли в предместье, - и после того резались по улицам его, пока оставалась в нем хотя бы одна живая душа, - тогда лишь отдали его огню.
К утру подошел с прочими Фрунзе и стал против Гурьева лагерем. Был Гурьев укреплен изрядно - стоял там гарнизон сильный, частью из казаков, частью - драгун, и был при пушках. Старшим над ними был полковник Родченко и при нем - немец Вольф, фортификационный мастер. Раз поднялись они на укрепления городские и увидели лагерь перед собой - огни и людей множество. И сказал тогда Родченко: "Вот - сила немалая против нас: станешь считать огни и собьешься!" И усомнились тогда люди его, бывшие с ним: "Одолеем ли силу? Вон горят предместья города этого!.." И сказал Родченко: "Что в силах толпы гикающие против регулярного строя? Подобны они морю безмысленному - накатываются на камень берега без страха, но после откатываются без печали прочь, не сдвинуть им камня, как и камню не догнать их в море!" И велел усилить посты.
И донесли Фрунзе, как брал Багряный предместье, и исполнилось гневом сердце его - призвал он тогда Багряного, а с ним людей его, перед прочими начальниками астраханскими и обратился к нему в ожесточении: "Что сделал ты, недалекий? Зачем истребил ты братьев наших, ремесленников и возчиков? Или провинились чем они? Или мало страданий нес им удел их? Что скажешь теперь в оправданье свое?" И склонил тогда голову Багряный и сказал, оправдываясь: "Один разве я в отряде моем? Разве не первый лишь я среди равных товарищей? Или разума были лишены все опричь меня? Или слово молвить не в силах?" Но выступил тут Тимофей Пакля, бывший при этом, и сказал перед собранием Багряному: "Заслонит ли нам взор человек сей? Или лгать ныне дозволено всякому?" И спросили его тогда, и сказал он, как Багряный давил его конем перед прочими. И допросили людей Багряного, всего четырнадцать человек на выбор. И показали на слова обличающего все как один, на слова же Багряного не показал ни один из них. И решили тогда начальники астраханские: быть Багряному низвергнутым из водителей отряда своего, и хотели даже изгнать его прочь, наказав плетьми, да вступился Моисей Черноус - и решили умериться. А над прежними людьми его поставил Фрунзе Тимофея Паклю, дав ему Кривого Алатая в помощники. И закончили суд на этом и разошлись к кострам.
И приступили к Фрунзе близкие его и просились штурмом взять Гурьев. Тогда сказал им Фрунзе, думая удержать: "Силен город этот - вон пушки на насыпи, многие числом. Надо ли лить кровь понапрасну?" Но ответили ему пришедшие: "Не затем ли пришли мы сюда?" И сказал он тогда, усмехаясь: "Будь по вашему, но пожалеете!" И распорядился о приступе, не откладывая.
И как пошли в атаку - увидел Родченко с высоты стен городских, что идут они кучно, и дал знак артиллеристам, чтобы стреляли шрапнелью, и многие легли тогда под стенами Гурьева. И увидел Черноус, что захлебывается приступ, выхватил шашку и стал стыдить бегущих от стен - но тщетно: велик был уже страх штурмующих, и не было силы их уговаривать.
И подступили к Родченко в его черед старшие из бывших под ним и просились на вылазку, говоря: "Что не догнать бегущего и не добить показавшего спину!" И согласился Родченко, и велел вывести казаков перед укреплениями города. И донесли Фрунзе, что одолевают Черноуса, и призвал он тогда Щорса и Соленого, и велел идти на помощь. Но прежде чем вывели они людей своих в поле, явился Салават-мирза с башкирами и, указав на казаков бойцам своим, воскликнул: "Вот вам противник достойный в руки ваши: кони его хороши и оружие хорошо - возьмите и будет добычей вам!" И завязался бой, и резались крепко.
Вот имена сражавшихся под укреплениями Гурьева: Соленый одолел Роттенберга, Ухан одолел Илловайского, но после пал от Гурды. Гурда же достал Щорса саблей, однако не насмерть. После Щорс наехал на адъютантов Родченко и порезал их немало, уже раненый; однако сам не уберегся - есаул Коноваленко пронзил его пикой. Также Гурда искал, с кем сразиться, и поехал на Хворого Анисима - долго рубились они: то один одолевал, то другой, пока не сломался у Хворого клинок. Посмотрел Хворый вокруг и не увидел, кто мог бы ему помочь; тогда ударил он своего коня шпорами и смял Гурду к земле. И сам повалился рядом, зарубленный насмерть.
