Участвуют:
Дмитрий Кузьмин, Егор Городецкий - редколлегия журнала "РИСК"
Анна Акиньшина, Имас Левский - художники
Александр Лепешкин - фотохудожник
Виктор Муравьев - философ
Николай Гребенкин - художественный критик
и другие
А.Л. Вот еще к вопросу об эталоне мужской красоты: борода. Мне к Новому году один знакомый пожелал, чтобы, дескать, вся выпала и больше не вырастала... То есть этот аксессуар, увы, в канонический имидж не входит, тут Петр I крупно подгадил.
В.М. Между прочим, на ваших снимках бороды ни у кого нет.
Д.К. Это как раз нетрудно объяснить с позиционно-ролевой точки зрения: если художник мыслит для себя гомоэротику из позиции старшего, то, разумеется, у объекта-младшего бороды быть не должно. И наоборот: для молодого человека, ориентированного на роль младшего, борода в старшем партнере вполне может быть уместна. Был у меня один приятель, лет двадцати, все время влюблявшийся в сорокалетних бородатых мужиков; любопытно то объяснение, которое он - мальчик очень неглупый - этому нашел: общая идея была та, что он внутренне, психологически принадлежит к этому поколению - поколению своих родителей. Думаю, во многом это было недалеко от истины, - во всяком случае, и некоторые другие его жизненные проявления были не лишены налета архаики: увлечение туристской и бардовской песней, сугубо романтический выбор профессии (на биофаке он специализировался в герпетологии и все время ездил куда-то в Туркмению ловить змей)... И когда он нашел, так сказать, свое счастье в лице некоего весьма зрелого мужчины, то, поселившись вместе, они стали объяснять соседям, что это внезапно объявившийся внебрачный сын... И, собственно говоря, почему бы нам в порядке резюме из этой маленькой телеги не предположить, что слабая распространенность бородатого мужчины в качестве секс-объекта и секс-символа обуславливается, помимо всего прочего, тем, что этот образ отождествляется с образом отца?
А.Л. Но, однако, если говорить о моих работах и моем восприятии, то я-то позицию старшего занимать во взаимоотношениях, в общем, не склонен. Я бы для себя здесь привлекал в качестве объяснения скорее античный канон...
Д.К. При этом классические греки носили бороду в почти обязательном порядке.
А.Л. Но в каноне, созданном искусством, - прежде всего, в скульптуре - это практически не отразилось. Традиционно с бородой, пожалуй, только Геракл.
Д.К. И Зевс.
В.М. И, надо полагать, отсюда же традиция изображения Бога Саваофа.
Д.К. И, как ни странно, такое противоречие элементарно объясняется все с тех же позиционно-ролевых позиций. Скульпторы-то были люди в возрасте, они работали из позиции старшего, поэтому объектом преимущественно выступало юношеское тело - кроме тех случаев, когда конкретный сюжет слишком уж властно требовал иного...
А.Л. Кстати, для образа человека искусства, "свободного художника" борода вполне показана и сейчас.
Д.К. Из чего, увы, следует, что человек искусства (о мире шоу-бизнеса мы пока не говорим) не является для нынешней эпохи желанным секс-объектом. Это место занял, скорее, "человек спортивный".
А.Л. Ну да, в спортивных штанах.
Д.К. И, между прочим, много ли мы знаем спортсменов с бородой?
Затесавшийся мальчик Андрюша. У меня в Новосибирске два брата-яхтсмена, и у обоих борода.
Д.К. Это совсем другая аура: яхта, конный спорт, альпинизм - на первый план выходит, особенно для непрофессионалов, романтика, а не собственно спортивный элемент.
А.Л. Плюс это всё негородские виды. Мне кажется, мы плавно перешли от проблемы растительности на лице к проблеме телосложения, фигуры. В этом смысле ключевые слова - это даже не "спорт", а "спортивные штаны": в сущности, утвердился не столько образ спортсмена, сколько образ качка.
В.М. Насколько я знаю, на Западе как раз обсуждается отход от этого стереотипа.
