Я остановился в прошлый раз на том... Нет, когда мы пили чай, мы пили не об этом. И мы не то чтобы не знали, о чем говорить, не скрываясь за разговорами ни о чем, потому что понимали друг друга и молчали, и не говорили было о Ленке. Нет. Друг мой был несчастен. И я не мучил его пустыми разговорами, ради удовольствия его. А без глубокого страдания нет и тебя, и счастья. А я не помнил уже Ленку близко, и она мне уже была не больно. И это не твоя вина, мой друг, что ты был после меня. О, я не переживаю за тебя, дабы тебе не было еще больней. Но ты не чувствовал моей боли, когда она ушла к тебе от меня. А мы, помнишь, говорили как ни в чем не бывало в те времена о ней, как ничего и не было между нею и мною, и между тобой и ею. Я, вообще, не ревнивый с самой ранней юности и не мстительный. Но я не могу сказать, что я свободен, даже если, когда мы это говорим, мы противоречим сами себе, а истина открывается в противоречии. И тогда, когда мы сидели за столом с тобой, мой друг в молчании, у меня девушки не было за душой. И я не хотел стоять у тебя над душой, потому как она, Ленка, тоже уже не с тобой. Но ты сказал, что она сейчас придет со своим новым мальчиком.
          А я встретил ее недавно одну-одинокую на остановке. Она явно подурнела. А мальчик ее новый хотел меня убить, как я узнал случайно. Но ничего я ей не сказал об этом. Она всегда была невинной девушкой. И когда она с тобой, мой друг, была после меня, она была красивой иначе, как девочка. Как девушка иначе бывает красивой с тем человеком, с которым она близка. И я не помню, чтобы она была так же красива со мной, а была как женщина. Несмотря на то, что девушка, если мальчик некрасивый, снисходит, дурнея до него. Но его возвышает до себя, внутренне. И приземляя его в возвышенных чувствах. Но у ее мальчика нового не было ничего такого. У него было дело до меня. Хоть и мстить-то мне возможно разве что только за то, что не за что. А он избил невинного мальчика, не похожего на меня, когда не дождался меня. И тот попался под горячую руку. А теперь я сам хочу с ним встретиться, за того паренька, по душам, как дурак. А Ленка тут была и ни при чем. Я вообще из-за себя и деньги тратить не могу. Куда уж бить другого! Не повод я. А псам нужен ошейник.
          А ты, друг мой, похож на меня сейчас, как и прежде. Но тогда-то я этого не замечал, как и не было этого. Как обычно и бывают похожи на нас те парни, у которых мы, или которые у нас, уводим девушку. Вернее, похожи друг с другом. А мы сами, если смотреть в зеркало, ну, или на них, не похожи на них, а похожи, если взглянуть со стороны. Например, если тебя снимают на кинокамеру. И ты понимаешь, как они близко похожи на тебя. С теми же оттенениями на скулах. Но друг мой, когда Ленка ушла к нему, не был похож на меня. И потом только пришла моя пора узнания его как такового, как себя, как всех таких же, счастливых по отношению ко мне или несчастных, или наоборот. Это еще из какого мира посмотреть, прежде или потом. Когда все смешается местами в нашем времени совместности. А в этой моей перспективе похожести, возможно, и нет ничего, кроме моей обратной перспективы и девушки нашей, что между нами, как того посредника, где я есть, и где вы, мои соперники, есть. Да я и не собственник. И звереныш, плачущий младенцем, просыпается во мне и дышит-дрожит, когда я вижу ревнивого мужа, раба тех, между кем его жена есть, в его, мужа испорченности. Даже если он и не похож на меня...
