* * *
Все сорок девять африканских государств восстали, украсили себя цветами и огнями.
Были полными кувшины с вином, стали пустыми.
Попробуй пройти без вина полпустыни, если сумеешь поменяться с ними местами
на территории Алжира или Месопотамии.
У каждого в руках то алмазы, то искры: чтобы в золоте, в огне быть в центре Сибири.
Чтобы с кровью в лютеранском соборе на камни лечь, на изумруды, сапфиры.
Чтобы плетьми по спине, покатились бы тогда за́ море синеглазые головы, надкусанные просфоры.
Приглядись: у меня тоже черная кожа.
Посмотри, какие амулеты у меня, какие бусы:
ни мгновения не проживаю без пользы.
САЛОМИЯ ПОСЛЕ РАЗГОВОРА:
Он ходил, искал, каждого останавливал, нежную руку показывал из-под покрывала.
Показывал деревянный перстень с горошиной черного перца.
Манил, звал, ничего не скрывал.
Если бы знать, что после разговора
мне захочется его за волосы взять и отнести на вершину Фавора.
Мне давно говорили: душа его здесь проходила, принесла сто болезней
(не было никогда в городе такого карантина),
отзывалась на чужое имя, называла себя в мужском роде,
представала в облике девственницы и ведьмы, раздевалась при всем народе.
Я просила: "Возьми всех моих подруг, они платья сложили у ног.
Возьми и этот ситцевый прах.
Пусть спят на земле, держат слова во рту.
Тот, у кого медный рог, чует их за версту, он хочет их, во сне засасывает в свою бездну,
в мерцающую пустоту."
Но он только говорит, смотрит в глаза, дотрагивается до руки.
Еще мгновенье назад на нашем месте были враги.
Я СЛЫШАЛ: АКТЕР ПОГОРЕЛОГО ТЕАТРА
Перемещаюсь между войной и войной, между Жаном и Жаном.
Падают огни, взрываются петарды: всё это плохие приметы.
Не развлекают меня клоуны и солдаты.
Выбросили меня из театра, остались в гримерной все вещи, помада и пудра.
Буду метаться до утра между вокзалом и портом.
Холодно, февраль, пустота, пурга.
Если бы меня в вагон пустили, я бы сказал в пути пассажирам:
были у меня деньги и слава, но накрыло их пожаром.
Закутают меня в бархат, кашемир, будет былое ночным кошмаром.
Стану я императором поезда, железнодорожным эмиром.
Сорок капель в стакане, сорок граммов - это уже можно считать пиром.
Если бы меня не выгнали из вагона, увезли в Польшу или
в другую страну, главное, подальше,
в город, где есть огромная площадь, на которой стоит мой балаганчик.
Я бы не стал больше метаться, стал бы блаженным, изменился бы мой почерк.
Но на платье моем пятна от войны, углей, пепла.
Не отстирает их и сотня прачек.
СЧАСТЬЕ
Двигайся-двигайся, поднимай, опускай ладонь.
В небе все в белых платьях, даже сами портные, бледные, невесомые, больные.
Вылетают иглы из их рук, пришьют они страшное счастье к моему сердцу, навсегда вылечат меня, спасут.
Нужно оставлять за собой право на обычные дела, на поддельные брильянты, на безделье, на колдовство.
Приворотное зелье, безвредный яд помешивать, варить.
Сначала Наоми укоряла меня за то, что я один, потом и небо обрушилось на меня с упреками.
Я узнал, что ничего не умею, не умею и не желаю учиться, сам не знаю, чего ищу.
На любое предложение отвечаю отрицательно, качаю головой,
думаю, что всё на поверхности, лишь подцепи иглой, как у Прокофьева просто: виолончель, труба, гобой.
Если бы зима не кончалась, продлилась на несколько дней,
я бы сохранил тело к его приезду, но на улице всё теплей и теплей.
Развратный март обнимает, кидает, - уже не спрячешься в тень.
А Наоми холодно, коченеют руки. Она пьет водку и говорит:
"Я осталась одна, ушли все подруги. У каждой сорок болезней в груди, три любовника, восемь платьев на каждый день."
Наоми пьет водку, курит и плачет.
Рядом стоят портные, вылетают иглы из их пальцев.
Страшное счастье пришивают к моему сердцу мелкими стежками.
Кто их отблагодарит, за работу заплатит?
АКТРИСЫ ПРЕСЛЕДУЮТ СУДЕЙКИНА
Безумный Судейкин идет по мосту, по бревну, перекинутому над пустотой.
Сорок актрис хотят завладеть его головой, прикоснуться ко рту.
Спасается Судейкин бегством, заметает следы,
шепчет: "Оставьте меня, бляди, пока не случилось беды."
Идет по мосту, не зная, что́ впереди, не видит ничего, как ни верти.
Затравленный Судейкин остановился и стоит,
думает: "Да, пожалуй, жизнь не балет. Тут не только ноги болят,
здесь голову ломит, внутри горит.
Попробуй во всем разобраться, расставить по местам,
жизнь не вермут, много не выпьешь, не оставишь друзьям.
Какие тяжелые цепи нужно носить, я и не знал.
Настало конкретное время играть финал.
Единственно верный выход: спрыгнуть вниз.
Но кто подтвердит, что на дне этой ямы нету актрис."
"Вавилон", вып.4:
Следующий материал
|
