НОЧЬ С КЛЕОПАТРОЙ
Мы потерпели крушение. Мы, конечно, не "Конкорд", и национальной трагедии в этом, конечно, нет. Пускай мы не больше, чем "ЯК-42", наверняка не больше, не обольщаясь на собственный счет допускаем, однако же все равно жалко.
Что случилось? В каком узле или механизме произошла поломка? Вот маленький черный ящик, нужно вскрыть его, прочитать, рассмотреть, разгадать. Лежа на лафете (на особого рода досках), разливаясь по деревянной поверхности словно блин, мы мечтаем только о том, чтобы пришла Жуча и полизала нам губы, и больше ни о чем не мечтаем. Все это как бы любовь. Жучин язык. Наши губы. Наши руки, измазанные жиром. Жучины огромные уши и длинная шерсть. Это макарошки с тушенкой, в конце концов. Почему Жуча не приходит? Вдруг она умерла после того, как съела целую сковородку макарошек с тушенкой. Ее изголодавшийся организм не вынес, тем более что макарошки были несвежими. Любовь таит в себе множество опасностей.
Он кажется нам глупым, пустым и ничтожным, злобным, коварным, язвительным, некрасивым, дурновоспитанным, циничным, пока мы не попадаем в полутораметровую зону риска. Когда он спрашивал, не хотим ли мы орешков, мы собирались отвечать: да, пожалуйста, дай нам этих орешков, чтобы мы раздавили эти орешки, чтобы мы разбросали эти орешки, чтобы мы обесчестили эти орешки! Но мы отвечали только: да, хотим.
Он шел впереди, а мы волочились следом, вяло постукивая зубами. По левую руку из темноты выступали грозные кирпичные массы. Такой дом могли построить лилипуты для своего Гулливера, но почему-то не построили. Дворец принадлежал чеченскому нефтяному королю. И прямо напротив ворот мы неудачно упали в лужу. Услышав всплеск, он вернулся, выловил нас из глиняного пюре и, оглядев с ног до головы, произнес: "Ну, малыш!" Причем интонация передавала его восхищение нашим внешним видом. Мы, польщенные, застучали зубами с удвоенной силой, даже несколько дерзко.
На самом краю деревни он нащупал в малиновых кустах нужную калитку. Ничуть не смущаясь, ведь нашу телогрейку давно промочил дождь, мы встали под струю, стекавшую с крыши, чтобы смыть с себя грязь. Он ломился сначала в дверь, затем барабанил в окно, наконец в сенях заскрипели половицы, и дверь распахнулась. Оказавшись на кухне, он схватил со стола банку молока и протянул ее нам. Хозяйке вместо приветствия он сказал: "Светлана Пална, изобрази эту... водовку". Светлана Пална, закутанная в пальто поверх ночной рубахи, полезла по сундукам, по коробкам, стараясь изо всех сил держаться cool. "Ты совсем сдурел! Говорила тебе, не стучи в дверь, я все равно здесь не слышу, стучи в окно. Ну, сегодня всё, хватит, последняя осталась, больше не приходи, слышь, завтра теперь". Он сунул бутылку с бумажным фитилем в боковой карман и обнял мощный корпус хозяйки: "Светлана Пална! Дорогой ты мой человек! А за молочко с нас вычти". С радостью и страданием, как будто она вынимала занозу, хозяйка подпихнула его к двери. Где-то за печкой, в глубине дома, закряхтел мужик.