А.Л. Не знаю, не знаю. Вряд ли этот отход распространен сколь-нибудь широко. И понятно, почему. Недавно мне в руки попал очень забавный альбом с прелестным названием "Beef cake" - "пирог из мяса". Это избранные фотографии из американских культуристских журналов 40-60-х гг. Тогда такие издания были единственной отдушиной для любителей мужской эротики. И это уникальная ниша: никаких явных сексуальных мотивов - и полная возможность тиражирования эротического образа и эталона. Поэтому такой эталон имеет мощную подпитку из другой сферы, которой практически нет у эталона противоположного характера - образа юноши, если и не уайлдовского, то достаточно хрупкого. Тут штука не в возрасте, а в имидже: между "маленьким мужчиной" лет 16-ти и молодым мужчиной 20-ти с лишним нет такой уж большой разницы, а юношеский образ, в некотором роде противостоящий привычному стереотипу мужского начала, вне зависимости от реального возраста боится публичности...
Д.К. Лучшее подтверждение этому - недавний судебный процесс против Келвина Кляйна: очевидно, что использованные им фотомодели вызвали столь бурную реакцию не потому, что они слишком молоды ( это не так) и не просто потому, что они слишком молодо выглядят, а потому, что они ориентированы на специфические образы юноши и девушки, отличные от канонических образов молодого мужчины и молодой женщины. Но меня больше интересует другое: почему так туго идет формирование образа, условно говоря, промежуточного: не хрупкого юноши, но и не куска мяса? Почему такой образ не поставляет, скажем, балет?
А.Л. Да, конечно, в балете такой образ существует...
Д.К. И мера, так сказать, легальной обнаженности там весьма велика...
В.М. Все-таки русский балет после Дягилева делал ставку на женские образ. Уланова, Плисецкая...
А.Л. Боюсь, что современный русский балет - это вообще искусство настолько пронафталиненное, мертвое... И, соответственно, те, кто любит балет и преимущественно балет, - это обычно люди с весьма ограниченным диапазоном вкусов...
Д.К. И. стало быть, наоборот: эта группа слишком узка и замкнута, чтобы транслировать вовне свои представления и идеалы?
А.Л. Ну да. То есть даже до визуального искусства - совсем, казалось бы, рядом, - этот образ не доходит. Скорее уж источником такого "промежуточного" эталона выступает поп-культура - что-нибудь вроде группы Take That: балдеют и мальчики, и девочки...
Д.К. Мне, признаться, это название ничего не говорит. Это что-то вроде нашей "На-На"?
А.Л. Трудно сказать. Наверно, потому трудно, что очень трудно одинаково смотреть на аналогичные как будто явления там - и здесь... Но вот характерно, что тут мы сразу обратились к конкретным именам и примерам. Проблема вот этого "третьего полюса" мужской эротической привлекательности в том, что он сплошь состоит из персоналий. Качок - это не только Сталлоне и Шварценеггер, он может быть вполне анонимен, это обобщение и усреднение черт реальных людей...
В.М. То есть представляет собой персонификацию стереотипа мужественности.
А.Л. А в мире поп-культуры ход обратный: от отдельного конкретного идола идет абстрагирование черт и свойств.
Д.К. Почему же эти самые певцы не тяготеют к более интенсивному использованию полярных имиджей?
А.Л. В значительной мере это происходит. Правда, движение почти исключительно к полюсу юношескости, даже изломанности.
В.М. Ну, есть все-таки и встречное движение - какая-нибудь группа "Любэ". Однако нежелание полностью отождествляться с тем или другим полюсом может как раз и вызываться стремлением сохранить равную привлекательность для девочек и мальчиков - и, заодно уж, для гетеро- и гомосексуально ориентированной аудитории.
Д.К. Ну да, собственно, Алибасов это прямо говорит в интервью. Но давайте все же вернемся к проблеме античной традиции: как она корреспондирует с нарисованной нами схемой, состоящей из хорошо оформленного полюса "качка", слабее артикулированного полюса "юноши" и достаточно размытого промежутка, в котором балет, поп-культура и, возможно, какие-то еще субкультуры пытаются что-то кристаллизовать?
А.Л. Думаю, что античная традиция поддерживает преимущественно образ качка. Взять хотя бы классического Диадумена. Сюда же относится и значительная часть возрожденческой рецепции античных образов. Опять-таки, дело ведь не в возрасте: Давид юн, но он - воин, и недаром у Микеланджело перед нами не мальчик-пастух, а молодой мужчина. Исключение, пожалуй, - только юноши Караваджо.