          И вот сидя с девушками в ресторане... Хоть рестораном этот кабак называл только я в тот день. И дело было в поселке. И все смеялось мной. И я в тот день выпал, как роса, - ой, ой, только о росе не надо! слишком много памяти! и не вспоминайте! не щекотите! хоть я и не ревнивый, - на травушку. Ибо приехала моя девушка, ее брат, который хотел меня убить, и даже, дурачок, пистолет засунул себе за ремень сзади, хотя он прав, конечно. А я приехал вчера с его и сестры его родителями. А они - сестричка с братиком и моя бывшая жена, - приехали сегодня. Хоть сестренка его меня и обманула, впрочем, это другая история. А моя бывшая, в свое время, жена, мальчиком которой он, братец, теперь был, стояла перед родителями его, как сама невинность. А я только что у них пообедал. И, знаете, в деревне любят говорить, особенно когда общий стол и все врут и все знают, что врут, но сами тоже врут и верят себя в рассказах своих. Я ел молча. А вокруг говорили о том, что вот, в войну, тут, на заднем дворе немцы расстреливали людей, и внутренности...
          Я перекрестился про себя и доел. Да, впрочем, мне и самому, в отличие от моих сверстников в детстве, которым, как Полиграф Полиграфычам, нравилось кошек вешать, мне нравилось заставлять их трахаться. Особенно если это котенок и его мать-кошка. Но они почему-то разбегались, шипя. Как, например, банка прокаленная консервная, в костре почерневшая, в холодной воде остывая. Я сам вообще тоже остываю быстро...
          Вот, например, я сидел с девушкой-Юлькой, на даче, и ел бутерброд, и... И опять, опять боялся, что мне отомстят. Хоть и не знал, что событие, которое произошло вчера, было экзистенциальным. Только я сам этого не знал, что хожу по ножу, впрочем, это другая история, и об этом чуточку потом...
          - Что? почему эрос танатос? - поднялся я с земли. Я было высмеивался в небо, голубое-голубое, глубокое-глубокое, белые-белые облака, солнышко-солнышко ты утреннее. И слезы текли из моих глаз очищения и всего этого. И собаки бегали, и гуси гоготали и щипали траву. И коза, привязанная к колу, тоже.
          И мы, я, братец, сестричка и жена моя бывшая, пошли кушать, где меня должны были убить. И мне было это все равно в то время, как... Ах, как тогда в парке, на лавочке, с этой женой, стервой. И мальчик на велосипеде травмированный этим, но это уж слишком, и эта крыса... моя жена бывшая т.е... Ну, теперь ей все равно, и я забочусь о ней теперь. Но, ладно, все по порядку... Хотя, когда рассказываешь по порядку, то это и ежу понятно - ты рассказываешь этот порядок, а не событие, его время... Итак, будем.
          Я сидел в ресторане и увидел девушку, с которой был парень, похожий на меня. В том смысле, что либо он у меня, либо я у него могу отбить девушку. Но я почти не пил, хоть мне и было все до лампочки уже. К чему здоровье уже! И моя бывшая жена тоже была трезвой. Ради парня этого. А сестренка набралась. И братик ее тоже. Для храбрости убить меня. Хотя какой в этом смысл!? А сестренка была трусиха. Невинная. А дефлоратор моей бывшей жены бил ее в свое время, а потом не бил, и был урод. В смысле отрицательной похожести на меня (как бывает отрицательный и положительный синтез в мифологии диалектики).
          И когда мы с ней, моей бывшей женой, были в ресторане прежде, в городе, - и она вообще стыдливая девочка, и покраснела, когда хотела, чтобы я ее ударил, ибо сама не могла остынуть, но потом побледнела, потому что я ее ударил не по лицу, хоть я вообще не бью женщин, - и она потом, прося за это у меня прощенья, заинька, обвиняла меня за то, что загуляла. И я помнил того хорошенького мальчика, ради которого она загуляла тогда, совсем еще ребенка. А она рассказывалась, в ресторане тогда, и все слушали, как хорошо она прожила с мужем своим уже 5 лет... - Хоть ей тогда и было всего 20. Но она и выглядела, как обычно, старше. И была, внутренне, еще старше. Даже старше меня, выглядящего моложе своих лет, как оно, впрочем, обычно и бывает.
          Да, для меня, наверное, самое ужасное будет так, как если "я" стану таким, как обо мне думают другие, даже если они думают о нас хорошо. Но при этой ставшести мы сохраним свое прошлое, именно как свое сейчас, о!..