Также погиб Моисей Черноус - ему пришлась шальная пуля и спасла от позора. И сообщили Багряному, что погиб брат его, и подумал он в обиде: "Чего ждать мне теперь, когда единственный заступник мой мертв?" И послал он к нескольким друзьям своим по прежним делам, и собрались они и ушли в степь. Прочие же решили, что Багряный ушел к городу мстить за брата, и не стали ему препятствовать.
И стали одолевать казаков, и увидел это Родченко и сам выехал в поле с драгунами. И завязался бой с новой силой - и утомился Данила Сыч в рубке, и сказал, обратившись к отрокам своим: "Верно, пришли дни старости моей - мочи нет рубиться против прежнего! Глаз еще цепок, да немеет рука уже - что пользы от того для дела ратного!" И вывели его отроки из боя и отвели прочь - тогда слез старый Сыч с коня и, опустившись на траву, закрыл руками лицо свое.
И донесли Салават-мирзе, что ищет Родченко Фрунзе, чтобы сразиться с ним, и просил он указать ему место, где Родченко, и сделали по слову его. И выехал Салават-мирза перед ним и крикнул: "Вот я - мой конь и шашка моя. Меня ли ты ищешь?" И спросил Родченко: "Ты Фрунзе?" И ответил Салават-мирза: "Да, это имя мое - так зовут меня". И сказал Родченко: "Пусть рука нас рассудит - один на один, одолеешь ты - твой будет Гурьев, одолею же я - прочь уйдете в степь". Отвечал Салават-мирза: "Пусть так, полковник" - сам же думал: "Что в том нужды - я возьму верх - так и будет, ну а коли мне не судьба - кто-нибудь иной придет мне на смену".
И съехались они и стали биться, и рассек Родченко Салават-мирзе лисью шапку башкирскую, и было бы хуже того для Салават-мирзы, да спасла звездочка литая эмалевая - зацепился клинок. Вскричал тогда Салават-мирза криком сердца своего и ударил Родченко пикой, целясь в коня его, - но промахнулся и лишь поранил бедро ноги его - пику же Родченко перерубил шашкой своей. И стали рубиться они шашками - наотмашь, искрами осыпая вокруг себя, и отсек Салават-мирза Родченке край одежды его, где заговоренная ладанка, - и не заметил Родченко этого, потому как был разгорячен боем и глядел лишь на врага своего. И съехались они вновь, и прежней яростью наполнились сердца их - достал Салават-мирза правого плеча Родченки, и выронил тот шашку из руки своей и думал уйти прочь, да не удержался в седле. Набросил тогда Салават-мирза на него аркан и повел кругом коня своего, надеясь опутать. Сам же думал: "Приведу связанным полковника в лагерь наш, это ли не победа?" И понял тогда Родченко, что не уйти ему от судьбы своей, и рассек кинжалом жилы на горле своем, чтобы избежать плена.
Как пал Родченко, велел Салават-мирза людям своим отсечь голову его и выставить на пике как бы на манер знамени. И сделали так, и увидели защищавшие город, что пал их начальствующий, и смутились сердца их - и дрогнули их ряды, и побежали они к городским стенам. Некоторые же думали: "Что толку возвращаться в Гурьев на милость побеждающим! Добром ли обернется?" И малыми отрядами уходили в степь. И вступили в город осаждающие - на плечах врага; и бились на улицах его, хотя и не долго - вскоре взяты были батареи, затем арсенал и прочие места опоры - и после уже затихли звуки боя на улицах города этого.
И велел Фрунзе разыскать плотников и сделать помост на центральной площади городской, и скамьи возле помоста - чтобы было где творить суд. И сделали по слову его, и собрался на площади народ городской и народ, пришедший под знаменами, - и привели плененных в бою, чтобы те ждали судьбы своей. И пришел Фрунзе, а с ним начальники астраханские, кроме павших при штурме и кроме Багряного, ушедшего в степь. И сказал Фрунзе пришедшим на площадь: "Вы, дети свободы первородные! Вот - свобода ваша отныне рукою моей! Да не посмеет вовеки никто пресечь ее, ибо будет повержен волею вашей и руками вашими!" И радовались люди на площади - и угощали друг друга вином и немногим хлебом, бывшим в городе.
И приведен был некто, и говорили про него, что грабил дома жителей города этого; и спросили его судьи, что брал он из домов, и сказал допрашиваемый, что брал золото и украшения женщин - и сверх того не брал ничего. Тогда стали решать судьи - как быть с ним, и решили приговорить его к отсечению рук, и спросили Фрунзе, сделать ли так. И сказал Фрунзе, говоря: "Беда ли в том - у вора вор украл песку степей? Хоть бы и все золото города этого взял, что тогда?" И велел лишить его мужского естества потому, что крал украшения женские, и сделали по слову его.