И.Л. Довольно странное утверждение по поводу образа "качка" в Античности вызывает естественные возражения. Вплоть до эпохи эллинизма, т.е, в сущности, античного маньеризма, традиция греческой пластики явно артикулировала красоту эфеба. Фидий и Поликлет, Пракситель и Скопас категорически избегали какой-либо гипертрофии мускулов. Более того, подчеркивалась, эстетизировалась текучесть, нежность и прочие отнюдь не мужественные аспекты в пластике мужской фигуры. Тем более что основой пластики классического периода является число, пропорция, числовая гармония, где фигура только иллюстрирует числа. Такие произведения, как "Аполлон, убивающий ящерицу", "Юноша из Субиако", "Эрос", "Идолино", "Гермес с младенцем Дионисом", "Аполлон из Киренаики" и др., не дают ни малейшего основания утверждать, что образ "качка" поддерживается Античностью. Даже в произведениях, связанных со спортивной тематикой, в частности, непосредственно стоявших на стадионах, - отнесем сюда Поликлетова "Дорифора", Фидиева "Диадумена", "Дискобола" Мирона, - мы видим тот же идеал эфеба, в котором сила, мощь, энергия отходят на второй план, а доминирует эстетическая категория покоя, ключевая для античной культуры. И только в эллинистическую эпоху возникает знаменитый "Торс Фарнезе", введший во искушение Микеланджело.
Е.Г. Не знаю... По-моему, "Дорифор" - качок...
А.А. А вот я недавно в магазине "Барби" видела Кена с бородой. Причем ребенок может ее наклеить и отклеить. Так что наши дети, я думаю, будут воспринимать мужчин с бородой.
А.Л. Боюсь, только с отклеивающейся.
Д.К. Анюта, а тебе-то самой нравятся бородатые мужчины?
А.А. Да не в бороде дело... И не в поле... И жаль, что у женщин она не растет... Дело не в этом - был бы человек хороший. А вообще издалека борода ухоженная очень нравится, а вблизи - колется.
Д.К. Универсально.
Е.Г. И всякая женщина, тем самым, благоволит определиться, мазохистка она или нет...
Антон Кузнецов, свободный художник. По поводу бороды (или, вернее сказать, ее отсутствяи) в каноне: не кажется ли вам, что сегодня этот канон создается в значительной степени индустрией гигиены? У мужчины-эталона не может быть бороды, потому что в противном случае ему (и всем, кто на него должен ориентироваться) не потребуется крем после бритья...
Д.К. А как быть с волосами на теле? Ведь вот странно: кажется, что волосы на теле - это признак мужественности, однако в классических изображениях, формирующих как будто соответствующий канон, волос на теле отнюдь нет.
А.А. Ну, в скульптурном изображении волосами на теле злоупотребить сложно...
А.Л. Ну, это проблема техническая.
Н.Г. Во всяком случае, волосы вокруг хуёв на греческих скульптурах делали безо всяких проблем.
Д.К. С греками, положим, случай особый: там волосы на теле вообще методически изводились, и наличие таковых в неположенных местах считалось криминалом, это значило, что человек не следит за собой. Так что в античности волосы на теле в канон мужественности, безусловно, не входили. Что же и когда с этим каноном произошло?
Н.Г. Я думаю, что волосы на теле практически в любой культуре связываются с некоторой звериностью, грубым животным началом...
Д.К. Ну да, потому-то греки с этим и боролись...
Н.Г. ... и в канон они проникают через противопоставление женщине как чему-то такому худенькому, беленькому, гладенькому - здоровенного загорелого волосатого мужика. Вот они, такие противоположные, и должны любить друг друга, а все остальное - это уже перверсии и девиации.
Д.К. Мне эта идея очень симпатична, поскольку она определенным образом возвращает нас к той проблематике, которую мы подряжались иметь в виду как стержневую, - к проблематике гомосексуальности как специфической оптической возможности. Потому что именно гетеросексуальная оптика, не отрефлектированная как таковая, то есть кажущаяся "нормальной", естественной, единственно возможной, абсолютизирует представление о том, что отношения любви (и секса, понимаемого как разновидность любви или ее функция) основываются на принципе дополнительности, на как можно более полярном противопоставлении сторон. Что человеку тесно в рамках такой жесткой оппозиции - тому свидетельств великое множество: отсюда, например, стремление представителей того и другого пола "взять на вооружение" те или иные элементы внешнего облика пола противоположного. Но, пожалуй, только с появлением гомосексуальной оптики, отрефлектировавшей и введшей в культурный обиход противоположную модель любовных отношений, основанную на принципе отождествления (помните у Харитонова: "Послышалось, как в дверь постучали, и в комнату вошел я. Мы подошли друг к другу, обнялись сухими горячими телами..."), возникла возможность осознанного выбора, причем не одной из крайностей, а любой точки между полюсами. Но сверх того, мне кажется, Коля наводит нас на еще одну очень интересную тему. Ведь получается, что новый канон мужчины отталкивается, как от данности, от канона женщины! Ситуация для Античности немыслимая! По всей вероятности, здесь мы сталкиваемся с дальними последствиями Возрожденческого перелома - ведь именно тогда в фокусе внимания художника оказывается - и занимает все большее место - женщина. Так что в итоге образ мужчины оказывается производным от образа женщины. Удивительная история, не правда ли?
