Вавилон: Вестник молодой литературы. Вып. 2 (18). - М.: АРГО-РИСК, 1993. Обложка Олега Пащенко. ISBN 5-900506-06-1 c.72-79.

Сергей Павлович Бобров (1889-1971) жил долго и несчастливо. Успел побывать участником кружка по изучению поэтического ритма под эгидой Андрея Белого, руководителем литературной группы "Центрифуга", в которой начал творческий путь Пастернак, автором исследований по теории и истории (Пушкин, Языков) русского стиха - и одной из первых в России антиутопий ("Восстание мизантропов"), крупным специалистом по экономической статистике, ссыльнопоселенцем под Кокчетавом (попал рано, в 1934-м, потому и уцелел), переводчиком Вольтера, Стендаля, Шоу, Диккенса, известным популяризатором математических знаний (до сих пор не потеряли значения его книги для детей "Волшебный двурог" и "Архимедово лето"), мемуаристом и даже "старейшим советским писателем" (в издательской аннотации к автобиографической повести "Мальчик"). Но прежде всего Сергей Бобров был выдающимся поэтом.           Начав с не лишенных изящества символистских опытов: Мечта стоит, как облако, в эфире, И страж-поэт пред ней влачит свой плен; Не сосчитать прерывистых измен, Не обуздать плененной духом шири... - он довольно быстро расходится с Белым, которого вначале боготворил (письма Боброва Белому опубликованы К.Постоутенко в альманахе "Лица", 1993, вып.1), отдает дань ортодоксальному футуризму: Барновинные дерева, заростинные, Ручьеватые передождики, клюхоть... - и уже к 1916 году приходит к вполне индивидуальному стилю, явному в третьей и последней поэтической книге "Лира лир" (1917). В последующее пятилетие - годы наиболее активного творчества - окончательно складывается поэтический облик Боброва, со свойственными ему легкой деформацией синтаксиса, исчезающей рифмой, своеобразной ритмикой на грани метрического и свободного стиха (а подчас, как, например, в "Силе мученья", позволяющей поставить вопрос о русском логаэде)... И в эти же годы Бобров постепенно исключается из литературы. "Я бился как рыба об лед, ... чувствовал себя никому не нужным, еле терпимым, презираемым, чувствовал, что все, на что я убил свою жизнь, было диким и бессмысленным фантазерством, все было без толку и невпопад," - напишет он об этом периоде своей жизни в 1940 году (РГАЛИ, ф.631 оп.15 ед.503 л.10-11).           Стихи Боброва 1930-50-х гг. по форме становятся как будто более традиционными - а вернее будет сказать, что экспериментальная их сторона уходит вглубь, становится незаметной беглому взгляду. Как и произведения 20-х, почти все они никогда не публиковались - кроме наименее, на наш взгляд, интересной поэмы "Евгений Делакруа". И в последние годы о Боброве не вспомнили: один текст в антологии "Огонька", составленной Е.Евтушенко, три стихотворения в сборнике ""В Политехническом вечер новой поэзии..."" (М.: Мос.рабочий, 1987, сост.Вл.Муравьев) да еще в репринтной антологии Ежова и Шамурина 16 текстов символистского периода, не дающие о поэте никакого представления. Объяснять такую забывчивость, как это сделал как-то (в частной беседе) Лев Озеров, вечной неуживчивостью поэта, который успел поссориться со всеми, с кем только можно, нам кажется излишним. Скорей всего, виновата просто короткая память. Д.К.

* * *

По сю пору недостаточно ясно,
Но точней - и быть нельзя;
Что за холод колючий и дикий!

Шарманка моя, шарманка,
Коричневая ручка и чернила:
Немыслимо нам с Вами сыграть ничего
Ни приятнее, ни веселей.

Когда все спокойные рыла
Отдыхают в тепле:
Мое беспокойство - извольте - смыло
Мой профиль на голосе моем.

Только один мог бы, один,
Только один...
Мог бы догадаться: что я и как,
Но он... не знаю, не знаю,
Уж не помер ли милый мой друг.

1916




* * *

Как и чем рассказать это,
Эту гладь, свободу и тоску.
Мне кажется: помнил некогда
Теперь же припомнить. - мне -

Так вот - каждая минута несет
Отдельный отчетливый упрек,
Ясное страстное имя,
Которому имени нет.

Что до того, искренно ли, я ли
Представил себе всего страха боль,
Нет, все пришло сурово и равнодушно,
Я только могу за душой следить.

1917




* * *

Уста кровавы и пламень суровый

Кантемир

Ударится в колокол птица
И мертвая упадет,
И ей отвечает важный,
Отдаленный, глубокий звук.

Не так ли в это сердце,
Вспыхивавшее при огне
Далеких пожаров и криков
И выстрелов ночных,

Теплый, в воздухе со свистом
Стрижом игравший взгляд
Ударяет неистовой
Ласке таинственно рад.