          И я тогда сомневался уже, не было ли действительно у нее другого мужа. Законного, например. Как мы обычно врем другой девушке, что у нас есть другая девушка. И она, снимая кольцо, врет, желая сняться на кинокамеру тогда, когда... Зачем? Ради гиперреальности?! Дурочка-девчонка!... Чтобы показать тому, кого действительно любит!? Хоть и врет она всем. А по сути тому, с кем живет, мне одному, для всех...
          И хорошо еще, что про детей не набрехала. Ври меня, и я соврусь / Правда, ты умеешь врать, как никто другой... Как смотрит, в зеркальных метафорах сознания, сказочная (следовательно, действительная) девочка Олечка в мире оборачиваемости имен, обратимости мира, вечного йагупопствования. Или как девочка Алиса в мире шахматных метафор, как пешечка, которая доходит до последней черты, как до грани просветления, заблуждаясь...
          Как мы однажды пошли с девушкой-Юленькой, - о которой я обещал рассказать потом, и вот время настало, - за капом в лес. Вернее за капом, взяв пилу, пошел я, а они пошли со мной - она, мой друг и его девушка, которая спасала его от моей Юленьки, которую все считали женщиной легкого поведения, но которая была скромной девушкой. И даже, когда мы приехали к ней одни на дачу однажды, она просила меня не показываться из дома, как будто я собака какая. А она говорила, что она свободная девушка, хоть в куклы и не играет, а заботится обо мне. А я о ней, как о дочке. Но нет, нет, не она заблудилась в лесу, а мой друг. А она, было открывавшая мне душу по дороге, а потом шептавшаяся, секретничая, с подружкой, стала бегать взад и вперед и кричать моего друга. Который к тому времени вышел сам к деревне и, поняв, что мы еще не вернулись, да и в смысле ревности ко мне, вернулся обратно в лес, по той же дороге. По которой опять потерялся. И мы все нашлись потом. Но вот стоило мне просимулировать, что потерялся я, присев на пенек, за кустами и ветвями отдохнуть, как она, Юленька, и не обеспокоилась искать. Хотя потом и сказала мне, когда я должен был перед ней оправдываться за свое отсутствие тем, что я и не терялся, а просто устал, сказала, что она любит правду. И что она все про меня знает, даже если ты спрятался понарошку, хоть и врешь опять. И так что, Глебушка, не беспокойся если я захочу тебя бросить, я тебе об этом скажу, - как они, девушки, обычно все и говорят, о том, о чем потом молчат. - И не то чтобы я хотел в тот день ей об этом сказать, но мы с ней поссорились потом, в то утро, после чая моего с бутербродом, подходя к платформе. И я просил ее рассказать мне что-нибудь про меня, а она... Она после рассказа своего сказала: "Боже мой, это опять ты?! как ты мне надоел!" - и мы разошлись.
          И я познакомился на платформе со светленькой-беленькой девушкой. Я укрыл ее зонтиком. Потому как закапал дождик, отемняющий белизну платья девушки, на ее светлую прическу. А моя ссора ушла в своем синеньком платьице и стала покупать билет одна. И с ней решился познакомиться мальчик...
          А потом мы влезали в вагон. И я ради девушки переступил через совесть свою, дабы занять ей место. Ибо ее толкали бабки. А девочка потом маленькая сидела у нас на коленках, потому что мне стало совестно в полной электричке... А потом контролеры... А у нас не было билетов... Но это оказались не контролеры, а террористы... А мне стало легче в смысле совести...
          Это были те туристы, которых я встретил вчера. Но не знал, что это террористы. Сейчас все ходят в маскхалатах. А террористы наоборот должны маскировать свой страх в мирное. Они хотели поджечь муравейник на поляне. Но мне было тогда все до фонаря, потому что у меня в кармане был ствол. А они сказали, что больше не будут. Я, вообще, природу и ненавижу людей. Как я и сказал тогда потом девушке, с которой теперь поссорился, попросив придумать мне историю. И вы знаете, чем это все закончилось. Впрочем, чем все это кончилось, я и не рассказывал еще.
