STIGMATA
Я проснулся ночью не от ставшего обычным бешенства боли, при которой гигантская пустота внутри жжет и кровоточит, а всего лишь от резкого толчка сердца, напоминающего мне о существовании помимо движения еще каких-то случайных ходатаев, доброхотов и даже друзей детства, таких, как водопроводная sьeppa, роняющая слезу за слезой, кричащая гневом большого оркестрового. Тусклая пустота внутри меня множится гулким шоковым эхом. Поперек зрачка лежит меловой след отстекленного от меня фонаря. Все стены комнаты как будто на месте, ничто не изменилось. Все стены комнаты
Самое главное в этой ночной тикающей пытке - не разбудить Ингрид. Она спит в чутко, она просыпается от любого во мне изменения, она так привыкла. Соотнесенность с объектами рушится, вещи отплевываются звуками - и подслащенный задник гортани, и кран, и сердце, и кровь, и даже вспаханное поле волос Ингрид. Где-то движется, наконец, невидимая, неосязаемая сила, в предосудительную связь с которой я вступил уже... Bilingual libido
Дальнее, осознанное, принятое, взращенное, ныне реальное. Где-то потеряны те часы той мартовской ночи, в жаре которой детское живое радостное впервые наткнулось на невидимую стену, по рассказам, по общему ужасу столь неизбежную и непререкаемую. Но предрекаемую черными пометами, растерянностью телекинокнигогероев, особым взвивающимся сытым молчанием взрослого мира. Это чувство причастности, единства постепенно раскрыло моей душе те особые глаза, которые невозможно упрятать под кожей, взгляда которых бесполезно убегать, зов которых в другом захватывает, заполняет, пленит.
Радостно, ждуще, я бежал навстречу, на встречу...
Siecl начинался давно вчера. Не стоит лгать, тщась доказать первопричастность этой мысли к самому факту отваривания моего духа. Никто здесь в одну из душных майских темнот не мог предвидеть высшую доминанту в плоде последовательных известных каждому телодвижений. Точнее тела. Но стабильность вызревания краха не была в далекую пору ничем серьезным нарушена. Это, видимо, и определило дальнейшее мое странствование в рамках, привычных всем настолько, насколько каждый способен складывать настоящие знаки в единое целое. Воспоминания о той далекой - тоже - ночи, когда она пришла, испугав меня, приласкав робкое мое, даровав мне сон, теперь привлекательно-приятны: в них присутствует некоторая - не говорите: обреченность, - предначертанность, предуказанность цели.
Слово "цель", конечно, наивно, но в той общей спешке, которую диктует движение восхода, оно вполне может быть отпущено мне случайным, припавшим к замочной расселине моего черепа читателем.
Но долгое еще время мысль моя физически осуществлялась в вечной воющей мольбе "Why should I die". Постепенно, с приходом слова, мне открылась (видимо, была дарована) возможность понять аксиому неожиданного перехода долгой, годами накопленной энергии из количества - в качество, из тварной - в нетварную, и потому, собственно, математически реальную ипостась. Смешно теперь даже думать о том, что продолжение движения может быть вообще доказуемо. Forgive me, Lord...
Но тогда, еще не целиком освоившись в мире этого открытия, я тем не менее обнаружил в себе... Это были первые явления сквозь меня моей сущности, первое мое смешанное с предвкушением дальнего сиюсейчасное равнодушие. Внезапно осыпавшаяся каменной грядой, улыбавшаяся мне бледными немыми глазами бронзового гиганта, поддерживающая меня влажными прохладными ладонями на желтых глиняных зубах про-пасти, разливающая теплый водяной мираж над дорогой, еще одна deary ordeal (ветер, море, мол)... И новые, новые знаки, и все желаннее становился тот миг, когда видимая суетность, наконец, не выдержит и порвется, обнажив тончайшую неразрываемую сущность.
Когда наконец настолько окрепнет дух, чтобы вырваться из объятий уже давно ставшего лишним никчемного тела.
*
Совершенно случайно, обернувшись однажды и поймав нечаянный взгляд, также замерший в моих глазах, совершенно случайно, повторяю, совершенно случайно... Это было, это было начало болезни. Она долго примерялась ко мне, обживая, обнашивая мое тело, ставшее вдруг немодным, с потертыми локтями и вечно засаленным воротником. Чувствуя нелепость противления боли, я заботливо укрыл в себе целый мир длинных латинских слов, и они приобщили меня тайнам языка, проросшего во мне, несмотря на три подряд переносчиками выставленные консонанты "р-т-в" и ужасные перед ними jo (+ один из лабиальных в начале и прилагающуюся обычную флексию). Еще одно, впрочем, доказательство вечности, которое ей, согласитесь, не требуется.
Прежде начинало болеть то одно, то другое: голова, беспокойная синяя снабженная клапанами подушка (кто-то вонзал вдруг в нее раздраженным быстрым движением булавки), длинный костяной ствол, держащий парные ветви, - чуть выше основания, какие-то другие, вовсе мне незнакомые предметы моего организма. Эта увертюра к скоро смолкнущей симфонии подготовила мое и Ингрид участие в мучительном для нас процессе осознания необходимости пути от грани к грани.
