ЛИШНИЕ ПТИЦЫ
Неизвестная художница Лишечка и ее товарищ Фогель в это утро должны были встретиться на автобусной остановке – она находилась прямо под окнами Лишечки, так близко к дому, что часов в семь та могла преспокойно, не выходя из кухни, обменивать у пассажиров пар варящегося кофе на едкий дым сигарет, вертясь в своей приталенной рубашке возле давно уже не использующейся печной трубы.
Цели у этой встречи не было решительно никакой – Фогель даже не стал ее выдумывать, – его вполне устраивала прогулка с художницей по облезлому городу, потом бег по подворотням, метания от одного подвального окна к другому, поездка на автобусе, который больше похож на трамвай (ведь обязательно подвернется с деревянными стенками!) до конечной, там очаровательный выход с подачей руки, потом кивок головой и полседьмого вечера; наконец, берег речки, в которую вдруг, невзначай, может упасть Луна – так он ей скажет, а потом... потом, наверно, плюнет с набережной в зеленую воду с множеством других плевков и пожалеет, что – жаль, жаль, сейчас нельзя эдак податься назад, выпрямившись и ухватившись обеими руками за парапет, обернуться и в следующую секунду, сделав невероятный прыжок, вскочить на одну из пробегающих мимо лошадей, наклониться в седле и, завопив: "Фию–вищь–тах, баба!!!" – умчаться в сторону Парка Отдыха.
"Уже почти полвосьмого, – подумал Фогель, доедая мороженое, – так, глядишь, и автобус пропустим". Тут он неожиданно фыркнул, будто комар залетел ему в ноздрю, – как раз в тот момент, когда остаток вафельного стаканчика отправлялся в рот, подталкиваемый большим пальцем. Несколько капель успевшего превратиться в густую жидкость мороженого попало на манжет рубашки, потом Фогель почувствовал, что на кончике носа тоже капля, и вытер нос чистым рукавом. Тот, запачканный, он засунул под куртку – грязь засохнет, сама отвалится. Он отряхнул штаны и принялся изучать какую-то дохлую птичку, вмерзшую в темно-серую лужу кверху лапами; ее клюв был приоткрыт, на одной из половинок держался малюсенький комочек, крохотная сосулька; Фогель решил, что это кусок червяка. По краю лужи, нелепо балансируя, перемещались люди, большинство шло на остановку, но некоторые сразу после лужи заворачивали и направлялись к подъезду Лишечкиного дома – там было тепло и вечно пахло то ли голубцами, то ли обувным клеем, а может – мусором. Мусор аккуратные жители выбрасывали в целлофановых пакетах. Фогель посмотрел на часы – было уже без двенадцати... черт, неужели придется подниматься к ней и будить ее? Фогель тут же представил, как он входит в Лишечкину квартиру (дверь не заперта) и видит прямо перед собою большущую круглую постель – он догадывается, что вошел к ней в спальню. В каждой стене по огромному треугольному окну: из одного, что напротив, виден Кремль; из того, что поближе, справа – раскидистый тополь, на котором уселась голая, некрасивая дама; еще есть окно прямо у изголовья постели Лишечки, но Фогель со своего места увидеть в него ничего не может, зато замечает, что в самый острый угол треугольника этого окна запиханы скомканные чулки, шерстяные носки и шапочка. Это обстоятельство так впечатляет его, что он решается зайти в комнату, делает еще несколько больших шагов и присаживается на краешек Лишечкиного ложа. В ее комнате светло, нагая женщина в одном из окон никуда не уходит, но Фогель про нее забыл. В Лишечкиной комнате столько пыли, что приходится даже периодически смахивать ее с Лишечкиных ног – у Фогеля получается все отлично – легкие, сглаживающие движения рук скрывают нетерпеливые попытки похлопываний со стороны ладоней. Она проливает кофе, и тут все как будто идет насмарку, потому что кофе собирается шариками, которые закатываются под подушку, разбегаются по всему одеялу, и... он промокает ей губы краешком белой пыльной простыни, она успокаивается, оправляет тонкий бесцветный платок на груди и вожделенно стягивает с него куртку; женщина в окне принесла с собой корзину, полную лесных ягод. Будет плеваться косточками в окно.