          И я, когда девушка рассказывала, а не воплощала свой рассказ разводом, не хотел отдавать ей обойму. А она просила. Но отдал в конце концов от греха подальше. И поняла это, как вы помните, буквально. Мы с нею хотели в одно и то же время поступать в один институт, педагогический. Ибо она любила детей тоже. И я люблю детей. Но я не поступил потому, что для всех это значило бы, что я поступаю так из-за нее. И она потому же. А она хотела детей, сколько себя помнит как женщину. Сколько я помнил ее. А про свою память она мне не то чтобы врет, а, знаете, девушка обычно говорит вам о том, при вашей встрече, как, например, она с вами прежде разошлась, что она не виновата, ведь она вас и не обвиняет. Но она не виновата и во лжи. Потому как ее теперешний мир и тогдашний язык - это разные вы. С вами еще. И уже без вас. Ускользая сама на грани вашей размолвки. И мы пили с ней чай на даче. И я переживал за то, что мне будут мстить...
          Как и тогда, когда, друг мой, я пил чай с тобой и ел варенье ложкой. Когда должна была вот-вот прийти твоя, друг мой, бывшая девушка. Бывшая-бывшая еще прежде моей. А теперь я уж и не знал, что она наговорила своему новому мальчику такого, что тот стал моим рабом...
          А тогда я сказал Юленьке, что стану террористом. А она собиралась домой в дорогу и мешалась перед глазами. И я, было тенью блуждавший за ней, сел и ел. А она останавливалась надо мной, смотря мимо меня, как женщина на жертву, и как я, когда хочу познакомиться с девушкой.
          - Как ты ешь?! - набрасывалась она на меня. А я предложил ей поесть вместе со мной. И еще побыть рядом. А она была вообще-то медленной девушкой в одиночестве, или в одиночестве со мной. Но суетилась, когда ее касалось чужое. И ей надо было домой уже пора. Потому что о ней мама беспокоилась. Как и обо мне. А работа может и подождать. А времени мы уже не имели.
          - Молча, - ответил я ей. Но она не слушала меня, а думала о своем. Правда, все ее мечтанья все равно относятся ко мне, ибо сбыться чтойно, как событие, только и может что мечта. Как тогда, когда она, Юленька, совратила учителя гимназии, где училась. Потому что тот был женат. Но детей у него не было. А она уже была невинной. И не могла понять, почему парни из ее класса такие трусливые. Думала т.е. о жене учителя. Ведь не знала она, кто виноват в отсутствии детей. Впрочем, она потом поняла, что парни просто бесчувственны.
          А мы прошлым вечером следили с нею за ежиком, который грязный шуршал в помойке. И были сумерки, - не буду о сумерках, это мое воспоминание! - А девушка никак, как будто бы из-за ежа, не шла спать. И хотела было ежика одомашить. Но я сказал, что ежику лучше на воле. Его даже и не погладишь. Ежик выпил свое молочко. А я как дурак стоял у девушки над душой. Разрываясь между ее быстрейшим обращением к моему ожиданию и беспокойством насчет "туристов". Но она не то чтобы не чувствовала этого моего притворного присутствия, а и мне ежик стал нравиться своим растягиванием удовольствия моего, оттягивая наше время. Для нее как только ежик присутствовал. Она присела на корточки. И еж вообще туманное животное...
          Как я и рассказывал ей, дожевывая бутерброд. Я не был голоден, но не везти же еду обратно.
          - Ежик и медвежонок пили чай с малиновым вареньем. А мы вот с моим другом за чаем в прошлый раз разговаривали о том, что Болконский на меня похож. И я не то чтобы не хотел, чтобы я был на него похож, а чтобы он был похож на меня. И я, дабы различиться с ним, с его подражанием, согласился с этим. Но он, бац! опять похож на меня! И мне нравится еще Наташенька - шлюха и девочка вечная...
          И мысли, мысли, роем, как сидя у костерочка с теми подростками, которых я воспитывал не ругаться матом и не драться. И меня хотела девочка одна убить из них. За то, что любила меня, а ее любил их авторитет. Но я, через окруживших меня мальчишек и девчонок, вышел к ней, отобрал у нее ружье. Которое она сама мне и отдала. Которым я потом пристрелил собаку служебную, натравленную на меня местными моралистами. Несмотря на то, что в поселке с моих пор больше никто не бил лампочек и не насиловал и не раздевал прохожих.