Мгновения, часы, годы назад я удвоил свое одиночество. В этом действе плохо или хорошо написанных персонажей мне посчастливилось встретить Ингрид, встретить несмотря на причудливость рамы, огранившей ее существование. Цвет глаз, поворот головы, даже блеск ее волос долго были для меня загадкой: я не мог запомнить деталей. Все, что оставалось после первых встреч с Ингрид, - уверенная, обреченная, долгая нота, простиравшаяся далее смысла речи. Да еще скальпель, вечно лежащий в ее сумке. Впрочем, день менялся днем, ночь - ночью, пока бег случайных черт не замер в ее портрете. Она лежит в темноте, в пустоте ближней, чем моя, и отдыхает, ее гортань и легкие поют мне о согласии. Ингрид также знает путь. И поэтому я прожил это... эту... не решусь, вдруг - ошибка, - счастливо.
Тяжело прорываться сквозь пустоту, темноту, черноту, грязь, склизь, сквозь.
Я у окна в кухне, в раковине жирные коричневатые тарелки, в сковороде озеро, на столе - невытертый архипелаг от-кровений моего организма. Когда-то едва обработанные эти частицы пищи внушали мне отвращение, вновь вытаскивали из меня втиснутое и перетертое ранее. За последний год мы с Ингрид уже настолько привыкли к доказательствам общего моего разложения, что нас не может смутить ничто - ни даже куски сероватой нечистой кожи, которые с трудом сохраняют более или менее устойчивой систему моих костей и которые я ежедневно с жестоким любопытством наблюдаю в зеркале. В ящике под зеркалом уже давно приготовлен отрез черной ткани. Ингрид верит в приметы.
Не страшно, невозможно огорчить Ингрид приближением, нет, точнее, моим удалением. Почти одновременно (с разницей в семь дней) мы пробовали упругость синих рек рук с помощью случайного речного же лезвия. Она была первой. Впрочем, подробности вас не заинтересуют. Возможно - игра, творчество, актерство. Скорее даже, репетиция. Ложь, ложь. Та степень отчаяния, когда идея становится явью.
Теперь уже, когда мы думали о повторении, я отказал ей, я имею это право, однако, ясно, что право мое закончится со мной же, and she will follow me, ведь она потеряет все, что удерживало ее меня нас (один знакомый Оливейре итальянец, впрочем, справедливо замечал разницу между выходом-бегством и входом. Но и это ее не смутит).
Пробую залить огонь. Но он уже не имеет атомного содержимого - и вода бессильна. Значит, пора возвращаться, устроить ложе так, чтобы ожидаемое паденье не разбудило мою (проговорюсь: в тексте есть зашифрованное настоящее ее имя). Все стены комнаты Так вот, обернувшись однажды и поймав нечаянный взгляд, также замерзший в моих глазах, приблизившись к его источнику, я был прегражден отражающим серебряным стеклом, в котором теперь в свете фонаря и алтаря уже почти - пусто.
*
Так неминуемо знакомство, новая моя любовь, мое последнее растворение в реке макротечений, водоворотов, уже принимавшей меня (я уверен, верен, верю), уже ласкавшей; оплаканный, оплаченный, плачевный, плескавшийся.
пока невозможно . еще мешает, пленит теснина тени, отбрасываемой от фонаря, к фонарю, к небу...
Если Вам, случившийся мой слышитель, доведется умирать (две важных, чудных истины хранит сейф звуков: сладостное медлительное удаление от мира; измучившее ожиданием примирение, умиротворение), да, ежели случится - вот так вот, среди запинающейся тишины ночи, не разбейте fragile capsule... Cloudy lullaby...
Она пахнет дождем, дальним дождем, туманом, водой (если замершей летящей водой - ме-тель-ю which also may tell you), влагой; умоляю Вас, не двигайтесь, не роняйте ненужных нот, оставайтесь во власти ее тактов. Обычно многословная боль не будет слишком долго мучить Вас порядком уже наскучившим внушением, забитым сомнительными неологизмами.
Префикс обваливается, обнажая Логос.
Помимо вздрагивающего кровавого кома начинается новое движение, знакомая влага собирается в истоке глаза; улыбка проваливается внутрь тела, блаженно застывает; засохшее дерево наливается влажным пламенем, на хворосте распускаются огненные гневные листья, в них дребезжат птицы (не пугайтесь), их крылья уносят объятый алым ствол, влага врывается внутрь; тело находит опору нынешнему его положению; ложно подрагивают локти; раскрываются веки прочерченных на левой руке шрамов; глаза; я смотрю вверх сквозь
воздух больше не нужен, горн горла сух, струи волос устремляются вовнутрь, проходя сквозь серое взбитое облако; это уже совсем не больно, даже когда последний оплот неподвижности обрывается в пустоту; обвал в горах; ничто не прекращается не прерывается это уже совсем не удивляет с некоторым недоумением осматриваешь прозрачный призрачный остов наполненную ливним соло комнату она открывает видит вдавленное в пол тело красно бежит жидкость по его разветвленным безобразным каналам лишь осязаемо рождение крика манит холод мысли растворяются все стены комнаты стены стекла стоны огни проникновение ввысь мысли бремя холод холод мир уже движение произрастание в тишине пение вдалеке и бархат снега слепит глаза в пути по струне от реки улечу к реке где в белом прозрачном небе блестит слеза
P.Gabriel, Brodsky, T.Rice, Fish, Cortazar, R.Smith
Bilingual libido - двуязычное либидо
Why should I die - почему я должен умереть
Forgive me, Lord - Прости меня, Боже
Deary ordeal - милая пытка
And she will follow me - и она последует за мной
Fragile capsule - хрупкая оболочка
Cloudy lullaby - облачная колыбельная
Which also may tell you - которая также может сказать тебе
|
