КНИГА ВТОРАЯ

1 (19)

Ну, ложись, ложись и среди подушек
полистай журнальчик глянцевый, где техасок
северяне клеем расстреливают из пушек,
не жалея бумаги плотной и ярких красок.
Мне особенно нравится эта вот - вроде торта.
И вот эта: пальмовый пляж атолла
и две парочки задом (один - почему-то в шортах),
точно надпись дутая "Coca-Cola".

2 (20)

Пир - стрекозам трепетным сероглазым
и горячим карим ресничным пчёлам!
Талой льдинкой плавает слабый разум
в этом женско-мужском, загорелом, голом
платонизме: Юджина или Джима
я хочу? Вирджинию? Розалину?
Или сразу юность всю - одержимую,
про ребро забывшую и про глину?

3 (21)

Даже больше Юджина я хочу, чем
Розалину, ставшую на колени
и раскачивающуюся на бамбучьем
изумленьи, мленьи его, томленьи.
Даже больше - Джима (штанов в помине
нет - и "la" детсадовское отпето),
Джине, Джине делающего, ах, Джине
в такт волне накатывающейся влупетто.

4 (22)

Вижу, вижу - глазом косишь туда, где,
словно лев с ягнёнком, лежат в эдеме
(состраданье в жарком дрожит смарагде!)
Джим и Юджин - голые, на тандеме...
Вот бы, вот бы Юджина нежить сзади,
одуреть бы в пальцах бесстыжих Джимми -
и, быть может, в полной, сквозной усладе
замереть, расплавиться между ними!

5 (23)

Розалина-всадница, жеребца-
Джима жадно мнущая между ляжек:
влажный цокот, липкая цель, пыльца,
оглушённый всхлипами южный пляжик,
малолетний ельничек... Завиток
с завитком свивается то и дело...
Электролиз? Словно бы сильный ток
пропустили боги сквозь оба тела.

6 (24)

Сада сады - поза и Роза,
лозы и лазы... Прозу листай! -
В каждом завое - слёзы Делёза,
грёзы Гренуя, бартобатай...
Сены солома. Рона - из крана.
Сербскохорватский Ираноирак.
Раны Вероны. Сперма Урана.
Афродитийский роящийся мрак.

7 (25)

Словно свист пернатый в груди увяз -
и психея Стикс переходит вброд,
а Эрота Танатом звать как раз...
И глаза - любовь. И конечно - рот.
И конечно - ухо... Услышь, услышь:
шевелится страх за гардиной слов -
и шуршит бумажкой моей, как мышь.
Потому что правильно: смерть - любовь.

8 (26)

Или, в масле плавающим, лень им
полотном укрыть соблазн и пыл,
чтоб сплетеньем ланьим и оленьим,
словно слепок, мозг слепой не плыл?
Ах, не знаю, кто олень там, кто там
лань - кто льнёт, кто липнет, как юла...
Но Гермесом Трисмегистом Тотом
эти все предписаны дела.

9 (27)

Лишь эгейской бусиной пытливой
глянешь в смугло льющийся "Playboy" -
что там, что там, что там под оливой? -
как в лесу гуляет слон с трубой...
Ах, в тосканской вьющейся ложбине -
башенка-Пистоя!.. У меня
что-то с мозгом... Фавна Барберини
вспомню, Антиноя и коня.

10 (28)

Соплячок горячий - в одной цепочке.
Нет, давай и её мы расцепим, ну же!
Даже, кажется, печень твою и почки
я хочу - сверх прочих чудес, снаружи
глупо произрастающих - трогать; плёнок
перламутра касаться, затворниц мрака;
и твоё сердечко держать, ягнёнок -
братец-агнец ссунчика-Исаака!

11 (29)

...И арбузные лёгкие, с жемчугами!
И трахею круглую!.. Позовите
санитаров, со связанными ногами
увезите в Сербию, усыпите!
Ах, Эрот, прости. И прости, Венера.
Только прошу высечь на белом камне:
"Я любил пшимерного пионера.
Он был словно, знаете, сын полка мне".

12 (30)

Стоит вынуть штырь из гнезда - и брюки
опадут, как стены тюрьмы при взрыве...
Стоит плавки скинуть... Я эти трюки
так люблю! Ладонь в золотистой гриве,
золотой загривок, игривый мускул,
тёмный диск соска на ребристой глади,
трепет смуглых волн и живых корпускул -
словно вновь рождён я в родной Элладе!

13 (31)

Как у этих синих штанов, у нашей
страсти, Кирн, изнанка белее снега:
та же, что и у тех, кто лежит с Маняшей
или Нюшей, кому из-под юбки нега
жарко-жарко дышит, кто любит козьи
теребить висюльки (пастушьи нравы!).
Ну, смешно ж у санок делить полозья,
укоряя левые: вы не правы.