После приведен был другой, грабивший провиант защитников городских. И спросил Фрунзе у судей, как быть с ним. И сказал один: горе ему, он покушался на то, что ныне в руках войска нашего. И сказал другой: достоин пощады человек этот, ибо он ослаблял противника нашего. И спросил тогда Фрунзе у Соленого, почему пал Гурьев перед рукой его. И ответил Соленый без умысла, что, верно, правда легла на сторону осаждающих, хоть бы и стояли крепко противоборствующие им. И сказал тогда Фрунзе судьям и народу, бывшему на площади: "Слышали вы, что сказал человек этот? Вот причина победы нашей, и побед, бывших прежде, и тех, что обретем мы во дни грядущего, - где здесь о провианте?" И велел высечь вора перед собранием.
И спросил тогда Ефим Дуга, бывший старший над судьями, как поступить с жителями городскими, и ответил Фрунзе, что прощает всех во имя свободы, наступившей вовеки. И призвал вступить под знамена его, и стали жители делать по слову его, кто и хотел - но набралось их числом не много, не более двух сотен.
После приведен был на суд немец Вольф, фортификационный и артиллерийский мастер, взятый в бою. И спросил его Фрунзе: "Какая служба была ему у Родченко?" И ответил немец Вольф, что был призван как изучивший науки артиллерийских и фортификационных дел - начальником над крепостью и батареями. И спросил тогда Фрунзе: "Что за науки ты изучал, тщедушный?" И ответил ему ожидающий суда его: "Науки оборонять крепости малым числом людей и науки разрушать крепости штурмом либо правильною осадой, о, вождь степей" И спросил тогда Фрунзе: "Какому же войску годятся твои науки, мастер?" "Это без разницы, о, начальствующий над полками; каждому случаю свое наукой предписано. Всегда есть правильная тактика и школа". И задумался Фрунзе. И, увидев это, сказал немец Вольф, ободрившись: "Дозволь мне еще сказать, начальствующий над войском степей, - резонно ли людям твоим, взяв в городе пушки и все припасы к ним, нужные для обхождения, брезговать словом стратегии: позволь быть при пушках и впредь" И расхохотался тогда Фрунзе громоподобно: "Пусть будет по-твоему, мастер!" И велел бросить в реку пушки, пленного же перед тем привязать к одной из них по его выбору.
В тот же день донесли Фрунзе, что нет нигде Багряного. Люди же, бывшие при нем, показали, что видели, как он с немногими ушел в степь - во гневе великом. И призвал тогда Фрунзе Фому Солдата и сказал ему так: "Слушай, Фома, слова скорби сердца моего - все вы дети мне, дети возлюбленные; трещиной сердца мне проступки ваши - быть ли мне строгим либо великодушным теперь? Кто разрешит мне? Кто укрепит меня? Отправляйся, Фома Солдат, разыщи ослушника собрания - пусть вернется он, не помня мерзости своей, - пусть снова станет среди рядов наших, никто не упрекнет его впредь памятью заслуг минувшего: если же по нраву ему упорствовать в деле своем, - то пусть скитается в страхе, словно суслик степей, и нет ему нигде убежища - до самой смерти его, ибо достанет его рука моя от Астрахани до Андижана и от Оренбурга до Тебриза в земле Персидской". Так сказал Фрунзе, и отправился Фома Солдат по слову его; и прошло восемь дней и пришло известие, что погиб он от руки кочующих киргизов, и немногие вернулись из бывших с ним. И спросил тогда Фрунзе вернувшихся, видели ли те Багряного, и сказали они, что видели. И спросил он тогда, не было ли слова для него, и сказали в свой черед, что да - насмехался Багряный над ним и над людьми его, Фому же Солдата называл падалью овечьей, удобряющей степь. И исполнился тогда Фрунзе гневом сердца своего, и велел искать охотников привести Багряного, мертвым или живым, - нашлось таких немало. И отправились они по степи, откуда пришли люди Фомы Солдата. И не было их четырнадцать дней - после воротились они с головою Багряного: удачливым же из них был Ефим Дуга, разыскавший его со слов перегоняющих овец и пронзивший его стрелою в затылок, пока тот охотился и не было рядом отроков его.
