КНИГА ТРЕТЬЯ

1 (44)

Вот и Наджиба, дружок, уели.
Не подбежишь уже к кинескопу:
что, искаженье? Нет, в самом деле!
Боже, где взяли такую жопу?..
Как без Наджиба светло и голо!
Где ж он? В стихах! Нет пышнее клумбы.
Там, где тупой палиндром Лон Нола
и голенище с лицом Лумумбы.

2 (45)

Лето. Эротика. Судороги. Веранда.
Подозреваю, отрока звать - Эрнандо,
отроковицу - Долорес, отрока номер два -
стыдно сказать - Хуаном... Лолочка - ни мертва
ни жива, как ванна из занимати-
математи... Фу-ты! Ответь-ка, кстати,
Кирн: сколь скоро наполнилась бы Долорес,
кабы с одною трубой боролась?

3 (46)

Кто сказал, дружок, что любовь - прогулки
при луне, на лавке садовой ахи?
Вот дурак! Глупей челнока и втулки!..
И в любви на стрелки гляди, и в страхе.
Не снимай. Пусть тикают на запястье.
А иначе - словно мы рядом с Богом,
в огороде Божьем, под лупой Счастья,
под Его наукообразным оком.

4 (47)

Слаще всего, как сказал бы философ, пауза,
луза, лакуна эмоции, а не поза
и не эмоция, - музычка, вроде Штрауса,
венские вальсы ментолового наркоза...
Новокаиновый местный укол Эрота.
Анестезия безумной торчит трубою,
мозг засыпает, улыбочкой сводит рот, а
глупые лошади в латах готовы к бою.

5 (48)

Есть ли тут страсть? Просто что-либо сделать нужно
с патологическим ужасом нежной ткани.
Пьют не от жажды, как пьяницы скажут дружно,
а оттого, что вину тяжело в стакане
стыть и краснеть. Если челюсть застыла, зубу
впредь не торчать Монсегюром - адью, детинец!
Завтра, быть может, мы жаркую скинем шубу.
Клетки томятся в тебе, как жильцы гостиниц.

6 (49)

Вообрази, милый отрок: такие рыбки
вёрткие, змейки, уклейки с длиннющим усом...
Их Левенгук - как, не знаю, - извлек из пипки
и разглядел в микроскоп, обладая вкусом
лучшим, чем те, кто себе прививали оспу...
Или, возможно, дружок молодой у вана
был и - "ах, кстати, постой-ка... исполни просьбу!.." -
брызнул на стеклышко умное, встав с дивана.

7 (50)

На манер горниста, но рука - не
у горе раскрытых уст, а на...
Словно в небо тянут на аркане,
а внутри натянута струна,
хорда дрожи, скважина - резину
рвущий вверх аргон... От лоз и уз
отвяжи венозную корзину,
выбрось груз трепещущих медуз!

8 (51)

А какие нимфы при этом снятся! -
Словно мёд в бутыли, сосцы колышут,
на волшебных выпуклостях лоснятся,
тесногрудо, кругло, упруго дышат,
обжигают жгутик скользящий ртами,
языком ласкают его болтливым,
девятью, как Музы, ему устами
отворяясь, сладостным служат сливом...

9 (52)

Ах, ещё дрожит от нежной боли
розовое устье пацана,
но уже жгуты и вакуоли
приоткрыла дивная страна.
Трёт глаза учёный: "Погляди-ка
сю-сюда, гляди сюда скорей!"
Поглядит дитя - и крикнет дико,
вылетит, не чувствуя дверей.

10 (53)

Я хотел бы, знаешь ли, в Дальней Фуле
жить с тобой, где воды тверды и летом,
где ненужные джинсы лежат на стуле
и нет сносу модным твоим штиблетам.
Где все бабы - снежные: вместо носа -
корнеплод смешной, головешки - глазки...
Ты, сынок, съезжал бы, визжа, с откоса
и бежал бы вспять, волоча салазки.

11 (54)

Когда бы ночь приподняла свой полог,
и весь отель с ужасным "жу-жу-жу!"
ввалился б в номер... Что ж, я, как оолог,
в ладони Кирна железы держу -
и изучаю их живые виды,
живые тяжи, жалобную дрожь...
Я заору: "Profani, procul ite!"
Не трепещи - для этого лишь нож.

12 (55)

Вот у Свифта славно! Ты "гули-гули,
Гулливерчик!" - пел бы; а я бы, я бы
из пупка-окопчика - "во саду ли,
во лесу ль?" - выглядывал: баобабы,
валуны, громадные призмы кварца...
Милый Кирн, спаси! Птеродактиль-овод!..
Говоришь, любовь твоя выше Гарца?
Вот проверить лучше найду ли повод?

13 (56)

Феогнид эфеболюбивый оком
подглядел младенческим (так сказал бы
дикий скиф), как мальчик к своим молокам
тянет пальцы левой, льняные Альпы
до колен откинув; нагой Альбине
потолка, слепому его экрану
(что за фильмы крутятся там - нам и не
снилось!) нежную он раскрывает рану.

14 (57)

Пятерня взбирается по стволу
голым ловким юнгой - и вниз скользит...
Молодецкие игры, язык зулу,
меж землёй и небом транзит-Тильзит!
Быстро-быстро шёлковой лентой так,
длинной-длинной, фокусник из штанин
наполняет воздух, формует мрак,
устилает перси незримых Фрин.

15 (58)

Помнишь, Кирн, как я тебя в первый раз-то
раздевал, вспотевшего от испуга
(превращенье в грязного педераста
твоего наставника, брата, друга)?
Как потом у запертой двери ванной
(штукатурка, кажется, отлетела)
я являл собою образчик странной
связи страха слуха с весельем тела?

16 (59)

Только пальто обниму в прихожей,
холодноватое, провожая?
Кто запретил мне касаться кожей
кожи? Тепла и нежна чужая
кожа!.. Шнуруешь ты свой ботинок,
как эрмитажный мальчишка (только
жаль, что не голый, - не раб, а инок).
Выбилась из-под ремня футболка.

17 (60)

Ах, повешу я пальто и поцелую
перепуганные губы, обнимая
плечи, глупую расстёгивая сбрую
брючную... Молчи, молчи! Немая
сцена! "Ревизор"! На полминуты,
ах, усни, закрой глаза, пока я
довлеку тебя, полуобутый,
до тахты - токуя, потакая!

18 (61)

А очнёшься ты - уж и не знаю,
как назвать - сатиром, свистоплясом?..
Чья звончее дудочка сквозная?
Неужели это было мясом?
Бьёшься, словно ящерка, в ладони,
то брюшком вспухая, то мелея.
А на ляжке - Гоцци и Гольдони
замшевые... Что за бакалея!

"РИСК", вып.2: Следующий материал

Продолжение         "Трудов Феогнида"