Софья КУПРЯШИНА

Москва


      Вавилон: Вестник молодой литературы.

          Вып. 1 (17). - М.: ВГФ им. Пушкина, 1992.
          Обложка Вадима Калинина.
          ISBN 5-86310-009-5
          С.23-24.



    ВОЙНА

            Война настигла нас в деревянном двухэтажном доме. Я была достаточно высушена собственной жизнью, чтобы встретить ее спокойно и даже с некоторой радостью. Мне позволялось теперь где угодно курить свои горькие папиросы, внуки почти не смеялись надо мной, а прижимались к моим колючим щекам, слыша непривычный грохот и вой. Масштабы страха обратно пропорциональны масштабам события. Я вспоминала свою тридцатилетнюю бабушку из ее рассказа о войне: во время тревоги у нее начинали стучать зубы и она говорила няне: П-п-пашенька, в-в-возьми Нинулю и спускайся в метро. Ее старики тоже держались браво.
            Теперь, когда пришла моя пора высохнуть и сделаться жесткой железной мочалкой с седым отливом для мытья сковородок, я радовалась именно такому предстоящему концу. Но все вышло сложнее: мгновенная смерть - удел избранных.
            Сбылся многосерийный сон. Стук в дверь и это единственное, резкое, как внезапный глубокий порез на груди: - Юде! - Когда они насиловали моих внуков, в доме стояла поразительная тишина. Гриша стоял на коленях в постели, со взведенной попочкой, так же он стоял когда-то грудным, когда не мог еще держать головку, - он так же сопел, всхлипывал и размашисто тер лицо о подушку, а его продолжением был курносый офицер со ртом-гусеницей. Его закрытые глаза в темноте казались открытыми, вбирающими в себя свет. Грише было шесть лет.
            Мине было десять. Она лежала, как положено, на спине, и другой офицер отлетал от нее, вслед за ним отлетал и китель, и галстук. Она молчала, но до меня доносилась каким-то ультразвуковым образом ее дрожь и крик самого раздираемого тела. Рот ее был открыт огромным квадратом, так что обнажились не только зубы, но и десны; время от времени этот квадрат делался параллелограммом. Я помню еще запах чужого пота: не нашего - а чужого. Ножки ее - гладенькие, смуглые, с пунктирным пухом, покачивались в такт, и на них также отдельно покачивались спущенные гольфы, сделанные мною из старых ее коричневых колготок. Клейкое пространство сна обнимало меня. Я тоже стояла молча - как в страшной усталости. Одновременно с этим двое переворачивали дом: один шуршал в мансарде книгами, другой гремел посудой, бесконца что-то разбивая и выливая на пол. Я трогала спину другого офицера, который зависал над Миной, и говорила в пространство его дыхания: - Герр офециэ... либе ми... майн... либе (как же сопрячь? сопрягать?) - майн киндер... ихь либе... - Он по типу был более азиат. Прямой угол его скулы, дальний край печки и темный каркас шифоньера слилилсь в удивительную композицию, где каждый предмет обозначал другое и взаимозаменялся соседним. Он внезапно и сильно отшвырнул меня ногой - я стала куском боли и гула, и тихо, без слез, запела: - Щипиди-книпиди боббе гебакт... почему? почему? Почему мы все молчали?
            Я увидела из-под стола, как Мина встала, я увидела ее ножки в спустившихся гольфах, вытянутые носки которых мотались при ходьбе; она переступала отдельно каждой ногой, она не могла соединить разорванное тело в шаг. Густо и медленно - бесконечно и гулко ныл разбитый нос; ее нога стояла рядом с моим носом и вдруг запрокинулась и ударила в него. Повторение знакомой боли отвлекло меня от этого странного действия. Я поняла, что совсем ничего не слышу - все звуки исчезли - и не услышу больше никогда. Они, кажется, уходили. Мина сидела рядом с моей бесполезной головой, ковыряя окровавленную доску пола; доска пропитывалась кровью и сейчас, несмотря на то, что она просунула юбку между ног и придерживала ее рукой. Я увидела, что такими же шагами, как только что Мина, к нам идет Гриша; глаза его - бесцветные и мертвые, вонзились в меня, и вдруг под этим старческим взглядом во мне стал разливаться тот бессмысленный крик, которого я не могла услышать. Офицеры уже ушли.
            Так мы сидели втроем под этим столом. Кровь засыхала и делалась липкой. Но воду перекрыли и много украли - нигде нельзя было достать воды. Две теплые и темные головки были передо мной; от этого тепла и запаха детских тел из меня лились слезы - с каждым поцелуем все сильнее; так мы сидели до темноты, пока не приехал мой сын с женою; они отвезли нас в северный город.


"Вавилон", вып.1:                
Следующий материал               



Вернуться на главную страницу Вернуться на страницу
"Журналы, альманахи..."
"Вавилон", вып.1

Copyright © 2001 Софья Купряшина
Copyright © 2001 Союз молодых литераторов "Вавилон"
E-mail: info@vavilon.ru