Е.Г. А меня занимает здесь другая оппозиция. Не "человек - животное" и не "женщина - мужчина" (хотя, конечно, это удивительно, что между этими двумя оппозициями можно обнаружить симметрию), а "человек - культура". Все-таки положительные коннотации связываются у нас с "пушистостью". У всех у нас любимый анекдот про лягушку: "Это я болею, а на самом деле я белая и пушистая". И мне кажется, что эта "пушистость" отделяет человека не только и не столько от гада (родня его с животным, зверем), сколько от мертвой фигуры - восковой, мраморной и т.д.
А.А. Нет, но все-таки мраморная-то статуя - это отражение эталона красоты! А "белый и пушистый" - ведь еще надо понять, как это соотносится с "потный и волосатый"!
И.Л. Между прочим, античные статуи как раз белыми обыкновенно не были. Греческий мимесис требовал, чтобы они были подкрашены. Вершиной этого мимесиса была хризоэлефантинная техника, позволявшая полностью имитировать человеческую кожу.
Н.Г. Давайте скажем так: в одних системах мужественность и "звериность" отождествляются, в других - звериное начало, включая сверхнормативную волосатость, выводится за пределы канона мужественности как некоторая избыточность ее проявления. В современной культуре, вероятно, второе преобладает, но не в результате нового (или вечного) обращения к античным образцам с их куда более жесткими в этом отношении требованиями, а просто в силу того, что таков наиболее распространенный на сегодняшний день антропологический тип.
Влад Ортанов, издатель "РИСКа". Но вовсе не везде. Посмотрите латиноамериканские сериалы: у всех персонажей-мужчин в вырезе рубашки или майки видны волосы на груди. Если у актера их нет - используются накладки. Это другая культура - культура мачизма, ее символ - хряк...
Д.К. ... противостоящий playboy'евскому кролику. Я бы сказал, что это стандарт южно-европейской (и латиноамериканской) культуры в противоположность обсуждавшемуся нами стандарту северно-европейскому (и североамериканскому). Все-таки русская культура относится к северно-европейской.
Влад Ортанов. Но скоро будет примыкать к южной.
Елена Попова, философ. Есть, между прочим, еще одна область, в которой корреспондируют "пушистость" и "сексуальность" (а "звериность" в посредующей функции особенно не акценитруется). В психологии, в разделе проективных тестов, есть тест "выдуманное животное", и его интерпретация, в частности, определяет: чем пушистее придуманный зверь - тем сексуальнее тестируемый.
Д.К. Кстати сказать, к вопросу о том, как расходятся и разводятся мужественность и звериное начало: как вы думаете, почему пресловутая волосатость напрочь не входит в не менее пресловутый образ качка? Грубо говоря, почему у Сталлоне и Шварценеггера практически нет волос на торсе?
Н.Г. Возможно, потому, что они бы смягчали рельеф мышц. А кроме того, ведь бодибилдинг - это штука очень американская по духу: там идеология - "каждый может вырастить себе такое красивое симпатишное тело"; ну, а волосы на теле - вещь индивидуальная: если их нет, их не вырастишь. Стало быть, эталонам они не положены.
Е.Г. Почти по Новому Завету: "Заботясь, не можешь ни один волос..." Но я бы ответил на этот вопрос в русле моей предыдущей идеи: у Шварценеггера нет волос на теле потому, что Шварценеггер - это канон, а волосы стоят между каноном и живым существом. Канон скульптурен - гладкая поверхность, воспринимающаяся как нечто искусственное.
Сергей Скорняков, филолог. Может быть, здесь более простая логика: с волосами на теле у Шварценеггера был бы избыток признаков мужественности. Вероятно, существует набор признаков, из которых не могут реализовываться все.
А.Л. Мне кажется, что, рассматривая проблему канона, мы упускаем из виду вот еще какую дихотомию. Для одних людей некий объект обладает определенной, в том числе сексуальной, привлекательностью в соответствии с тем, что данный субъект с данным объектом делает или может делать, для других - в соответствии с тем, что этот объект собой представляет.
