Виктор КРИВУЛИН

[Стихи из книги "Концерт по заявкам"]

лет халдейских сорок восемь
несвободных, но из клетки
смотрят на кошачью осень
черепаховой расцветки
смотрят медленно приватно
и с надеждой раствориться
в человечески понятном
состоянии зверинца

где гуляющим прохладно -
вдоль ограды и обратно -
благо, тьма у них досуга:
беженцы из необъятной
родины, с окраин юга
всё для них - похолоданье
проволочные вольеры
окруженные садами

слишком поздней ноосферы

раздваивались перья, птичий скрип.
из книг - "Библиотека приключений"
из марок - авиация, из рыб -
узлы саргассовых течений

где водятся угри и, вставши на попа,
уходит под воду светящийся "Титаник"
все рвутся к выходу, на улице толпа
разреживается - но музыка стихает

не сразу, а когда из-за угла
появится трамвай, так ярко освещенный
так переполненный, такой надрывный визг

на повороте! может быть, была
другая жизнь - железные законы
животный ужас, ежедневный риск

попасть под монастырь... но из друзей -
не все евреи, самый близкий позже
за что-то сел, потом совсем исчез

ушел как под воду, и словно ото всей
эпохи отрочества остается Божье
присутствие, а прочий интерес

теряется по выходе из зала
когда утихла музыка, уплыл
трамвай, забравши публику, и я

по улице какой-то, без начала
и без конца... какого-то жилья
повсюду признаки, цепляние перил

за край дождевика - и водоросли, запах!

палач по вечерам после работы
пьет молоко до одури до рвоты
парное пенное приправленное спиртом
из уцелевшей докторской мензурки

по радио то вальсы то мазурки
товарищи солдаты патриоты
и страх во сне что слишком сладко спит он
что всё проспал - побудку по тревоге

ночное построенье второпях
бег по железным лестницам - а ноги
его как ватные - другие в сапогах
подкованных - а он босой младенец

в одной рубахе долгой, аж до пят
и без оружия и плачет не надеясь
проснуться - выровняться - остальных ребят
нагнать - проснуться с книгой ли с наганом
с молочной пеленою на очах

когда стога, предутренним туманом
наполовину съедены, торчат
обложенными дивными кремлями
над поймой обесформленной над лугом
лишенным плоскости... ну, точно, киевляне

воинственным возвышенные духом
над половодьем половцев над валом
завоевателей - и страх что сладко спит он
накрытый с головою одеялом

как будто притворяется убитым
или смертельно, дьявольски усталым
средь боя вечного и вечного покоя
бок о бок с пепельной невидимой рекою

отмейерхольдило раннесоветскую сцену
и не удержать холодов за кубическими дверьми
иней на стенах, искрящийся - но постепенно
он освинечивается он тускнеет он черпается горстьми
он сыплется градом! и даже не жаль Третьякова
голую голову на биллиардном столе:
здесь ничего не останется кроме сукна городского
извечно-зеленого с проседью словно бы ели в Кремле
словно бы ели с того серебра и фарфора
какой недобит по случайности - вызовут мастеровых
те позолотят огранят звездчатые всодят узоры
между серпов и колосьев и всяческих трав полевых
это красиво! но больше мне нравится шуба
гостя из Франции специалиста по нам
в зимнесоветском периоде - Круга Квадрата и Куба -
когда надвигался ледник волоча по камням
трупы газеты обрывки афиш папироски...