"Черт возьми! Девять часов и сколько-то там минут!" – Фогель бросил обертку от мороженого в урну и снова поглядел на часы. Девять. Лишечка спит себе. Он поглядел на окна ее квартиры; шестой этаж, вот они, голуби на подоконнике, вот кормушка, а, так, вот и она, высовывает руку и сыплет им крупу – но кормушка дырявая, она сделана из молочного пакетика (на таких еще обычно символически изображают зеленую траву), так что наиболее наглые птицы давно сообразили, что нужно просто немного подолбить мерзлую бумагу клювом, и пища вырвется наружу. Иногда голуби падают вместе с желтыми крупинками почти до самой земли, вдоль водосточной трубы, и хватают их клювом на лету; и только лишь когда остается пара метров до тротуара, они нелепо взмахивают крыльями и тучно приземляются. Интересно, гадят ли голуби в таком полете друг дружке на голову?..
– Эй, Фогель! Я тут!
Он опустил глаза и увидел Лишечку. На ней была надета кожаная куртка и глупая шапка – та, что хранится вместе с вчерашними чулками.
Фогель громко откашлялся и сплюнул, открыл рот и склонил голову. Потом снова поднял.
– Здравствуйте, Фогель! А я вас видела, когда кормила птиц, – произнесла художница и принялась перекатывать языком что-то за щекой, потом на секунду прекратила и продолжила:
– Я думала, вы меня не дождетесь и станете подниматься. – Холмик на ее щеке переместился к самому краешку губ, и наконец ей удалось раздавить комок во рту; она выплюнула сухую, без клоков плода, косточку; косточка ударилась об лед, покрывавший лужу между ней и Фогелем.
– Вот, – промолвила она, обойдя лужу, – я подошла к окну и увидела вас на тротуаре. Вы смотрели, как птицы едят мою крупу.
"Интересно, – подумал Фогель, – надеты ли на ней сейчас чулки?"
– Да что вы, Фогель! Вы меня и не видели, небось? А? Так я уже тут!
Тут он изобразил крупную дрожь и посмотрел Лишечке прямо в глаза.
– Ух! – произнес он.
Лишечка удивленно повертела головой и снова уставилась на него:
– Вы что, Фогель? Что вы увидели такое? – Она перевела взгляд на лужу. Вокруг мертвой птицы уже подтаивал лед, и она постепенно погружалась в холодную воду с крупой.
– Немного потеплело, да? Похоже, сейчас выше нуля. Вы знаете, что мне пришло в голову, Фогель? Я вот сейчас одевалась, уже накинула пальто, собралась выйти из квартиры, а потом зачем-то вернулась к себе, села на кровать и думаю: что ж это я забыла? Приподнимаю подушку, а там – что б вы думали? – ключи! Вот уж... неожиданность! Ну, куда мы с вами поедем сегодня? Вы меня, кажется, на трамвае собирались покатать?
Фогель выгнул корпус и запрокинул голову, при этом, повернувшись, задрал одну ногу и несколько секунд смотрел на подошву своего ботинка, сохраняя равновесие, – вдруг там дерьмо прилипло. Потом опустил ногу и выпрямился, сунув руки в карманы.
– Ну идемте, – Лишечка сделала шаг в сторону остановки.
Фогель посмотрел сначала на нее, потом на дорожный знак, изображающий детей, которые играют в футбол возле здоровенного дома перед самой машиной и, похоже, никуда не собираются убегать, – и они направились к маленькой деревянной скамеечке, у которой к тому же не хватало одной доски, так что толстые бабки с ведрами, набитыми всяким тряпьем, сидели, как на жердочке, на узеньком-преузеньком сиденьице, состоящем из двух полосок: синей и желтой. Вокруг них толпился рабочий люд – всё грубые и хамоватые мужики и тетки; ну разве затесался среди них какой-нибудь поэт.
Автобус уже подходил, и, когда ему оставалось всего несколько метров до сине-желтой скамеечки, бабки все еще сидели на своих местах, однако было совершенно ясно, что через несколько мгновений они вскочат и рванутся к шипящим, еще не открывшимся дверям.