И вот он лежит, как птичка,
В моих жадных руках,
Как месяц, обходит кругом
И тонет в моих глазах,

Над ним загорается важная
И темная мысль моя,
Ему отвечает нежная
Жалобная свирель стиха.

1920




* * *

Мира горим негасимым громадам
В пляс странный руки,
Цветы глубиною,
Бурно и звонко тонет утро
В глаз изменяющийся простор.

Сердце бросая отроги замира,
О, пронзительнейшая ясь.
Мир невозможно падает в губы,
Струи огня, языки дождя.

Это - творения единое кипенье,
Птицы единственной долгий свист:
Румянец услышишь ли,
Тонкие пени,
Губ неприметный
Ломкий очерет.

Входишь, дрожа, радуясь: - влага,
Чуть колеблется вечерней мглой,
Простирай нагие руки
Над колеблемой чертой.

1922




* * *

Ты - раздвигаешь золото алоэ,
Ты - горишь улыбкой, ты -
В пляс цветающих плечей,
Ты - бежишь в очи ключом студеным,
Замолкая тусклым блеском обломок речей.

Я только дрозд журчливых слов потока,
Надо мною - безмолвится
В солнце горящий лист,
Я гляжу на праздник небесных Ориноко,
Где режет чистоту ласточки клич.

О, прозрачных столбов воздушных
Целящая пустыня,
Блаженных и одиноких слов про тебя,
Милый танец солнца нежной пыли,
Сладкий, глубокий, как уста.

Нет, повторить ли очарованье,
Эти заливающие синью глаза,
В этом море мира - мир и воля,
Хрустальный берег радужного холма.

1922

(Опубликовано в сб. "В Политехническом вечер новой поэзии...", с разночтениями)




* * *

Этот нежный отдых в долине, едва колеблемой ветром,
В этой слезной и радостной очищающей глубине,
Где плывет райский тигр с золотыми зубами,
Шелковистый и тихоречивый, почти нерасслышанный тигр.

Он восходит лучам, и большие крылатые рыбы,
Словно медленный запах, расходятся по воздушным волнам,
Превращаясь из нежного сумрака в ярко горящую розу
И в мелодию уклончивых и невыразительных трав.

Дай устами испить этот ветер горячего мира,
Невозможный, неверный полет догоравших ресниц,
Где смеется и плачет лучистая, звонкая лира
Изумрудных и исчезающих томным весельем зарниц.

1931




* * *

Серое одиночество
Трав и замерзших камней,
Прячась от ясного месяца,
Редкие звезды блеснут.

Слабо Медведица точит
Семь драгоценных огней
В тихое звездное время,
Тронув туманную глубь.

1934




Из цикла "Глоссарий к словам Гете"

Как раз то, что несведущий человек
принимает за природу, не есть природа
(с внешней стороны), а человек (природа изнутри).

Открывается дверь - и тихий
Свет расцветает в тиши.
Путник прощается с домом
И исчезает во мгле.

Как бы узнал я о свете,
Если бы ныне не он
Осторожно в него облекся,
Вырос и вышел вон.

1937




Из цикла "Подражание старинной Музе Росской"

В.К.

Дыханье милой розы
Я в тишине узнал,
Невольны сладки слезы,
Вздохнувши, не сдержал:
О, путеводец чистый,
О, жизнедавец мой!
Мой ангел серебристый,
Любимец мой родной.

1945




* * *

Чего боишься, сердце, ты?
- Всего-всего-всего...
Пред кем таишься и молчишь
В уюте тишины?
- Таюсь - боюсь - едва взмолюсь,
- Не зная никого,
- Мольбу не смею повторять,
- Не смею очи поднимать,
- Всё жжет мне очи, всё!

Но если жизнь твоя прошла
И ждет тебя земля -
Чего страшиться в пустоте
В безмолвной наготе?
- Чего? не знаю. Не могу
- Сказать, куда бегу,
- Но лучше мрак и пустота,
- Чем черная мечта -
- На перекрестке, на углу,
- В стенах и на полу.

1950




* * *

День сегодня был весь чистый.
                                        Прозрачный - обиженный - гордый,
Весь в алмазинках, весь в искроплещущих слезах.
Пойдем на террасу!.. Темно. - И как только...
Ветра всклокоченная морда
Сунется пушистая ласково в рукав.

Еле внимательно взглянув и улыбнувшись: "Это ты ли?
Что ты хочешь в моей громопобедной мгле?
Видишь - а вон там синезоркие звезды всплыли
И, пронзая душу негасимым блеском, стоят в вышине?

Сладко образуя серебряные узоры,
Синеватое сиянье... сапфирных племен...
А не хочешь тучу? такая огромная серолиловая мгла -
Вслед за ней табуны молний, змеевидный огонь?
Мигом пригоню!.."
                                И летит в просторы,
Горяча березы, увлекая тени.
                                            Снова - тишина.

И никого. Прохлада и пахучий лист.
Тихий сосновый переливчатый хвойный свист.

1953