Е.Г. Совершенно верно: Шварценеггер потому не волосат, что он тактильно недоступен.
Д.К. Ты полагаешь, что волосы на теле воспринимаются скорее тактильно, чем визуально?
Е.Г. Тоньше: как визуальный знак тактильной доступности. Воспринимаются глазами, но при этом вызывают вибрацию в кончиках пальцев. "Глазами, но наощупь," как выразился Сергей Добротворский (Митин журнал #51, стр.263).
А.Л. Еще раз: может быть канон чисто визуальный (= эстетический), а может быть "канон действия", где визуальность выступает исключительно как средство, а не как цель.
А.А. Наверно, это все-таки очень условное разделение, если применять его к реальному восприятию.
Е.Г. Но, повторяю, к бодибилдингу оно очень даже применимо. Там же есть еще одна традиция - кстати, идущая, опять-таки, от античности: намазывать тело каким-то маслом или чем бишь еще. Создается вполне искусственный глянец, который, помимо всего прочего, изолирует тело от тактильного восприятия, делая его чисто визуальным объектом.
Д.К. То есть опять скульптурность. Ладно, с волосами, положим, мы друг друга удовлетворили. Теперь мы должны обратиться непосредственно к предмету, которым удовлетворяют. Первый вопрос, который здесь возникает, связан, естественно, снова с античной традицией: дело в том, что в античном искусстве гениталии если и изображаются, то в крайне редуцированном виде, тогда как в современном каноне восприятия мужской половой орган вроде бы должен быть достаточно мощным...
А.Л. Между прочим, условность изображения гениталий в античной скульптуре вовсе не ограничивается размером: там еще фактура чрезвычайно условная. Исключительная аккуратность, ничего не болтается, вены не выступают, - то есть выглядит это так, как оно бывает, если вести здоровый образ жизни, лет в 15, и как совершенно не бывает, скажем, в 35. То есть, может, и бывает, но гораздо, гораздо реже. (Смех.)
Н.Г. На эту тему есть замечательный анекдот. Приходит к сексопатологу исключительно аккуратненький дяденька: пиджачок такой серенький, рубашечка беленькая... Доктор ему говорит: "Раздевайтесь". Мужчина снимает исключительно аккуратненький пиджачок. Доктор говорит ему: "Раздевайтесь, раздевайтесь!" Мужчина аккуратненько развязывает галстук, вешает. Доктор: "Дальше, дальше!" Мужчина аккуратненько расстегивает рубашку, каждую пуговичку, потом снимает аккуратненькие брючки. "Дальше раздевайтесь!" Аккуратненькая маечка такая классическая, трусики снимает аккуратненько... Доктор смотрит на него - а он весь такой аккуратненький! - и спрашивает: что, дескать, у Вас? "Видите ли, доктор... У меня, понимаете, одно яичко ниже другого..." "Ну и что? У всех так..." " Да ведь неаккуратненько как-то получается..."
Е.Г. Да, ну, это такая вставная новелла. Но насчет всеобщей редуцированности гениталий на античных изображениях - это, мягко говоря, не совсем так.
А.Л. Собственно говоря, античная скульптура, какой мы ее знаем, не вполне подлинна в этом отношении: она, как бы сказать, несколько отцензурирована.
А.А. С отбитыми хуями.
А.Л. Ну да, именно. Кто-то пытался меня еще переубеждать, что, дескать, это всякие землетрясения...
Д.К. Проблема все-таки в другом. Есть и вполне сохранившиеся статуэтки всяческих сатиров, где впору говорить не о редукции, а совсем даже наоборот. Но дело в том, что такая скульптура - совершенно из другого ряда в функциональном отношении, и в формировании эротического канона она не участвовала.
Е.Г. А неизвестно!
Д.К. Ну как же! Ведь современный эротический канон опирается не непосредственно на античность, а через Возрождение...
Е.Г. ... которое также получило доступ и к приапической иконографии древних, и широко ею пользовалось. Вплоть до Рубенса.
Д.К. Но в каком качестве? В качестве знака "другой культуры", по Бахтину. При чем же тут эротический канон?
Н.Г. Ох, это дело вкуса...
Д.К. Нет-нет, эротизм с этим не соотносится - по крайней мере, в задании: никому не запрещено быть настолько испорченным, чтобы эротически реагировать на сатиров с козлиными ножками, но в задании такая реакция не присутствует. И потому я снова задаю сакраментальный вопрос: каким образом, где, когда и почему вместо скромно редуцированного завиточка с нетронутой фактурой появляется в культурном сознании канон прямо противоположного свойства: чем больше, тем лучше.
