Это неправда. То есть так и было, как ты рассказал, обманщик, так, да не так. Да и откуда тебе знать, тебя ведь не было там, когда было то, что было, а когда ты был, ничего, кроме обмана, не было. От казни, положим, ты ушел, доволен, небось. Радуйся. Радуйся и рассказывай небылицы, распространяй клевету, что с тобой поделаешь. Радуйся и болтай по всему свету любую чушь - про меня и про сестру свою, Брандаманту. А в один прекрасный день умри и получи всё, что заслужил.
Началось с ошибки, закончилось обманом. Остриженная наголо, она оставалась собой, что бы ни говорил лжец. В ней не было ничего мужского - кого могут ввести в заблуждение меч и доспехи? Она - в отличие от братца - и не думала хитрить, рассказала всё, в том числе то, о чем я никогда не спросила бы, о чем никто никогда не спросил бы. Мне сразу стало понятно: ничем хорошим это не закончится. А хорошо ли началось? Она, смертельно уставшая, и я, в слезах, на траве; потаенный зверь шебуршит за деревом, тая свою загадку.
Не знаю, что она думала, глядя на меня. Я, честно говоря, не хотела этого знать. Мы добрались до города; она переоделась в женское платье - не для того, как утверждает лжец, чтобы мне образумиться - разве это помогло бы? - но лишь затем, чтобы не смутить чернь, переполненную предвзятостью.
Общее ложе, говорит лжец, и единственный раз - по недоразумению, вероятно, - не лжет; но что он говорит дальше! Она и она, говорит он, и повторяет это каждый раз, даже когда его никто не желает слышать, так вот, она и она - я и Брандаманта, но он будто говорит не о нас с ней, а о каких-то бесплотных существах, сотворенных болезненной фантазией безумца, она и она, теперь понятно о ком идет речь, - ничего не имеют между собой общего; её и её - следовало бы поставить кавычки - соединяет лишь ложе, но не действие. Будто бы, передают из уст в уста, Брандаманта безмятежно спала всю ночь, будто ангел на картинке, а я - это не я, а "я", пустое, словно поселившееся в опустошенном сосуде, - металась, не имея возможности заснуть, не имея возможности удовлетворить страсть. Но лжец на то и лжец, чтобы лгать. Брандаманта, впрочем, никогда не опровергнет этих мерзких слухов, да и зачем - если соединяющее нас выше простого чувства, приходящего, будто невидимый бог, в полночь, и рано утром уходящего, зачем - если у нас с ней есть то, за что ответственны только мы обе?
Однажды она уехала. Что только не рассказывают о нашем прощании! Стоит открыть любую плебейскую сказку - сразу же наткнёшься на историю о расставании, реках слез, восклицаниях, обмороках, - а ближе к концу все возвращаются, целы, невредимы и очень богаты. Если б так.
И тут появляется лжец. Будто бы сестра, приехав, всё ему рассказала. А если и так - что с того? Любое знание можно использовать и во благо, и во зло, и вообще не использовать - так оно сохраняется лучше всего. Известна его дурацкая уловка, которую теперь превозносят, как вершину хитроумия, которая, без сомнения, останется на устах безмозглого мужичья еще долгие века. Словом, он принял вид ее - о, если бы он мог принять ее подлинный вид, а не превратиться в жалкую копию, к тому же, при ближайшем рассмотрении, не слишком похожую - я раскусила его почти сразу же. Внешний вид воспроизвести можно, можно воспроизвести голос, манеры - особенно если вы одной крови; но взгляд - о нем ты забыл, лжец, жалкий обманщик, площадной шут!
Я играла с ним, как хищник с попавшейся к нему в лапы жертвой, а лжец думал, что всё ровным счетом наоборот: он хищник, а жертва - я. Обманывая меня, он обманывал сам себя, изображая Брандаманту, он дурачил только толпу, беснующуюся под окнами; но каждое его фальшивое движение, которое должно было вселить в меня тщетную надежду, отдавалось внутри меня резким уколом боли. Но я терпела. Я ждала - когда и как он откроется. И вот он рассказывал сказку о небывалом даре, которого не было и быть не могло, во всяком случае - для него. Он ждал радости на моем лице, но увидел разочарование - явное, вызванное, якобы, нежелательной переменой, - и тайное, зато более сильное, - разочарование человека, желающего услышать небывалую историю, а слышащего плоскую байку, да еще с бородой.
И не было никаких недель и месяцев нашей тайной страсти - как не было и самой этой тайной страсти, - ибо на следующее утро я взяла его за руку, и повела к королю, и рассказала ему всё - то есть не всё, но вторую половину всего. Он стоял перед королем, обливаясь потом от страха, потому что знал, что его ожидает, а еще потому, что был трусом, и больше ничем, - вовсе не героем, как его называет теперь каждый встречный.
Лжеца не сожгли. Его спас Руджьер, возникший, будто из-под земли, в самый последний момент, как это происходит только в плохих книгах, вот почему я не знаю теперь, в яви мы живем или во сне, а может - в чем-то третьем, чему нет названия, что находится на грани между сном и явью. Лжец, однако, делает всё, чтобы я поверила в подлинность мира, - ведь такие подлости делаются исключительно в настоящем мире.
Но и на тебя есть оружие. Это твоя сестра и я, мы обе - твоя смерть. Когда нас не станет, ты потеряешь смысл и пропадешь. Ты - дитя нашей общей фантазии, несуществующий брат и несостоявшийся любовник; ты - плод наших ночных бдений. И ложь твоя - попытка спастись от очевидного. Что ж, карабкайся. Но когда ты умрешь, ты ничего не получишь - ни возмездия, ни награды, это мы с Брандамантой будем расплачиваться по твоим счетам - вместе, как и должно, - а ты помчишься, развеянный по ветру, превращенный в первоэлементы, неизвестно куда, впрочем, известно - никуда.
"РИСК", вып.3:
Следующий материал
|