ну да, из Киева из Харькова а то и
Херсон совсем уже - являются с винтом
в затылке: Хлебников, мычание святое
гомеровских степей, протославянской Трои
о вечном Юге об овечьем о живом

добро бы только в гости из гимназий
в именье на каникулы на связь
фамильную с корнями... нету связи!
живи себе среди вселенской смази
"г" фрикативного по-девичьи стыдясь

тогда-то и находится учитель
библиотекарь школьный или так:
читали вы зангези? а прочтите!
сияет медный таз подвешенный в зените
каштаны жарят на стальных листах

и в углях синий жар и давленые вишни
усыпавшие узкий тротуар
и ход истории где ты уже не лишний
ты знаешь механизм и то что сроки вышли
и то что между немцев и татар

качнулся маятник наверх полезла гиря
а ты хозяин времени, пока
царит южнороссийское четыре
священное число с предощущеньем шири
и вкусом козьего парного молока

если совсем откровенно - так не было учителей
племя преподавателей с палками и камнями
разыгрывало охоту, остервенелые, злей
чем грубая шерсть на шее кусачая в холода

кто же сказал, что было тогда теплей?
разгружали дрова, поленья об лед роняли
с пустотелым стуком... Скелеты заснеженных кораблей
Арктически-чистое время Обезлюженные года

выводили на площадь мамонта в космах и колтунах
с непропорционально маленькими глазами
где стоял заполярный космогонический страх
Палки летели камни... что они сделали с нами!

эти милые сердцу ошибки властей!
эти слабые волосы еле прикрывшие темя
розоватое!
это паренье частей
расчлененного Тела... и Небо стоит надо всеми
с выраженьем усталости, как бы заране простив
что движения наши подобны растеньям
что назойлив простой зооморфный мотив
поражающий не превращеньем
но повторами
словно древнейший орнамент
искажает лицо:
это волчье, а то поросячье,
в лучшем случае - птичье...
подложный Эдем
перед нами разложен и властвует нами
и в глаза не глядит - но глаза по-животному прячет,
зарывая куда-то их, где хорошо и незряче

где возможно прожить не увидясь ни с кем

куда ни сунешься - везде журнальное вчера
чего мы ждали - жизнь перевернется
когда Четвертая, из чеховских, сестра
пройдя и лагеря, и старость, и юродство
таким заговорит кристальным языком
что и не повторить? но только зубы ломят
студеные слова несомые тайком
весь век во рту - и век уже на склоне

почти что за бугром... а чтоб казались выше
соборы вдавленные в холм -
на них вернут кресты, им позолотят крыши
на них рабочие усядутся верхом...
вы, муравьиные строительные птицы -
прибавишь резкости - отброшенные в даль
где мир микроскопически мельчится
и проясняется настолько что не жаль

ничуть мне прошлого

* * *

вместо родины небывалой
во сто раз тяжелее
восстановление восторга
реконструкция ностальгии

сонные дни рожденья
стульев столько же и всё тот же
для гостей раздвинутый стол
с теснотою кухонной

сколько лет назад собирались
те же стулья те же тарелки
теснота всё та же - и кто поверит

будто стены эти когда-то
вмещали гораздо больше -
как его там? - народу

на просторную встречу
Нового года
в плюсквамперфекте

лепетание бабьего радио в парке
в уцелевшей его сердцевине
ради Бога послушай:
Отец повторяется в сыне
только блудном
и там
на задах кочегарки
эта встреча - на ящиках сидя
слыша ветхое радио скворчущее в глубине
о налогах о жертвах о всякой и всяческой сыти

косит мизерный дождик по всей ненасытной стране
и голодному слуху далекая музыка брезжит

живчик такой, человечек, во всяком режиме
знавший и вкус винограда и возраст вина
где он теперь, если всё наконец
разрешили?
всё обнаружили, выпили, съели, достали со дна
даже афинское судно с кувшинами в рост гренадера
возле Сухума где нынче дурная, сухая стрельба -
где он, ценитель, убийца с душой винодела?
с кем он гуляет, обнявшись? по-прежнему ли неслаба
пьяная песня его над разрушенным пирсом
в ночь Диониса Господню с карающим тирсом?!

то колющий то режущий уют
то зрелище при свете самопальном
стекла и музыки - там русские поют
на языке своем прощальном,

почти по-аглицки - нащупывая крест
впечатанный между сосками
то колющий то режущий то сканью
украшенный - в оплату за проезд

из Петербурга до Женевы
давно уже назначенный, с тех пор
как рыцарь бедный от Марии Девы
имел одно последнее виденье

решительный и тихий разговор