А.А. Из другой культуры, например.
Д.К. Из какой?
А.А. Из той, где изображали вождей с самым большим членом: чем больше член...
Н.Г. ... тем вождистей вождь.
А.А. И после того, как христианство, противостоя любой эротике, съело классический канон, источником новых эротических представлений стало то, что было ему - христианству - недоступно. Прежде всего - неевропейская культура.
А.Л. Зачем же так далеко было ходить? Ведь в "карнавальной" традиции это все сохранялось...
Д.К. Ну, этот вариант, конечно, странненький, но какая-то сермяжная правда в нем может быть: ведь в формировании нового эротического канона в этом столетии впереди Европы Америка, и, может статься, какие-то африканские ориентиры там присутствовали... Недаром же в кругу современных мифов о сексуальности присутствует миф о гиперсексуальности негров, включающей и гипертрофированный размер гениталий...
Антон Кузнецов. Давайте вернемся к "другой культуре" и "карнавальной" традиции. Как бы спросили нас ученые-марксисты - "интересы какого социального слоя выражала классическая античная скульптура?" Ясно, аристократии. И соответствующий визуальный канон был социально ангажирован. А у "простого народа", надо полагать, был другой канон, и он-то отражался преимущественно в текстах "других", "карнавальных"...
Д.К. Что не мешало авторам других эпох и другой соцаильной принадлежности использовать этот "другой канон" уже опосредованным образом, в качестве другого, тогда как создателями и первоначальными носителями он вовсе не мыслился как "другой". И тогда возникает вот какой забавный поворот: пожалуй, только в XX веке окончательно стерлись границы как между искусством, порождаемым разными социальными слоями, так и между "высокой" и "низкой", "первой" и "другой" культурами вообще. Отсюда и смешение канонов, и во многом канон "низкой" (массовой?) культуры вытесняет канон "высокой" (хотя бы по причине подавляющей численности его носителей).
Е.Г. Что касается античных представлений - если выйти за пределы визуальных искусств. У Аристофана есть на этот счет одно замечательное место. Он противопоставляет "кинеда" - изнеженного и развращенного юношу - и хорошего человека, настоящего мужчину, то есть, собственно, человека, воспитанного по-новомодному, и человека, воспитанного традиционно, по-спартански. В числе прочих оппозиций там есть и такая: у кинеда, то есть у распутника, член большой, но мягкий, а у человека, воспитанного по-спартански, - небольшой, но твердый. Таким образом, величина здесь обратно пропорциональна силе, способности к эрекции.
А.Л. Но это не обязательная зависимость. Вот эти Паны с огромными фаллосами - весьма, кстати, твердыми, если судить на взгляд, - они ведь ставились, например, в садах, а эпиграммы при этом были такого содержания: путник, если ты идешь с миром, то ступай, если же ты хочешь залезть в сад и обворовать его, то берегись - я тебе сейчас так сделаю... И по тексту ясно, что сделает он ему не палкой по башке, а вполне определенным образом.
Е.Г. Некоторые путники, должно быть, лезли в сады даже не ради плодов...
А.Л. Ай, какой проказник!.. Но я-то опять про свой тезис: восприятие визуальное = эстетическое - и восприятие с точки зрения возможного действия, два разных канона. Пан не рассматривается с точки зрения красоты, он оплодотворяет и дает (либо бережет) урожай. Соответственно, большие елдаки у тех, кто действует, и чисто символические - у тех, на кого нужно любоваться (в том числе, кстати, и потому, что их физическое совершенство неразрывно связано с совершенством духовным, перед лицом которого размер гениталий как-то и вовсе отходит на второй план).
Д.К. В идеале.
Е.Г. Ну, и как же все это согласуется с указанным местом у Аристофана?
Д.К. Может быть, это просто взгляды разных эпох? Ведь паны в садах, сдается мне, на век-другой старше, если мы остаемся в рамках принятой хронологии.
Н.Г. Вы замечаете, что с волосами мы еще справились более или менее, а вот против хуя - ничего у нас не получается?
Д.К. Ну уж и ничего! Но давайте тогда попробуем зайти еще с одной стороны. Вот есть такая идея - в последний раз она мне попадалась в одной статье Могутина, - что особая трудность визуального отображения мужских гениталий связана с их динамичностью, и надо понять, в каком статичном положении зафиксировать эту динамику, - отсюда изображение мужской обнаженной натуры представляет большую сложность по сравнению с женской.