Несколько рабочих с чемоданами залезли в салон и встали на неподвижный круг в центре автобуса. Один из них поглядел на Лишечку и засунул руку в карман рубашки; вытащил оттуда билет и пробил его в компостере.
"Что если он счастливый?" – мелькнуло в голове у Фогеля.
Лишечка села рядом с ним и стала смотреть то в окно, то на него, будто он был нарисованный.
Наконец Фогель решился заговорить с ней.
– Вы знаете, Лишечка, я вот что подумал – еще когда мы с вами стояли около вашего дома, – может, нам не ехать сегодня никуда, а... ну, в общем, давайте на следующей остановке выйдем и вернемся обратно – давайте залезем на крышу. Вы были хоть раз на крыше?
– На крышу? – Лишечка перевела взгляд с ехавшего рядом автобуса на грязное стекло, а потом повернулась к Фогелю. – Вы имеете в виду крышу моего дома?.. Вы знаете, можно попробовать!
Последнюю фразу она произнесла громко и почти без интонации. "Не хватает только еще смачного хлопка по колену", – подумал Фогель и взялся рукой за поручень.
– Ну, тогда пойдемте, – сказал он. – Автобус останавливается.
Из водительской кабины уже были видны трубы текстильного комбината, жителям этого города совершенно явно указывавшие на близость моря.
Фогель выпустил Лишечку, и, когда та уже поставила ногу на землю, он догадался, что все нужно было сделать наоборот – ведь теперь он не сможет подать ей руки. Один из рабочих, стоявший до этого момента у поручня с краю неподвижного круга, наклонился так, что Фогелю стала видна его голова, и выплюнул лузгу. Автобус двинулся вперед, давя хрустящие льдинки, на ходу закрывая двери, спеша выехать на шоссе и рвануться к холодному морю – будто там он мог сбросить всех пассажиров в воду и пустым вернуться по снегу в район пятиэтажек, туда, где Лишечкина квартира не существовала бы, где они с Фогелем только что сошли.
– Ну что, куда мы с вами пойдем? – грубо улыбаясь, спросила Лишечка. – Знаете, у меня из окна видно несколько пятиэтажек, одна прямо напротив – так вот, я однажды видела, как по крыше этой пятиэтажки разгуливали... дети какие-то, мячик друг другу кидали, потом из чердачного окна вылезли мама с папой – в общем, там прогуливалась целая семья. Я даже время себе в блокнотик записала, когда это было. А за этим домом, дальше – там, знаете, где заброшенный завод? Уже у самого моря. Там стоит кран – ржавый такой, на его стреле еще летом сидят сотни птичек. Туда иногда залезают маленькие дети...
– Вы их тоже видели? – вдруг спросил Фогель.
– Да, конечно, – они в кабине сидят, а кабина давно без стекол – их силуэты очень хорошо можно различить. Вот, и они крутят там всякие ручки, нажимают кнопочки – шкодят, короче. И когда им удается найти рычажок, который управляет стрелой крана...
– Кран приходит в движение, ведь так? – поинтересовался Фогель и тут же уставился себе под ноги (все это время они с Лишечкой стояли на автобусной остановке).
– Ну да. Конечно, нет, – Лишечка все более удивленно смотрела на него, будто Фогель высказал ту мысль, что пришла ему в голову, когда он только увидел Лишечку в дурацкой шерстяной шапке. – Просто стрела дергается – кран-то ржавый, механизм ни к черту.
"Тоном матерого крановщика" – подумал Фогель и улыбнулся.
– Ну, и у птиц начинается переполох – они все разлетаются.
– Однако же, какой у вас вид из окна! – заметил Фогель. – А интересно, что представляется взгляду ребенка, забравшегося в ржавую кабину без окон, на высоченный кран, который в любую секунду может обрушиться... – Тут Фогель сделал паузу, а потом добавил:
– ...к чертовой матери, – как вы думаете? Что он испытывает, когда видит перед собой длинную стрелу, тоже ржавую, которая может перевесить и заставить кран упасть, и на этой стреле – много-много голубей, ворон, воробушков, которые в нерешительности повернули головы в сторону кабины и дергают крыльями, настороженно приоткрыли клювы, перебирают пальцами, но не взлетают, потому что не чувствуют прямой угрозы от этого мальчика, – что ощущает он?