ИЗ КНИГИ ГОВОРУХИ-ОТРОКА
<...> Стоял Фрунзе в Гурьеве те дни, и пришла ему весть от калмыцких кочевий, где были верные ему, что поднял Багряный знамя свое, и призвал под него кочующих киргизов, обещав отдать им степь от Аркалыка до Царицына. И многие встали под знамя его, и разоряли кочевья калмыцкие, отбирая скот, людей же каких уводили с собой, думая продать в Герат и Бухару, каких убивали тут же. И исполнилось скорбью мучений сердце Фрунзе, и созвал он совет начальников, бывших под ним, и было их тринадцать человек, вышедших от Астрахани. И стали говорить они - и говорили разное: "Срядимся же в поход и уймем недостойного, ибо он как прыщ на лице гноящийся!" - говорили одни; "Невелики его силы - по плечу это дело одному кому-нибудь из вождей опытных, ибо что толку в степи войско большое против нескольких всадников!" - возражали иные в черед свой. И согласился Фрунзе с этим, и наказал Фоме Солдату взять до сотни всадников, испытанных боем, - чтобы добыть Багряного. И сделал Фома Солдат так, как сказал Фрунзе, - следующим утром, и ушел в степь. И случился в степи ветер, несущий песок, и застил глаза людям отряда этого, и когда кончился он, было с Фомой лишь до двадцати человек - прочие же отбились и блуждали по степи. И увидели люди его киргизское кочевье, и подумал Фома Солдат: "Стану здесь, и подожду своего отряда - что толку искать врага малым числом!" И когда расположились люди его, то стали отнимать у киргизов овец, потому что потеряли в бурю все припасы свои. И узнал об этом Багряный от гонца, посланного киргизами к нему тайно, и сказал: "Видите! Вот идет к вам гость желанный - и это лишь малая его толика!" И сказали киргизы тогда: "Убьем этих людей, что будет нам тогда?" И ответил им Багряный: "За этим будет еще один, а за ним - третий. После же не станет Фрунзе посылать против вас лучших людей своих и оставит за вами степь, как издревле было". И сделали киргизы по словам этим и убили людей Фомы Солдата ночью, когда те спали. Самого же и немногих из бывших при нем, связав, привели к Багряному, чтобы тот поступил с ними, как пожелает. И насмехался Багряный над попавшими в руки его, говоря: "Что ж, разве не сбылись мечты ваши? Разве не меня вы искали?" И велел отпустить людей Фомы Солдата назад, бив перед тем плетьми, - самого же Фому пытал каленым железом за брата своего, Моисея Черноуса, которого тот не любил. Когда же наскучила Багряному пытка, велел он киргизам зарыть Фому Солдата живым возле юрт своих. И сделали они по слову его.
Когда же вернулись в Гурьев отпущенные Багряным и рассказали, как было с ними, окуталось гневом сердце Фрунзе - велел созывать он охочих добыть Багряного живым ли, мертвым ли - ибо нет места шестому пальцу на руке и надо его отсечь. И явились охотники, немалые числом, главным же над ними Фрунзе поставил Ефима Дугу, воина проверенного, известного своей хитростью. И отправились они в степь тем же днем, не мешкая. И был добрый знак Ефиму Дуге, пока он ехал степью, - танцующие змеи; к вечеру достиг он калмыцкого кочевья, частью разоренного киргизами, и спросил, где искать Багряного. И указали ему на другое кочевье. И так ходил он от кочевья к кочевью шесть дней и еще три дня, прежде чем дали знать ему, что Багряный близок уже. Тогда оставил он отряд свой и поехал дальше один, куда указали ему. И встретили его люди Багряного и спросили, кто он. И назвал он себя. И спросили тогда, не Фрунзе ли его послал. И ответил он: "Так". Тогда спросили его, знает ли он, что стало с Фомой Солдатом, и ответил он, что знает. И спросили его, чего же он хочет тогда, и он в ответ сказал, что Фрунзе хочет его головы, как хочет он головы Багряного. Тогда отвели его к Багряному, и спросил тот в свой черед, усмехаясь: "Что ж невзлюбил так начальствующий полковников своих?" И ответил Ефим Дуга: "Должно - многие тревоги одолели разум вождя: не тот он, что прежде, - то яростен без повода, то в тоске без причины. Что ж до нас - то не стало покою нынче: всюду рыщут соглядатаи его - разнюхивают измену или только запах измены". И услыхав это, сказал Багряный: "Так говоришь, я ожидал подобного. Что же думаешь ты теперь, Ефим Дуга?" И ответил тот: "Вот я, недалеко отряд мой - поедем же и примем его под знамена твои". И поверил ему Багряный, потому что жаждал такого в сердце своем.