Н.Г. Для женщин такая проблема не стоит.
Д.К. (к А.Л.) Какова, кстати, точка зрения практика? (Смех.)
А.Л. Ну, насчет практики я не знаю, но в теории я однажды такую точку зрения встречал: у замечательного чешского фотографа Яна Саудека, у которого попадается изредка мужская обнаженная натура наряду с женской...
Н.Г. Не так уж и редко.
А.Л. Ну, относительно редко.
Н.Г. Относительно часто. (Смех.)
А.Л. То есть, разумеется, в сравнении с другими фотографами - часто, но при этом доля мужских снимков у самого Саудека - ну, может быть, 10%. Так вот, он говорит, что это так самой природой устроено: женщины гораздо более, так сказать, "визуальногеничны", а мужчины - увы, в том числе ввиду наличия вот этой подвижной детали...
А.А. И вообще: женщина - это идеал красоты, а мужчина должен быть чуть-чуть получше обезьяны. Так мой учитель живописи говорил. Ну, я с ним несогласна, конечно...
Д.К. В этом месте я должен прочесть стишок поэтессы Евгении Лавут. Он называется "Как Добрый Барин не стал гомосексуалистом".
Все женщины различны как цветы
Мужчины как стволы однообразны
Грязны, на вид узки и безобразны
Безуглы, заскорузлы и просты
Е.Г. А я бы здесь продолжил тему Аристофана и сказал бы, что канон американской порнографии - это, между прочим, очень большой полуэрегированный член. Я не сомневаюсь, что технические средства позволяли бы, если бы это было необходимо, поддерживать хуй в непрестанно стоячем состоянии вертикальном, но они этого не делают. Таким образом, у Страйкера нет проблемы динамики и статики - его динамика есть воплощенная статика. Он у него всегда одинаковый - и не стоит, и не висит. И размер не меняется. То есть проблема - в познавательном плане - снята.
А.Л. Тут еще компромисс между полнотой демонстрации и требованиями приличия: член огромный, показан весь, на полную катушку, - но при этом как бы не до конца встал. И нашим, и вашим.
Н.Г. Это очень по-американски. Ведь там запрещен показ именно, блядь, полной эрекции. И даже в самой подпольной порнухе это не то чтобы нельзя, но как-то уже не принято...
Е.Г. Да, но ведь интересно именно, откуда берутся именно такие представления о приличии, именно такие запреты...
А.Л. Есть хороший структурный аналог - у японцев: запет на лобковую растительность. Даже в приглашениях на фотоконкурсы специально пишут: не присылайте работы, где присутствует лобковая растительность, - они будут конфискованы на таможне вне зависимости от всего остального: от эстетических достоинств и т.п.
Е.Г. Из этих наблюдений мы, в частности, видим, насколько канонична порнография. Может быть, только в каноне могут так бок-о-бок существовать как бы противоположные требования и тенденции: в данном случае, идеология full action, полная визуализация секса (невозможная и не существующая нигде, кроме как в американской порнухе) - и абсолютный запрет на полную эрекцию.
А.Л. В связи с этим: может ли существовать порнография как искусство? При прижившемся уже разграничении порнографии и эротики...
Е.Г. Во всяком случае, порнография - это сфера порождения большого количества значимых для культуры образов.
А.Л. Я ведь что имею в виду: стереотипные формулировки относительно этого разграничения таковы: да, изображено то-то и то-то, но ведь не просто так, а со смыслом, стало быть, это уже не порнография.
Н.Г. Порнография ведь не то чтобы уж совсем лишена смысла. Просто у нее смысл такой практический: порнография - это то, что заведет меня и мою девушку после того, как мы перетрахались уже две недели.
Д.К. Ну да, разграничение функциональное. Порнографический текст - это текст, в котором доминирует функция чисто прагматическая, сексуальной стимуляции.
Е.Г. Положим, функций у порнографии может быть сколько угодно - от познавательной до терапевтической или катартической.
Д.К. Ну разумеется, но я говорю только про функциональную структуру порнотекста. В употреблении все может смещаться сколь угодно далеко. Бог с ним, не о том речь.