          И вот и хотел меня теперь убить новый мальчик моей бывшей девушки. Который, будучи в свое время одним из тех подростков, не был тогда еще на меня похож. И я и не заметил. Но это еще не значит, что месть его и не принадлежала нашей с Ленкой, с девушкой его теперешней, совместности. Хоть и укоренялась в более глубоких временах. Может, он мне уже отомстил Ленкой! И я хотел было уйти. Она, Ленка, вообще-то сама набилась в гости к другу моему. Дабы снять его несчастье от ее отсутствия. Ведь и она сама явится радостная на поверхности и несчастная в глубине грусти своей. Некрасивая и злая, как будто я убил ее парня природу в свое время. И другу моему, о! как и мне! станет еще тоскливей!
          Хотя, как и рассказывала мне Юленька, с которой я пил чай и смотрел ежика, несмотря на прохладу, после того, как ежик уполз, и мы и не шли спать, и я молчал... И дальше не интересно... А утром я пил кофе из термоса с бутербродом... А Юленька опять потеряла сумку. И не могла найти свои вещи. Ибо все было именно в той сумке, как она сказала. Как вымытость Пятачка оправдывает то, что Кенга его моет и называет Ру. Ведь Винни-Пух ее обманул. Правда, это всё тоже ее забота, но глаза-то щиплет! А весна вообще грязное время года. А я люблю осень. Ибо осень чище и глубже. Как грусть. А весна поверхностна, как радость. А еще я люблю первый снег. Впрочем, я мало чего люблю. А Юленька, которую я любил, заботилась обо мне. Но то ли ветер, который она поэксплуатировала, унес все семена весною, то ли грядки, за время ее отсутствия в городе, заросли сорняками, но я видел только сорняки. А девушка была ветренной в экологии своей. А сосед пьяный, после того, как мы смотрели ежика, упавший с песнями по дороге. А прежде Юленька сама просила меня не показываться из дома, как будто я должен быть нем. А утром я вышел и вспомнил об этом. Но было уже поздно забываться обратно. А она загорала и забыла о своей шутке - а в шубке она как ежик, - скрывая меня, как будто желая, чтобы я оставался таким, как есть для нее, не изменяясь. Хоть это и скучно станет ей же самой. И мы расстанемся. И сказала она, что тут у соседа ее есть подзорная труба. И она, девочкой, когда была маленькой, высматривала всех, кто что делает. Как те, кто делают вид, что просто гуляют и разговаривают, скрываясь за этим, и смотрят на нас сквозь живую изгородь...
          И девочка, пешечка, дойдя, как допрыгавшись в классики, до последней черты, среди кругов-хороводов, как до грани просветления, по классикам, не то чтобы возвращается назад в сизифовых муках вечного возвращения, а так и остается застыв в невозможности, как волк перед красными флажками или Винни-Пух в норе.
          Как Николай Бердяев, в смысле фундаментальной онтологии Хайдеггера. Как и я было не понимал намек рассказа Юленьки, которую я сам и просил рассказать. Я-то сам убиваю, описывая, все хорошее. Ибо плохое не вдохновляет. Но тогда, во время рассказа, по пути, я понял ее буквально: и о художнике, которого все считают как реалиста, а он так только коннотирует реальность, и о девушке поющей в метро, которой я - по рассказу Юленьки - с другом своим предлагал деньги, хоть ничего такого и не было, а она это сама придумалась в истории своей, и я слушал про свои предложения ей - 100$? 1000$? - дабы она больше тут не пела. А она не понимала. Понимая сначала это так, как будто мы банальные вымогатели ее. С умыслом снять феноменологические границы ее тела. Под себя. А потом так, что мы просто рэкетиры местные. И хотим откупиться от нее. Или конкуренты. Хоть она и была не наивной девушкой. А это мы хотели ее спасти. Как девушка одна, и ты ее знаешь, хотела спасти друга твоего, от меня, и меня спасти, - говорила Юленька, - от тебя. Потому что она любит тебя. И ее любит твой друг. И она правильно сделала, что спасла его. А ты неправильный весь. Как и я. А правильного и любить невозможно. А я хочу полюбить правильного.