На обратном пути из-под ворот того же дворца нефтяного короля неожиданно залаяла собака. Возможно, в собачьем голосе ему послышались какие-то оскорбительные акценты, потому что он, в свою очередь, обругал животное грубыми словами, добавив нечто про хозяина. Собака залилась еще громче. Тогда он, словно пуля, изменил траекторию и устремился к ограде. События принимали более чем серьезный оборот. Французским бульдогом мы вцепились в его бушлат и заголосили: "Ну не надо! Ну пожалуйста!" Мы прекрасно понимали, что учинить побоище ему ничего не стоит. Но, кажется, слава Богу, нам удалось сдержать его воинственный порыв. Нет, снова, как будто вспомнив о чем-то, он повернулся и пошел к воротам. На этот раз на все уговоры ответом было страшное молчание. А за чугунными прутьями, за блестящей проволокой дождя, группировались темные вражеские силы. Застекленный от земли до самого конька фасад отражал металлический свет, там внутри по лестницам и переходам двигались едва различимые тени. Вражеские силы только ждали момента, когда он окажется на их территории, чтобы уничтожить его. "Ну пожалуйста", - шептали мы нежно на ухо, обнимая его за шею, обнимая его за талию, вернее за то место, где у женщин талия, а у мужчин...
- Щегол!
- Не говори больше "щегол".
- Ну хорошо, малыш.
- Не говори больше "малыш", и не смейся этим ужасным смехом, тем более что нам нечем закусывать.
- Как это нечем, малыш!
Он поднимается и уходит прочь из подвала, растворяется в темном прямоугольнике дверного проема. Мы остаемся одни в этой теплой комнате, мы ждем его.
Подвал обогревается дьявольской электрической дугой, которая краснеет в углу, обложенная кирпичами. Прямо посередине стоит печь, но она не используется по назначению, так как в ней прячут спирт. В освещенной части подвала есть несколько пеньков-стульев и один большой пень-стол.
Вскоре он возвращается и - что это? - приносит с собой целую охапку травы, листьев, каких-то лопухов. С абсолютно серьезным видом он раскладывает перед нами эти дары природы и начинает перечислять их варварские названия, причем оказывается, что все названные растения имеют колоссальную пищевую ценность. Да, действительно, это напоминает по вкусу редиску. Осторожно мы откусываем кусочек красноватого стебля. А вот этот стебель с белой сердцевиной похож на огурец. Исчезает последняя бутылка спирта, вернее вещества, выдаваемого за спирт, и мы чувствуем необычный прилив сил, даже вызываемся побороться с ним на руках. Естественно, он побеждает и на правой, и на левой. Но мы не унимаемся, пробуем еще и еще раз, мы уже не можем остановиться, и, окончательно потеряв рассудок, сталкиваем его на бетонный пол. Тут же, не размышляя, мы бросаемся на него, пока он не успел подняться и взять топор, и прижимаем его за плечи к полу. "Пожалуйста, прости," - так странно звучит наш голос, на удивление трезвый и какой-то прозрачный. Под нами лежит противопехотная мина. "Хочешь, мы тебе песню споем?.. Мы ди-и-кие кошки..." О, волшебная сила искусства! Как же быстро нам удается остудить его гнев. Мало этого, мы чувствуем что-то вовсе невероятное: как по нашим мокрым волосам он проводит рукой, как скользит его рука... Не двигаться! Лучше не моргать. Чтобы никак не помешать движению его руки. И главное - никаких эмоций. Потому что мы - в полном порядке, мы полностью контролируем ситуацию, и не стучим зубами, и никогда не променяем собственную шкуру на ночь с Клеопатрой.
АНАТОЛИЙ МАРИЕНГОФ
Я пришел домой довольно поздно, он встретил меня на пороге:
- Ты знаешь, у нас ЧП.
- Какое, - спросил я безразлично, в нижнем регистре.
- У нас лошадь на подоконнике.
Я поморщился, как если бы мне сунули в лицо тряпку и сказали бы: вот что твой кот наделал! Я расценил это как нечто не укладывающееся в нормы человеческого общежития, достойное осуждения, и принял почему-то на свой счет. Я очень часто принимаю какие-то скандальные вещи на свой счет, даже когда точно знаю, что они не могут иметь ко мне никакого отношения, как вот, например, эта лошадь: я никогда не был знаком ни с одной лошадью, никогда не водил лошадей домой и вообще, откровенно говоря, всегда их немного побаивался: уж очень они большие. Теперь у меня было такое чувство, как будто я засорил раковину - что при моей педантичности абсолютно немыслимо, - не закрыл воду - что просто невероятно, - и всех залило.
