О ПРИРОДЕ ВООБЩЕ
Отсчет девушек происходил в два ночи. Чтобы меня не приняли за ночного извращенца, я попросил сходить со мной маму. Она осталась стоять около бани, изображая, будто выгуливает собаку, хотя никакой собаки у нас не было. Вместо собаки сейчас был я.
Конечно, я и не рассчитывал, что баня окажется открытой. Однако информация Виталика подтвердилась: замок не висел, дверь запиралась изнутри. Можно было бы покричать в форточку, но черт его знает, какой сегодня у них день: женский, мужской, говорят, раз в неделю приводят даже собак каких-то особенных мыть и банщика своего приводят, причем до обеда он купает сук, а после – кобелей.
Начинался четверг, но я все равно не разбирался в их режиме работы. Или в два часа ночи у них еще считалась среда? В любом случае, долго маячить возле форточки не следовало: никто из нее не вылезет, а сквозь тяжелый, похожий на летающее молоко пар все равно не было ничего видно. Можно еще дождаться патруля и проникнуть вместе с ним: сказать, что шапку или очки забыл, но вряд ли он появится до четырех, а при двадцатиградусном зусмане, как сейчас, и до всех шести.
Когда я начал карабкаться по пожарной лестнице, чтобы поискать другой вход, хлопнула дверь, и я соскочил обратно, думая, как буду глупо выглядеть, если это окажется мужчина. Но в этот раз мне повезло: вышедшим человеком была девушка.
– Вам привет от Него, – сказал я неуверенно, потому что еще окончательно не решил, были ли девушками те четыре, которых мне удалось разглядеть сквозь молочный пар.
– От Него? – переспросила девушка, как будто плохо слышала, пряча в сумочку блестящую перчатку. – От Него?
– От Него привет, – я повысил голос, чтобы она не сомневалась. – Он попросил меня передать вам привет.
– Мне?
– Вам.
Она спрятала в сумку другую перчатку и заметно воодушевилась:
– Не. Не мог Он мне привет передать.
– Да нет, передал. Сказал: "Передавай от меня привет". Может, не дословно, если хотите...
– Вы, наверное, меня с Олей перепутали. Опять меня с Олей перепутали! – девушка заулыбалась. Почему-то ей стало смешно от того, что ее опять перепутали с Олей. – Да, конечно, с Олей перепутали. А вы говорите: "от Него". А я думаю: "Почему от Него", а потом понимаю, что меня снова с Олей перепутали. Вы ведь в форточку на нас смотрели, да? Смотрите, у меня волосы так, – она сняла шапку и приподняла волосы рукой, – а у Оли вот так. И еще я часы на левой руке ношу. Но в бане все мокрые и без часов, вот вы и перепутали.
Она постучала в дверь:
– Мария Александровна, пропустите его. Это к Оле.
"Дурка, – думаю. – Какая Оля? Может, Москаленко? Так она на Салтовке живет. Что, на Салтовке бань нет? Чего ей в два часа ночи на Холодную гору ехать, чтобы мыться? Тем более, Виталик говорил, что она родила в субботу. Так быстро не выпускают. Сегодня что? Четверг или как бы среда? Суббота, воскресенье, понедельник, вторник, среда. Пять дней. А на какие сутки там выпускают? Неделя вроде должна пройти. А, может, и на пятые сутки выпускают, если все в порядке, если ребенок живой, доношенный, с молоком все в порядке, что там еще?"
– Вы снег здесь не сбивайте, – сказала Мария Александровна, пропуская меня. – Там вот решеточка есть. И потруситесь там.
Я подумал, что́ если еще попробовать. Я ведь не точно четырех девушек разглядел в форточку, что́ через пар увидишь, к тому же они не сидели на месте, а постоянно мельтешили, может, их три было, а четвертая – та, что вышла.
