* * *

Наизусть, минуя все алфавиты мира,
наклоняясь снова к своей природе,
перегнёшься через её перила:
не с того языка тебя переводят.

Взглядом до себя дотянешься, еле-еле:
облака внизу, туман, и уже светает.
Человек лежит на уступе пустой постели,
как из текста выпавшая запятая.

* * *

У подъездов всех, на углу всех улиц,
глаз не отводя, принимая муку, –
мы стоим, как призраки, не целуясь,
мы стоим, как памятники друг другу.

Мы идём вдвоём, и везде за нами
утихают кухонные сраженья.
Все дома увешаны зеркалами:
только мы с тобой в отраженьях.

Время отпустило года́ безделья,
но в песок безглазый не искрошило.
Это мы с тобой спим во всех постелях,
едем к перекрёсткам во всех машинах.

Проходя сквозь нас, в сотый раз минует
разводящий ангел ночного часа.
Нас разбудят с разницей в две минуты,
чтобы нам случайно не повстречаться.

* * *

Жмёшь на звонок, но выдраны провода.
В "сталинке" гулкой и тёмной, уже тогда,
в доме, где больше не будет твоей ноги,
моль серебристая чертит во сне круги.

Голую лампочку выверни рукавом.
Пожар на паркете старым накрой ковром,
маминой шубой, скатертью с бахромой,
синих отрезов несбывшеюся горой.
Закутайся в занавеску, ложись и спи.
Первые гости слетаются к десяти.
Время ползёт, гадает, как по руке,
по рисунку обоев, трещинкам в потолке,
и осыпается, как скорлупа с яиц,
как штукатурка кусками с любимых лиц.

Сорок лет на верёвке висит бельё.
Жизнь коротка, но придётся начать с неё –
ушедшей за хлебом, забывшей в двери ключи.
Утром, проснувшись, вспомни и прошепчи:
"всё в этом мире – лишь нафталин и тлен".
Тень убегает вдаль – по наклону стен,
по облакам, выправляющим этот крен.
Все зеркала, отраженья – уже ничьи.

* * *

Слова приходят каждому свои.
Поэты, узнавая эту новость,
уходят в вечность с парковой скамьи,
почти как космонавты в невесомость.

И вся архитектура этих мест
уже не вызывает интереса
у добровольцев, вышедших в подтекст,
у жертв литературного процесса.

Никто не приготовил постамент
участникам скульптурной группы риска,
и под кустом, где отливал поэт,
никто ему не ставит обелиска.

Среди планет, отправленных на слом,
поэт, пока ему не помешали,
печально машет гипсовым веслом,
как девочка, забытая на шаре.

Звезда стучит ему по голове,
а снизу огородник землю роет,
и завтрак возле речки на траве –
почти инцест на родине героя.

Умыт, разбужен и на всё готов,
предупреждён, что никуда не деться, –
он состоит из позабытых слов,
стерпевших испытание контекстом.

И тишина. Незнамо почему,
поёт синичка. Он один в палате.
И слава начисляется ему
в процентном отношении к расплате.

* * *

Сквозь тебя смотрели – а ты им в ответ кивал,
взятый в плен ресницами, веками, берегами, –
как в дверном глазке качается океан,
шар земной изнутри, аквариум вверх ногами.

Полушарие линзы, вывернутый зрачок,
слепота медузы, ветра тугие жабры,
поцелуй, всё глубже, леска, тупой крючок.
Пусть ещё столетие ты лежал бы

в темноте, за влажной и тёплой ещё щекой
полусонной, тебя не родившей рыбы, –
благодарный, блаженный и никакой.
Все планеты, все ёлочные шары бы

отражались в изгибе высохшего стекла,
отдалялись, вращались и возникали,
как друг с другом танцующие тела,
по горячей радужке бьющие плавниками.

* * *

Покури не спеша. Заточи поострей карандаш
и прицелься к строке. Это будет последняя правка,
потому что страница давно переходит в пейзаж,
и сквозь буквы уже пробивается первая травка.

Эти знаки ничем не содрать, и, уже позабыт,
так и будешь носить, зализав на себе, как собака,
этих шрамов, прививок и ссадин чужой алфавит,
водяные картинки весны, боди-арт Зодиака.

А когда потеплеет, то моря ленивый язык
и шершавого неба солёное влажное веко,
и притихшее облако – там, где уже и без них
растворяется текст, увлекая с собой человека, –

повстречаются снова, усыпав канавы и рвы
многоточием звёзд, становясь всё светлей и бездонней,
расправляя на склонах примятые стебли травы
и тропинки несбывшихся линий стирая с ладоней.

* * *

1.

Гроссмейстер вновь переставляет звёзды
и продвигает армию на запад.
Рассветный кафель, голые слова.
Вот небо, оказавшись в головах,
перевалило за ночной экватор.
Как божий потолок, как вскрытый люк,
горит и слепнет клеточка кроссворда.

2.

Пейзаж ноябрьский. Дерево. Снежок.
В аллее на скамье два почтальона
играют на ворованные письма,
на города, на улицы и даты.
Картина умещается в конверт,
в небесный свод без штемпеля и марки.

3.

Небесный клоун, плотник, шахматист,
редактор, конвоир, дежурный тренер,
хирург, механик, мусорщик и цензор
внимательно склонятся над столом
и прочитают пятую строку.

4.

Жизнь начинает быть из ничего.
Пролитый чай вдруг обрастает чашкой,
а дальше – кухней, домом на горе
и городом, и адресом с открытки.

5.

И кто ж ты есть? Письмовник, календарь,
поэма ты, задачник, счёт-фактура,
словарь или таблица умноженья?

6.

Пусть справочная братская могила
по алфавиту выстроит немых.

7.

Запомните отгаданное слово.