Как это ни дико, лошадь была налицо, она мирно паслась по ту сторону окна, ее морда едва не касалась стекла, а контуры тела растворялись на фоне ночного неба. Я так растерялся, что забыл раздеться. Искоса поглядывая на лошадь, я достал щи из холодильника и зажег газ. Он закурил, усевшись спиной к окну. Мне показалось, что к моменту моего прихода он, не взирая на "ЧП", преспокойно спал. Но как же она там удерживается, - подумал я, - на таком узеньком жестяном карнизе?
- Как она туда забралась?
- Не знаю... Я пришел с работы... где-то около девяти, а тут вон...
- На кыш-кыш не реагирует?
- Ноль внимания.
- М-да...
В голову лезли всякие дурацкие мысли. А вдруг ей вздумается расколотить головой окно, или даже просто по неосторожности она разобьет стекло копытом? Оттого, что мой висок находился в полуметре от ее копыт - я сидел на своем обычном месте, хлебал щи, - мне стало не по себе. Неизвестно для чего я встал и плотно закрыл форточку, и тут, на удивление, почувствовал нечто вроде угрызений совести. Вот, она там одна, ей там неудобно, может быть она хочет в дом, а вдруг она сорвется, пятый этаж все-таки, ведь даже мой кот не удержался на этом карнизе (или отливе, как он там называется), когда вылез через дырку в марле, а кот - гораздо более ловкое животное, чем лошадь.
- Что она там жует?
- Не знаю. Может быть, кто-то сверху кормил голубей, и к нам нападало.
Я наблюдал, как пар из ее ноздрей то оседает на стекле, то сдувается ветром.
- А ты сам-то чего-нибудь ел?
- Лошади бывают четырех основных мастей...
- ???
- А остальное - это всё отмастки. Основные - это: вороная, гнедая...
- Прекрати, пожалуйста. Ну, лошадь и лошадь, не крокодил же, попасется и убежит.
- Это твоя работа.
- Да ты что! Совсем, что ли, уже! Меня целый день дома не было.
- Меня тоже, поэтому проверить невозможно.
- Что?! Что ты собираешься проверить?! Что я не проник тайно в свою собственную квартиру, пока ты был на работе, и не затащил сюда вот это?!
- Ржет. Ладно. Пускай ржет. Ведь ты именно этого добивался? Именно так должно быть по твоему сценарию?
- Начинается.
- Ты видишь, над нами уже лошади ржут.
- "Так не лучше ли нам расстаться".
- Я просто не хочу навязываться, мне, конечно, будет очень тяжело, но если тебе со мной так невыносимо... Ты прекрасно знаешь, что я всегда хотел устроить для нас нормальную жизнь, но я не могу сделать это без какого-либо участия с твоей стороны, получается, что я один все время проявляю инициативу, а сочувствия никакого не нахожу, ты знаешь, что я хочу, чтобы ты всегда был рядом, а ты ставишь меня в зависимость, ты можешь либо позволить мне тебя видеть, либо не позволить, ты можешь уехать на несколько дней и не сказать куда, сегодня я пришел с работы, после того как отработал двенадцать часов, я сидел здесь один и все это время...
- Ну почему же один.
- Мне очень обидно, когда ты разговариваешь со мной таким тоном, и самое обидное, что, когда мы бываем у кого нибудь в гостях, ты разговариваешь со мной точно таким же тоном, и все это слышат, или вообще не обращаешь на меня никакого внимания, общаешься со своими друзьями, а я чувствую себя так одиноко в чужой квартире, среди незнакомых мне людей, ведь ты же понимаешь, я хочу, чтобы рядом со мной был близкий мне человек, которому я небезразличен, ты должен чувствовать хотя бы немного ответственности, если уж ты приглашаешь меня куда-то, мы же приходим вместе, ты понимаешь это? Вместе.
- Мне вставлять какие-нибудь реплики?
