О Крым - ты спорт, ты спирт, ты флирт! О тяжкий спорт курортных романов, потных, скользких, на грани срыва... с Аю или Кара Дага, да в набежавшую волну! Весь Крым - это нервный срыв мягкотелой лености плавных холмов - в плавное море - скалами, скалами, скалами... оскалами дикости щерится Крым по всему южному побережью; и весь он в схватке до сих пор касожского Редеди и Мстислава Удалого, насквозь прохваченный безбрежьем великого переселения народов. Он порубежье, а теперь и зарубежье.
"Извините, Клава, мне под вами тесно, мне в Жмеринку пора к жене, к детишкам, да, с вами было интересно, но стало пресно, прощайте пляж, вино, картишки, пропал морской, соленый и пиковый интерес, пишите письма, Клава, ваш шалунишка на букву "эс"".
Тяжелый спирт шибает в ноздри, и дух его невыносим среди оплавленных жиров и скользких мускулов, шибает в нос курортный манерный и мадерный спирт. О Крым - ты флирт! И плавность пляжных тел не переходит в скальность чувств: "пишите письма, Клава, мне под вами тесно!"
А рядом - Грин. Его лицо на грани срыва, взрыва.
- С каких высот сорвались, Александр Степаныч, - думал я, плывя на прогулочном катере, его именем названным, его портретом украшенным.
- С каких скал духа низринулись?
Естественно, молчал всеми своими запредельными глазами и печальной лошадиной мордой этот странный странник, обретший в Старом Крыму и душу, и книги, и голодную смерть.
А я обрел тебя, о Крым, прорвавшись через степи достославные мстиславные в "тмутаракань". Испорченный касожскими, черкесскими горами, плавностью был поражен твоей чуть италийской в пятнадцать лет, в шестнадцать лет. За мной ходил гуськом весь контингент девичий пансионата, а я, прохвачен рукоблудием, мальчишка, задрал от флирта нос до Аю-Дага.
Пронзенный чистотой-прозрачностью ночей нездешних, мечтал я на вершине Аю-Дага обрести любовь и душу, а не просто секс, как слово "кекс", чуть ноздреватое и с сочным плотоядным "эс". Мне подавай со взрослостью - прозрачность и италийскую Джульетту и на вершине Аю-Дага. Так мне мечталось.
Сбылось на надувном матрасе. Под Аю-Дагом. И губы терпкие, и груди круглые, как плавные холмы, вполне российские, земные, а кожа крымски солона. Мы изводили с нею друг друга рукоприкладством ревности и неприкладством душ. И неба никакого. И Аю-Даг не под ногами, не по плечу, не по душе.
- Прощайте, Таня, мне под вами тесно!
Ее земное тело снится до сих пор. Я проглядел любовь?
Крым не проглядел. Ты - Родина души моей, ты мой четвертый Рим. О Крым - Рим. И столько чрез тебя прошло любви простых людей и гениев, народов, государств и войск прошло. Ты как магнит. Отсюда - равность. Тысячелетняя история рукоприкладств, и - намагниченная мина. Замедленного действия. О Крым - ты взрыв!
И мне приснился сон вещий, бо не олегов:
- По полуострову и острову любви фланируют еще не великий островитянин Аксенов Вася и официально гениальный Пушкин, под ручку. В тени же кипарисной воркует "Буревестник" с "Зеркалом" меж ними мечется чуть близорукий Чехов (политически). Вдруг с неба - киммерийский Конон-варвар (он родом с Крыма) в образе американского Арнольда и ну давай прощупывать радарами окрестность! А тут как тут и дядька Черномор с кравчуками! Они сощурились и с бровеносцев пушками грозят. Писательский коктельный Коктебель сбежал в Пицунду. И тень его хозяина былого, неистового Макса (Волошина), как в старину скрывает белых, красных, белых, красных, попеременно. Спасенный помощью гуманитарной, мятежный Грин штурмует Севастополь, возглавив партию эссерскую крымско-татар. К нему присоединился Генрих Бель, в войсках немцо-фашистов (он воевал здесь). А князь Владимир Красно Солнышко им с Херсонеса ударяет в тыл, объединившись с греками и генуэзцами. И твердой поступью Малахова кургана грозят два Николаича - Лев и Борис. А кто-то мудрый прячет тело жирное в Форосе, а "буревестники" все осаждают, осаждают Севастополь!
О Крым - ты бред! Ты бред любви и сказка ревности. О Крым - любовь! О Крым - ты спорт, теперь ты - спор и все ж, надеюсь, - мир!
"Соло", вып.21:
Следующий материал
|