– Людочка всегда раньше уходит, – сказала Мария Александровна. – Никогда с нами не остается. Я ее выпускаю, аж сердце заходится, в смысле болит. Вы не могли бы... Ах, ну да. Я ей всегда говорю: куда, в два ночи, он же пьяный вечно, а там гололед и вообще.
– Мария Александровна, – перебил я. – Простите за то, что вынужден перебить, вам привет от Него.
Мария Александровна зафиксировала засов и спросила:
– Какой привет?
– Не знаю. Привет вот. Просто привет. Думаю, горячий, наверное.
– А ты кто Ему?
– Я Его друг.
– Его друг?
– Друг Его.
– Грязный ты какой-то для Его друга.
– Так лестница ржавая, – я стал объяснять про лестницу, но она недослушала:
– Не пьешь?
– Не пью.
– И он не пьет?
– И он не пьет.
– Я так и знала. Валентина говорит: "Пьет он". А я говорю: "Нет. И никогда не пил".
– Раньше, может, чуть-чуть выпивал, но сейчас уже двенадцатый год ни капли.
– Ну, и слава Богу. Только б не сорвался.
Мы подошли к стеклянной двери, сделанной вертушкой. Было видно, как десять или пятнадцать голых девушек половозрелого возраста ходят от шкафчика к шкафчику, что-то едят, показывают друг на друга пальцами и смеются.
– Оля сейчас как раз петь будет, – сказала Мария Александровна. – Только ты здесь разденься, чтобы девушек не пугать. А я им скажу – ранний клиент. Четверг-то день мужской, так что никаких обид. Я тебе и номерок дам. Только поторопись, минут пять у тебя есть до начала.
Я был и рад, и не рад. Я не знал, что придется раздеваться, думал зайду на пять, ну на десять минут максимум – и все. Да и поздно уже – два ночи. Знал бы – не надевал этих дурацких кальсон, никогда не надевал кальсоны, если рассчитывал раздеваться перед девушкой, пусть хоть на улице минус двадцать градусов, хоть сорок. Поэтому низ тела я раздел одним махом – снял брюки вместе с кальсонами и застрявшими в них носками. Получилось, что и с трусами.
Тут как раз одна из девушек, в которой я узнал Олю Москаленко, только с увеличившейся, наверное, от молока грудью, вышла на середину зала и начала петь. Мария Александровна со словами "ну, вот, ну, вот" затолкала меня в вертушку и раскрутила.
Оля, закатив глаза, пела грустно-веселую украинскую песню про Галю и казаков. Мне никогда не нравилась эта песня с ее неоправданным и каким-то звериным народным садизмом: я не понимаю, чем именно казаки пидманули Галю с собою, зачем она согласилась, для чего надо было привязывать ее до сосны косами и какой смысл казакам был поджигать дерево? Что за удовольствие слушать галин плач и любоваться горящей сосной? Но больше всего меня приводила в недоумение нерешительность самой Гали: если волосы сгорают быстрее всего, а привязали ее за косы, то всегда можно дождаться, пока они обгорят, и убежать, а не терпеть эти издевательства. Я подумал, что я бы точно не стал терпеть.
Одна из девушек с не такой большой, как у Оли, грудью, точно Оля стала для меня эталоном, тихонько подошла и шепотом спросила, почему я так рано. Я ответил, что не рано. Она спросила, который час, и я ответил, что уже два ночи. Она сказала:
– А-а-а, тогда да. Это мы сегодня поздно начали.
– Вам привет от Него, – сказал я, потому что как раз до этого думал, что если я в форточку через пар видел всего двух девушек, которые мотались как угорелые, создавая впечатление, что их там три или четыре, то ушедшая Людочка была третьей, Мария Александровна – только четвертой, а пятой – именно эта девушка с небольшой грудью.
– А разве вы не Он?
– Нет, я не Он.
– А Он что, не смог?
– Наверное.
– А будет сегодня?
– Думаю, нет. Сегодня точно не будет.
– Так что, она зря поет?
– Не знаю.