- Опять ржет. Хорошо. Ладно. Раньше я был очень высокого мнения о себе, думал, что я такой интересный человек, я общался со всякими занятными людьми, возможно, я просто избаловал себя таким обилием общения, но ты поставил меня на место, ты и твоя лошадь - вы подавляете меня.
- Это не моя лошадь.
- Ты даже не представляешь себе, как мне сейчас тяжело, всю субботу и воскресенье я пролежал в постели, потому что у меня не было сил подняться, я проснулся, задернул шторы и снова лег, у меня не было сил даже открыть глаза, а сегодня вот эта жестокая шутка с лошадью.
- Это не шутка с лошадью.
- Да, я понимаю, твои намерения были вполне серьезными, лошадь - это достаточно серьезно, и поэтому мы должны, наконец, выяснить то, что мы давно уже собирались выяснить. Я хочу спросить тебя... Мне действительно необходимо это знать: будем ли мы и дальше вместе или тебе со мной уже неинтересно?
- Открой, пожалуйста, форточку, здесь можно топор вешать. А наша лошадь, интересно, какой масти?
- Это отмастка, а мне хотелось бы услышать определенный ответ, мне нужно четко знать, чтобы просыпаться утром, вставать, делать какие-то дела, ходить на работу, хочешь ли ты, чтобы мы и дальше были вместе?
"Карей!" - вдруг грохнуло у нас над головами, и мы, вытаращив глаза, уставились на высокого мужчину в элегантном костюме, который, согнувшись, пролезал в форточку, вернее, то, что он был высоким и элегантным, мы разглядели потом, когда он осторожно прошел по столу, между тарелок, чашек, и спрыгнул на пол. Я выронил ложку. Мы переглянулись. Лошади за окном не было.
"Здравствуйте, товарищи. Я - Анатолий Мариенгоф".
ЛЕВЫЕ ВЗГЛЯДЫ
Сифилитические поражения кожи расползаются, словно маленькие пустыни. Наши смешные, неправильные тела созданы тяжелой, монотонной работой. Иногда кто-нибудь оступается, и острая цепь калечит ему руку. Наши губы рассекают вулканические трещины, но мы всё же...
Открываются железные ворота. Еще раньше мы узнаём звук мотора. Ты выходишь из большой белой машины, ты держишь руки в карманах, ты смотришь вверх. Мы застываем в своих позах на крыше, на лесах, на карнизах, мы похожи на кошек.
Ты подходишь так близко. Так близко мы можем видеть узор на твоем сером жилете. Ты приближаешься. И говоришь свои слова. О том, что у нас ослабленный интеллект, и мы до сих пор не научились это скрывать, о том, что по своей конституции мы не способны работать электрическим инструментом, что мы преступны, судя по внешности, бессовестны, судя по всему, ты ставишь на этом точку.
Вернее, восклицательный знак. Ты даешь пощечину. В первое время мы видим только круги - красные, синие, - часто-часто дышим, словно рыба, брошенная на берег, захватываем воздух, потом - белый кабриолет, и ты - сидишь, облокотившись на руль и опустив голову, - еще секунда, - поправляешь шляпу с широкими полями, блестят спицы и уносят тебя.
Но как ты ошибался, когда говорил о нашей совести! Почему ты сам не потребуешь признаний? Мы расскажем тебе все. Однажды ты поскользнулся и упал в котлован. Мы тут же прыгнули вниз, за тобой. Сначала мы протянули тебе часы и разорванную маленькую цепь. А потом мы помогали тебе выбраться, и ты наступил совершенно случайно нам на руку острым каблуком. Мы едва не признались тогда во всем. Что в годы юности, не разбираясь как следует в вещах, не зная жизни, неискушенные, сами сожалея об этом сейчас, стыдясь, каясь, - некоторое время назад мы разделяли... левые взгляды.