"Ух!" – подумал Фогель и продолжил:
– И пока мальчишка не найдет нужный рычажок, ни одна птичка не полетит...
– Да... – Лишечка в этот раз смотрела на Фогеля с благодарностью – видимо, за такое участие в ее виде из окна.
Наверно, такой же взгляд он встретил бы, войдя в пыльную комнату с треугольными окнами и круглой постелью, будь эта комната реальной.
– А вы представляете, – произнесла она, – мальчик выбирается из кабины через окошко (то, в которое ему видны птицы) и начинает ползти по стреле, намереваясь их спугнуть, – птицы уже готовы полететь, уже скрипит паника, но в тот момент, когда мальчишка ставит колени на кривой, неровный шов, на тоненький перешеек, которым стрела соединяется с краном, в кабину забирается его товарищ (внизу, наверно, его обзывали "бабой" или еще как-нибудь – что, мол, трусишь подняться?); птицы на стреле видят в кабине другого хулигана и снова впадают в такую нерешительность, что не могут взлететь, словно прилипают к железу, и тому, первому мальчишке, приходится ползти, расталкивая всех этих ворон и голубей, но они переворачиваются и повисают, как совы, кверху ногами – их пальцы крепко-накрепко сжали металлические прутья; и тут малыш в кабине находит нужный рычажок. Стрелу начинает трясти, и все птицы, как ягоды, как шишки, осыпаются, падают, летят кубарем к земле, не в силах открыть крылья, и бьются насмерть, застревают в замерзших лужах, так и не сумев выйти из этого напряженного состояния. Мальчик на стреле тоже пытается держаться изо всех сил, но его хулиган-товарищ в кабине не смотрит на него и всё вертит рычажком. Потом мальчик отрывается и падает, летит вниз, вопит... и приземляется на крышу пятиэтажки, на мягкие руки счастливой незнакомой мамаши, которая выгуливает там своих детей.
– Вы... да, вы бы тогда... – Фогель пытался сформулировать фразу, но ничего у него не выходило, – вы посмотрите! – Он вдруг воздел руку и ткнул пальцем в гигантскую ворону, которая преспокойно сидела на крыше автобусной остановки.
Ворона наклонила голову и скакнула на Фогеля, видимо, собираясь сесть ему на палец, но промахнулась и шлепнулась на мокрый снег, однако очень быстро вышла из нелепого положения, подпрыгнув и отважно склевав кожуру от подсолнечного семечка, валявшуюся у самых его ног.
– Да, ну и что же ваш кран? – Он снова поглядел на Лишечку, которая, похоже, теперь была счастлива стоять тут с ним и топтать потихоньку снег.
– А, да! – Она сплюнула куда-то назад и повернулась к Фогелю, премило улыбаясь. – Я смотрела в тот вечер на детей, которые носились по крыше за мячиком, и... собственно, мне пришло в голову все это. Да! Еще! Совсем недавно я проснулась, ну и, как всегда, подошла к окну – посмотреть на первый самолет и на кран. А у него стрела о т в а л и л а с ь! Представляете, отвалилась! То есть кран стоит себе, а стрела уткнулась в землю; как-то еще к нему крепится, держится, что называется, на соплях: этакий треугольник. А птицы в кабине сидят!
– А помните, вы говорили, что кран этот стоит за пятиэтажкой, которая видна из вашего окна, – сказал Фогель и вспомнил, что он сегодня утром представил, будто из окна у нее виден Кремль. – Так вот, выходит, что если бы тот малыш сорвался со стрелы, он упал бы в море...
– Да, вы правы. – Лишечка вынула руки из карманов; Фогель вдруг почувствовал, что от её шапочки исходит аромат тех же духов, что и от самой Лишечки, – он напоминал запах постельного белья.
Она наклонила к нему голову и закончила:
– Кстати, знаете, что я заметила? На этот кран никогда не садятся наши портовые чайки! Удивительно, правда?..
– Удивительно, – промолвил Фогель.
Это и в самом деле было удивительно, потому что такой концовки он не ожидал.
|