– А ну-ка, подождите тут, – и она подошла к другой девушке с такой же грудью, как у Оли, даже больше, наверное, если учитывать, что Оля только родила и грудь у нее скоро спадет, хотя, может, и эта девушка тоже рожала на днях, может, тут все рожавшие, я не очень разбираюсь.
Та, другая, так же тихо приблизилась ко мне:
– Это вы от Него приветы передаете?
– Я.
– А что же Он сам?
– Я только что вашей знакомой сказал, что Он не смог.
– А Он где же?
Я промолчал.
– Ах, да, ну да. Знаете, пойдемте, вы всем об этом скажете.
– Но Он же привет именно вам передавал, – я только что решил, что в густом паре толком не разберешь, одна девушка бегает или четыре, ничего видно не было, я даже вначале не рассмотрел, девушки ли там вообще, поэтому, если я через форточку видел одну-единственную девушку, то второй была та самая Людочка, а Мария Александровна получалась третьей, тогда эта, что спрашивала время – четвертой, а которая ко мне подошла, с грудью, как у Оли, – именно пятая.
– Мне?
– Ну, да, именно вам.
Она даже подскочила на месте: грудь колыхнулась не вверх-вниз, а влево-вправо, если смотреть с моей стороны:
– Классно! Он мне ни разу приветы не передавал. А не врете?
– А смысл?
– Тогда никому не говорите. А то эти дуры придушат меня от зависти.
– Хорошо.
Оля допевала, и я гадал, узнает она меня или нет. Не знаю, что бы вы сделали на моем месте, когда десять, может, меньше, их трудно пересчитывать, голых девушек ходят вокруг запросто, как у вас дома, поют, смеются, чертят мелками звезды на кафеле. Я подумал, интересно, что бы они делали, если бы меня здесь не было. Наверное, то же самое: веселились, танцевали и рисовали, – и понял, что ни глубокого смысла, ни какого-то важного значения в моем появлении среди них нет. Но и считать, что мой визит необходим исключительно мне, я тоже не хотел.
В один миг мне перестало нравиться то, что я видел. На улице два ночи, мороз минус двадцать, а тут рай или ад.
Оля кончила петь и подошла ко мне.
– Тебе привет от Него, – сказал я. Пока она шла, я еще раз пересчитал девушек, и оказалось, что если в тумане пара девушки мне привиделись, то первой была Людочка, Мария Александровна сдвигается на второй номер, третья – та, что первой ко мне подошла уже здесь, в бане, а четвертая – та, что за ней, и Оля в окончательном пересчете выходила последней, пятой. И дальше считать было некуда, разве что мне привиделась и Людочка, но это было исключено.
– Да на кой ляд Он мне нужен, – ответила Оля. – Ты что, тоже думаешь, что я из-за него сюда пришла? Как эти дуры? Я мыться сюда пришла, девки попросили спеть, они как-то были у меня на концерте, а тут как раз магнитофон поломался. А они не захотели париться в тишине, говорят: в темноте все настроение на фиг, только страшилки шепотом рассказывать, мертвые с косами, гроб на колесиках. А хорошо я пела?
– Хорошо. Очень, – ответил я.
– Знаешь, я тебя еще в окне заметила. Думаю, неужели он? Среди ночи? Что ему здесь делать? Думаю, нет, ошиблась, пар густой. А ты не уходишь, все вглядываешься в окно, я присмотрелась – точно ты. Знаешь, сюда часто мужики приходят через окно на девчонок посмотреть. Почему-то все думают, что видно только с улицы, а нам их нет. И никому из них не приходит в голову, что нам их тоже отлично видно, даже лучше, чем им. Нет, конечно, скоты всякие тоже приходят, но чаще нормальные: постоял, выкурил сигарету, посмотрел минут пять и пошел дальше. Девчонки иногда нарочно выделываются по-всякому для них, чтобы смешнее было. Ты думаешь, Мария Александровна сюда любого пропускает? Только судьбу. Это она так говорит. У нее глаз, как у Нострадамуса, к ней за месяц записываются. Она сначала рассмотрит человека, поговорит с ним, а потом, если решит, что подходит, только тогда пропускает к нам, мы же не просто...