Так, может быть, ты обработаешь нас щелочью и возьмешь к себе домой?.. Хорошо, а если бы мы чистили зубы, мы могли бы на что-нибудь рассчитывать?.. Очень скоро ты поймешь, как это хорошо. По утрам мы будем брать у почтальона газету, нести в кабинет и по команде "плюнь" опускать на пол, рядом с креслом. Американскому солдату мы откусим все пуговицы, и он не сможет тебе вредить. А ты будешь бить нас длинной тростью и кормить одним вишневым джемом.
ИСЛАНДИЯ
Сейчас этот тошнотик проснется и скажет: "Чего смотришь? Давай за йогуртами!" А на улице холод, туман... И в комнате туман. Откуда здесь горячая вода?! Паркет вздуется, это однозначно. Упасть на пол и закричать: "Человек за бортом!" Нет, Херера-фор-мэн не из тех людей, он не бросится меня спасать. "Херерой" он называется после того злого вечера, когда вместо насущно необходимой (мне) трудной воды он на последние деньги приобрел совершенно факультативную туалетную воду "Херера" (для себя). "Хорошо, - сказал я тогда. - Нам нечего пить, зато от нас пахнет «Херерой»". И "Херерой" действительно пахло. Пахло всю ту злую ночь, после злого вечера, пахло удушающе, липко, жарко, аллергически-чесоточно и эпилептоидно-судорожно. Я тыкался мордой в единственно лояльные, то есть сами собой пахнущие шерстяные перчатки, а вокруг свет менялся местами с тенью, ковер с успехом заменял телевизор, объем понятия совокуплялся со своим дополнением, а Гегель безобразничал с Аристотелем. О, Господи! О чем я думаю! У меня же тут стихия разбушевалась. Так. Что я собирался сделать? Открыть шлюз, направить пароход в коридор и на месте выяснить причину аварии. Хотя причина аварии мне и так ясна: саботаж. На прошлой неделе из-под плинтуса, из розеток и из унитаза повалил дым. А соседка кричала своему полоумному сыну: "Только бензином не надо!" И вот, убедившись, что в огне мы не горим, они проникли в квартиру и свернули горячий кран. Браво! А я буду играть в Исландию.
- Херера, ты будешь играть со мной в Исландию? Хере-ра!
- Чего смотришь? Давай за йо... моё!
- Только ноги, пожалуйста, не опускай.
- Что ты лежишь?! Надо же что-то делать!
- Сейчас придут рабочие. Видишь, книжка плавает. Нет, не эта. Подгони ее.
- Какие рабочие?
- В лимонных комбинезонах. Один из них, чернокожий, оскалится: "Извините, мистер, у Вас было не заперто". А у другого на голове будет жемчужный унитаз.
- Зачем нам унитаз?
- Вот ты и спросишь у них: "Зачем нам унитаз?" Послушай. "К востоку от Рейкьявика, в плоской котловине, выстланной белым туфом..."
- Ты, сволочь, издеваешься надо мной!
- "... бьет знаменитый Большой гейзер. В перерывах между извержениями котловина заполняется голубой водой, и слабый запах серы..."
- Нас посадят в тюрьму!
- "... разносится по окрестностям. Во время извержения, продолжающегося..."
- Пусти меня! пусти, сказал!
- "... около 20-ти минут, гейзер выбрасывает вверх, на высоту 60-70 метров..."
- А ну убери руки!
- "... столб пара и горячей воды". Ты обожжешься, Херера. Ну, что там?
- Твой псих пришел.
- С лопаткой?
- С саперной.
- Скажи ему, пусть запускает Геклу. И чтоб бензина побольше.
Послышались сильные взрывы, из трещин повалил дым, вырвалось пламя. Под влиянием сильного ветра огненный столб наклонился к югу, осыпая землю градом крупных раскаленных обломков. Затем были выброшены огромные массы пепла. В течение полутора часов стоял сплошной мрак, а когда выглянуло солнце, можно было видеть, что районы, расположенные к югу от Геклы, черны от пепла. Облака вулканической пыли достигли берегов Финляндии. Бурлящие потоки воды, образовавшиеся в результате таяния снегов, неслись с огромной скоростью в речные долины. Вместе с водой проносились темно-вишневые потоки раскаленной лавы, местами вспыхивавшей синим пламенем.