И поехали они туда, где стояли бывшие с Ефимом Дугой, и спросил их Багряный, хотят ли встать под знамя его, и ответили, что - да, потому что были научены прежде того. Тогда велел им Багряный идти в ставку свою и быть там среди людей его, и сделали по слову его, как говорил он.
И спросил Ефима Дугу один из людей его втайне от прочих, не пора ли, возмутившись, отдать клинкам Багряного и людей его за то, что сделал он над Фомой Солдатом, и ответил тот, что не настал еще час, но чтобы готовились вскоре.
По прошествии двух дней отправился Багряный охотиться на сайгаков и взял с собой Ефима Дугу, думая на пиру охотничьем услышать что-либо, прежде им затаенное. И были они вдвоем в степи, отроки же Багряного поотстали; тогда окликнул Ефим Дуга Багряного, и когда обернулся тот - сшиб его стрелою охоты: прошла стрела ему в открытые уста и вышла через затылок, и упал он замертво.
Тогда снял Ефим Дуга с руки Багряного перстень и вернулся к сотникам его, ждавшим невдалеке. И спросили сотники, где же Багряный, и сказал Ефим Дуга, что увидел Багряный сайгака о двух головах и погнался за ним, сказав, что не найдет покоя прежде, чем поразит его. Людям же своим наказал вернуться в ставку и принести то-то и то-то. И усомнился один из сотников Багряного в словах этих, и показал тогда Ефим Дуга ему перстень Багряного, сказав: "Что ж ты, нерадивый, не веришь слову хозяина твоего?" И смирился сотник и поскакал в ставку Багряного, где были все люди его и люди Ефима Дуги, другого же зарезал Ефим Дуга кинжалом своим.
И услышали люди Ефима Дуги слова про сайгака о двух головах и поняли, что убит Багряный, и восстали тогда и поразили всех ближних его, и сотников его, и воинов его, и киргизов, бывших при нем, - и ни один не спасся из них за то, что сделали они над Фомой Солдатом <...>
ИЗ СВОДА С.Я.ШАЛОБАСОВА,
вторая тетрадь
ПРИЧИТАНИЯ АГАФЬИ, ДОЧЕРИ ФИЛОКТИМОНОВОЙ,
МАТЕРИ МОИСЕЯ ЧЕРНОУСА И БАГРЯНОГО
Ой, как ты разверзлась на небе, туча черная; туча черная разверзлась бурей ненастной - бурей ненасытною, - унесла от меня лебедей моих белоснежных, лебедей двух моих за море дальнее, за море незнаемое. За море дальнее в страну нехоженую, в страну нехоженую, да откуда возврата нет. Ой, вы лебеди мои, лебеди светлые, - уста ваши сахарные, очи ясные, ланиты румяные - осанка ваша соболиная, поступь ваша борзая: кто сравнится с вами в поле! Кто выдюжит против вас - я ли не вскормила вас молоком груди своей, я ли не молила за вас Святых Угодников, я ли не отводила от вас беду заговорами проверенными, заговорами материнскими?
Ой, да на кого ж вы оставили сердце мое, сердце расколотое - чахнуть мне теперь без любви да без ласки вашей; не мило мне теперь ни солнышко ясное, ни трава зеленая - постыло все без сынов моих ненаглядных"
<...> спрошу я ветер, ветер непоседливый - где ж сыны мои ненаглядные, сыны единственные; ничего не ответит мне ветер.
Спрошу я море-океан синее, где ж соколы мои ясные, - и не ответит мне море-океан синее - только вспенится круче волною зеленою <...>
Спрошу я прохожего-бедолагу: ты, прохожий, много стран повидал, земель дальних - где ж сыны мои, надежда старости и радость жизни моей, - и опустит глаза прохожий и скажет мне тихим голосом: "В стране дальней, в стране татарской лежат сыны твои в земле ничейной, и нет над ними ни креста, ни камня".
Разорву я тогда одежды свои, расцарапаю лицо свое - зачем жить мне теперь <...>
НАДПИСЬ НА КАМНЕ ВОЗЛЕ КОЛОДЦА КАРА-БАЛЫК, В ШЕСТИ ВЕРСТАХ БЛИЗ ГУРЬЕВА
Так повелел написать я, водитель народов и сеятель битв, Фрунзе, давший свободу людям Актубы и людям Царицына, живущим в Астрахани и в степях калмыцких, - и здесь я, Фрунзе, поставил камень сей в знак победы моей и взятия города сего Гурьева и боя славного, бывшего перед укреплениями его, и во славу свободы и прощения жителей его, отныне и во веки веков, и да сгинут враги наши, как дым.