– Оля, – перебил ее я. – А ты что, родила?
– А почему ты спрашиваешь? Ты знаешь, всю неделю меня все об этом только и спрашивают, с кем ни встречусь, первый вопрос: "Ты что, родила?"
Тут сбоку выскочила какая-то маленькая девушка с непонятной татуировкой на левой груди, я не разбираюсь в современных татуировках, они все какие-то абстрактные, ничего не понятно, просто геометрические фигуры и линии.
– Оля, – она смотрела не на Олю, а на меня. – Идем, начинается. Все уже готово. Девчонки говорят, что его сегодня не будет, но жалко просто так расходиться! Решили всё сами делать. Идем, и кавалера с собой бери.
Маленькую девушку позвали по имени, и она убежала.
– Они, конечно, тут все малость малахольные, – сказала Оля. – Но ты их не бойся. Понимаешь, сегодня моя ночь. Они подготовились. Мария Александровна сказала, что сегодня ко мне обязательно придет жених. Настоящий. Не тот, что ни разу в роддоме не появился, а настоящий. Мария Александровна говорит: иди, танцуй, рисуй, пой, он обязательно придет, что хочешь делай, но не уходи без него. Уйдешь – второй раз не появится. Я танцевала уже – ты еще не пришел, и пела – ты слышал, и рисовала – вон посмотри.
Я посмотрел: в самом деле неплохо было нарисовано.
– А его все нет.
– Да не переживай, – сказал я. – Может, еще придет.
– Уже не придет. Сколько времени?
– Два. Два ночи, – сказал я.
– Нет, уже не придет. Слышал, и девчонки говорят, что его сегодня не будет. Да и ты говоришь, что от Него только привет.
– Но это пока только привет. А потом, может, и сам придет.
– Не-е-е. Если привет передал, то Его уже точно не будет.
Тут я почувствовал, что наступил очень тонкий момент, когда надо быть особенно аккуратным и осторожным, чтобы не сказать ничего лишнего, можно сказать, решающий, а точнее – исходный момент, будто мы с Олей вернулись в десятый класс и снова вместе сидели за одной партой, а скоро, уже очень скоро будет наш выпускной. И я ей не сказал, что, может, снова ошибся в подсчетах, и она не пятая и привет не ей, и снова промолчал, как промолчал тогда, в десятом классе.
– Оля! Оля! Оля! – стали звать ее со всех сторон.
– Ладно, – сказала мне Оля. – Меня девчонки зовут. Если хочешь, оставайся. Только девчонки сегодня особенно дурные. Они всегда шалеют, если Он к кому-то не приходит.
– Спасибо, – сказал я. – Я, наверное, пойду. Не буду вам мешать.
– Мешать? Ты?? – Оля истерично хохотнула, и я обиделся.
Она повернулась и пошла по своим рисункам, потом обернулась и громко сказала:
– Ты тоже Ему привет передавай. От меня. Не забудешь?
Я помотал головой так, как будто хотел сказать "нет".
Когда я одевался и уходил, Мария Александровна сосредоточенно вписывала что-то в кроссворд и не ответила мне на прощание.
На улице шел снег, ждала мама.
– Ну и долго же ты, – сказала она. – Уже два ночи.
– Я знаю, – ответил я и подумал, а не поцеловать ли мне маму в щеку за то, что она меня дождалась, но так и не сделал этого.
По дороге домой я думал, все ли сделал правильно, не ошибся ли, в том числе и с приветами, ведь их можно считать и так и этак, и уже на подходе к дому для очистки совести, а скорее уже по привычке, на всякий случай, передал приветы двум собакам (одной из них – на трех лапах), трем столбам, одному околевшему голубю и луне, которая как раз выглянула на минутку – за всю ночь.
|