ИМПРОВИЗАЦИЯ НА БУНИНСКУЮ ТЕМУ
Я как бы лимонка. Эмоционально набухший цитрусовый. Отойдите, monsieur. Или наденьте каску. Вас может ранить осколками.
А что касается разбитых очков, то это не я поил Вас "Pastis'ом", а как раз наоборот. Вы не мальчик и знаете, что после этого бывает.
Но какой вы все-таки молодец, как Вы ловко договорились с этими господами. Иначе бы меня наверняка рожей об коленку.
Вы в своей жизни перемещали пушки и батальоны, и я отлично понимаю, что у Вас не было возможности изучить "лабиринты души". В таком случае послушайте один совет. Ваша депрессия не лечится "братскими чувствами". Попробуйте амитриптилин или что-нибудь в этом роде.
Нет. Monsieur не может знать, что ему нужно. Человеку следует искать свою правую руку, которой нет. В переносном смысле. Но каждый ищет все, что угодно, только не руку, потому что сравнить не с чем, потому что руки нет. Сложно? Я не буду повторять, извините. Голова очень болит.
Я буду Вашей правой рукой? Вашим "адъютантом"? Помилуйте! Разве не видно, что я вещь в хозяйстве абсолютно ненужная. Впрочем, я вот сейчас смотрю на Вас неодетого, и мне хочется сварить Вам кашу. Я сдерживаю себя. "Каша" - это слуховой обман.
Мемуары... О, мемуары... Вы хотите, чтобы я ответил? А о чем Вы меня спросили? Я смотрю на небо. Ну и что же, я вижу его сквозь потолок. Вот это облако похоже на Гвинею, в которой Вы несли службу давным-давно. Ну хорошо, на Гвиану оно тоже похоже, если приглядеться.
Знаете, сходите в издательство, поругайтесь с ними, топните, стукните, спросите строгим голосом, почему они не дают Вам денег. Я же слышал, как полчаса назад Вы разговаривали с хозяйкой. Может быть, конечно, это было сновидение. У меня иногда бывают очень странные сновидения... Так вот, поругайтесь с ними, и Вам сразу станет легче, я уверен.
Поздравляю. Шампанское - Ваше первое позитивное предложение за сегодняшнее утро.
Вы прекрасный человек... Как же мне объяснить... Мне нравится Ваш нос, Ваши уши. Дело не в том, что в квартире нет еды. В крайнем случае можно пить воду. Жалко, что нет хотя бы маленького бассейна или хотя бы крошечного рояля, но и от этого пока еще никто не умирал. Ваши соседи будут морально-этически уязвлены, будут показывать на меня и на Вас пальцем, но я обожаю, когда на меня показывают пальцем. Вы сами завели этот разговор, поэтому не называйте меня жестоким и злобным после того, что я Вам сейчас скажу.
Представьте, что много лет назад, когда Вы были таким, как я... Допустим, Вам захотелось свести счеты с жизнью. Вы пустите себе пулю в лоб в этом случае, не правда ли? Или свяжете себя с отставным генералом. Через год, а может быть, через два, Вы окончательно к нему привыкнете, будете для него - преданный щен. И вот, в один прекрасный день, он, проезжая, например, в метро и читая, например, газету, внезапно и банально умрет.
А потом будут похороны, на которых придется постоять в отдалении, лучше за деревом, чтобы твое присутствие не показалось кощунственным для родственников и сослуживцев. Не говоря уже о том, что ни единая душа не пожмет тебе руки и не скажет ободряющего слова. И останется только взять бутылку "Pastis'а", пойти одному в совершенно пустую квартиру, которая, кажется, увеличилась в размерах, где в прихожей, на вешалке, висит его пальто, где от стен исходит монотонный гул, где, оглушенный, ты медленно опустишься на пол и, ухватившись за рукав пальто, стаскивая пальто за собой, начнешь долго и безутешно выть.
"РИСК", вып.3:
Следующий материал