14 (32)

Плачьте, плачьте, Музы, размазывая по скулам
крокодиловы слёзы; погонщик Аона дочек,
Козопас, прослезись, разрыдайся, заёрзай стулом -
позабыли с мальчика жёлтенький снять носочек!
Так, в одном носочке, и гладили без оглядки,
целовали, ушко прошептали - и тут лишь, на передышке,
отрезвев, заметили: вот он! - сквозит на пятке
и съезжает разнеженно на лодыжке.

15 (33)

Э оборотное или фиту, скорее,
напоминает ладная, молодая
плоть - Эфиопию потную, Эритрею,
Элефантин, Элевсин, - когда я,
милый дельфин, обнимаю эти
стены, плыву в полусонной лодке,
а заоконный ночной Лоретти
держит горошину в нежной глотке.

16 (34)

Мое имя фитой отворяет губы.
Ну, давай поищем, где буква эта
у тебя на теле... Не надо лупы...
Что завидней участи буквоеда?
Букволиза?.. Видишь: ты - раб клеймёный
мой. Взгляни: вот строчная, прописная...
Снова, снова строчная! Умилённый,
что ещё мне сделать с фитой, не знаю.

17 (35)

Как петергофский тритончик, пасти
водопроводной закрыть не в силах,
держишь жемчужную спазму страсти,
паузу в железах, в жилах милых,
млеющих; как затяжной ныряльщик -
с перлами воздуха в бронхах, гладкий,
гибко-подводный... Люблю, мой мальчик,
стонущий этот твой выдох сладкий.

18 (36)

"Ах!" слетает с уст - и воском талым
мальчуган обрызгивает лён.
С жемчугом сравню ещё, с опалом,
хоть пронзён стрелой - не ослеплён.
И у Кирна тоже под лопаткой -
севастьянов скважистый огонь...
Ох, растёт орешник - гладкий, сладкий,
судорожный, трепетный... не тронь!

19 (37)

Птицам - смерть. Но рыбам - красноглазым,
слизистым - Твой ливень проливной
страшен ли? Где Промысел и разум?
Чем так любы хариус и Ной?..
Мы - не рыбы. Пёрышко и коготь,
крепкий клюв, Эрот, мне нарасти,
чтобы нежно крылышком потрогать
мальчика - и в горы унести.

20 (38)

Завтра сходим в лавку и купим фляжку,
виночерпий, а вечер на то и дан нам,
чтоб открыторотую неваляшку
с минаретом сравнивать и бананом,
со слоном трубящим, поднявшим хобот...
Трикотажной ласточкой как такую
зачехляли пушку?.. Военный опыт
только вспомню, милый, - и атакую.

21 (39)

Загорел. Даже стали соски бледнее
тетивы с весёлой щербинкой оспы.
Дай пушок пахучий вдохну под нею!-
лью в горчичную дырочку уха просьбы...
Негативчик, летейская тень от плавок -
всё, что от городского тебя осталось.
Язычок твой щёлкает слаще славок, -
незнакома, жаворонку, усталость.

22 (40)

Дай запру соловушку ртом... Или он -
мы решили - жаворонок?.. Ах, эти
орнитологи (помнишь ли, Кирн?) в счастливом
ещё акте - щепкинском, на рассвете!
Во втором?.. Какой, чёрт возьми, куперник
неумолчный! Трубочкою его ты
научился ль свёртывать?.. Ужас Герник
и Помпей - предутренние зевоты.

23 (41)

Ах, Верона за любым нас поворотом
сторожит, за складкой прячется любой!
Лишь в твоём ещё сознаньи желторотом
то, что называется "судьбой",
"роком", полуспит, как соль морская
в потнолобой солнечной волне, -
то, что, угрожая, не пуская,
колется, скрипит крупицею во мне.

24 (42)

Орнитологические споры на заре: не соловью ли
судорожный перл принадлежит? Не соловью?
Жаворонку? Жарки препирательства в июле,
лепет слеповатый: "I love you..."
Выпорхнет Ро(mea!) из-под одеяла
(или, Кирн, Джульетта стриженая - ты?)
на балкон... Не жала с ядом, но овала
поцелуя жалобные просят животы.

25 (43)

Как люблю тебя - заледенелого
(с капелькой росы, не знаю, или...),
мраморно-легко-остекленелого
сразу, как Суворов в Измаиле!
Словно льдину бело-розоватую
с голубой прожилкой поджигая
(плюс синица!), руку вазой радую -
севрская какая, дорогая!

"РИСК", вып.2: Следующий материал

Продолжение         "Трудов Феогнида"