Е.Г. Теоретику культуры и искусства порнография может быть крайне интересна вот в каком отношении. Порнография - это уникальная сфера культурной деятельности, в которой сегодня, в наше - не будем говорить, какое - время активно действует канон. Как в иконописи. Партнер должен обязательно кончить, причем визуально-наглядно. Обязательно должен пройти определенный набор поз. И так далее. Есть канонические элементы, которые - в рамках данного жанра (а деление на жанры тоже строгое: подростковая, садо-мазохистская и т.д.) - неустранимы. Кстати, не только визуальные: столь же каноничны звуки, которые издают - э-э - персонажи, да и весь саунд-трек. И благодаря тому, что каноны в этом пространстве есть, - это единственное, может быть, пространство, где их можно ломать. В других сферах - в искусстве, например, - они уже сломаны.
Н.Г. Вот только будет ли эта порнография со сломанными канонами покупаться... Не станет ли как раз в этот момент слома порнография - искусством?
Е.Г. Я видел замечательный фильмик на фестивале геевского кино в Питере. Очень простенький по исполнению, но очень красивый по замыслу. Это монтаж минут на пятнадцать из разных порно-роликов, общим числом, наверное, около 20-ти, где взяты только лица. Такие тоже канонические - с глазками закатывающимися, ухмылочками, звуками вот этими специальными - "О, йе... йе..." Кстати, к звукам: как-то мне попался один порнофильм американский, попавший в Россию по польским каналам, и в Польше был сделан синхронный перевод... (Смех.) Ну, текста там было, прямо скажем, небогато, но вот это замечательное междометие "йе... йе..." всякий раз переводилось как "bardzo dobre"... (Смех, овация.) Ну, это, положим, просто еще один анекдот для протокола, но вот фильм с лицами - это ведь уже искусство, вырастающее из порнографии...
Д.К. Все-таки этот конкретный пример - не совсем про то: здесь не вырастает из порнографии искусство, а берет ее своим материалом, это не одно и то же. Но в принципе прорастание искусства из порнографии представляется вполне возможным, хотя с колиным вопросом, действительно, будет тяжело: порнография ведь потому и покупается, что ее канон соответствует бытующему в общественном сознании мифу о сексуальности, и тут шаг вправо - шаг влево - считается побегом. Конечно, можно и трансформировать этот миф целенаправленно, в том числе через изменение порно-канона, но это потребовало бы, вероятно, довольно серьезных вложений, - вряд ли кто-нибудь будет этим заниматься. Стало быть, при попытке слома канонов порнография будет разделяться на коммерческую и некоммерческую...
А.А. Лучше сказать - альтернативную. (Смех.)
Д.К. ... и в некоммерческой порнографии с неизбежностью произойдет то, о чем говорил Коля: прагматическая функция сексуального стимулирования будет отходить на задний план.
Е.Г. Не обязательно. Всегда найдутся извращенцы, которые...
Д.К. Ну, извращенцы-то находятся всякие...
Е.Г. ... которых, скажем, home video возбуждает больше, чем профессиональная порнуха...
Д.К. Есть ведь и такие, которых больше любых порнушных картинок возбуждает статуя Давида, но у статуи Давида этого нет в задании.
Е.Г. Это неизвестно. Это еще вопрос. И, кроме того, покажите мне гомосексуального подростка, который бы от нее не тащился.
А.А. Иногородний подросток.
Е.Г. Ладно. Вот вам еще одна история. Про Могутина. Он в своих американских путевых заметках описывает, как в одном американском знаменитом клубе ему засовывают в задницу шарики мужики в кожаных всяких одежках. И прелесть в том, что весь рассказ в точности воспроизводит знаменитый порнографический ролик. Вот вам и взаимоотношения с каноном.
Д.К. Между прочим, в последней порции этих путевых заметок есть другой эпизод: о том, как у Могутина долго брала интервью некая журналистка, а потом куда-то исчезла, и только тут Могутин сообразил, что так же интервьюировали перебиравшегося в Штаты Лимонова, а потом оказалось, что это был агент не то ЦРУ, не то КГБ; дальше Могутин описывает свою гордость - так сказать, созрел, стал равным... И дело даже не в том, что интервью у Славы - это все знают - брала Маша Гессен... (Смех.) А в том, что это такой творческий метод - римейка. Не взирая на лица.
Е.Г. А вот еще о порнухе. Один мой знакомый - он педофил - сказал замечательную вещь, очень тонкую: что великолепной порнухой были бы порнографические римейки советской детской классики. "Чук и Гек", "Бронзовая птица"...
Н.Г. Да. Педофилу положено быть тонким.
Д.К. Ну вот, похоже, что над данной темой мы возобладали.