          А девушка играющая и поющая - это не рыбка, - думал я, - ибо у человека нет ничего человеческого, в том смысле, что все у него именно человеческое. И нет у него того, что для рыбы родной водоем или аквариум. Потому как для рыбы нет ничего, для. И именуемое человеком может жить везде. Хоть и мутит тебя от всеобщего. А девушка брала деньги и не понимала, благодаря нас. И ненавидит теперь нас больше всего на свете! Как добрых людей. Ибо девушка и любит одновременно. Это и ежу понятно.
          А Николай Александрович совершил кавалерийский наезд, - пользуясь Канто-Крупповской военной метафорикой Эрна, в смысле, в отношении сабельных походов молодости, льда, косы, пламени, камня, Николая Бердяева на Василь Василича. Мужского и женского. В первичном слое метеорологических метафор. На старика Мартина. Что тот, мол, строит свое масло масляное, т.е. сруб фундаментальной онтологии, ни на чем. В смысле Бога или свободы. В смысле Николая Бердяева. Но это не то чтобы разные языковые миры, и не имеет смысла так говорить о подпольи...
          - У тебя, случайно, так вот совсем случайно, нет подпола? - вытер я руки. Но не нашел было ее салфетку. И стал искать. И не то чтобы не мог ничего сказать с полным ртом, а не хотел скрываться в заговаривании своего поиска. Но потом нашел, наконец, прожевал.
          - Ты, может быть, хочешь покормить меня из ложечки? - вытер я рот. Смотря на девушку так, как смотрят на девушку, которая перебирает локон пальчиком, смотря в никуда, имея в виду окно, как метафору, хотя она, смотря в себя, имела в виду меня, и сказала: - Нет, я хочу, чтобы ты правильно ел...
          Впрочем, Рикер бы никогда с нею не договорился, ибо он понимает, объясняя. А у девушки если ты сразу не понял, как бы намекаемое, то ты не поймешь этого никогда. Дабы ты тянул время в своих воспоминаниях об этом. И это и ежу понятно, например, Деррида, читаю: "Что произошло? В итоге ничего не сказано," - и на полях значится мною так: "е-ежи-и-ик!" - помнишь, как звал его, ежика, медвежонок к варенью? и - все! - все понятно! все! понимаешь, все! аж плясать хочется! и далее, послушайте: "Но удалось утвердить правила игры, или, скорее, игру как правило; удалась необходимость попрания дискурса и необходимость скуки," - "медвежо-о-оно-ок!" - и дальше! дальше! синтез! - "Поэтому Батай может использовать только пустую форму Aufhebung аналогичным образом - для того, чтобы обозначить то, чего никогда не было, т.е. трансгрессивное отношение, связывающее мир смысла с миром бессмыслицы," - "ло-о-оша-адь!.."
          - Жоржик в тумане малышествует. - Непонятно? - И я объясняю: "Жоржик - это умалышествленный Батай; туман - это просто красивая вещь-в-себе; и Жоржик согласуется с ежиком, которому все всегда очень хорошо понятно; а ежик, как известно, туманное животное. Малышествует - потому что ╚Малыш╩ - текст, в котором цитируется Деррида, которого я читаю в переплетении с Рикером. Куда вплетаются и ежик и малыш. Потому что Карлсон - это Гегель, а Фрекен Бок - это Маркс. Потому что где кончается малыш, там начинается экономия. Т.е. хозяйство, а ты, моя дорогая, управляешься с дачей своей хорошо. А понимание всегда в мультяшной интертекстуальности, в ежиках в тумане, например, уф..."
          - А что тебе больше всего нравится в современной девушке? - спросила Юленька не по делу. Ибо хватит мне умниться, и грузить ее одному. Она вообще лучше меня понимает про нас. А я и забыл, что хотел ей сказать.
          - Мне нравятся девушки, в которых и не пахнет современностью. А дышится девушкой, - ответил я.
          И девушка осталась довольна. И лицо у нее стало задумчивым. Как будто бы она только что съела, проглотила, огромный-большой кусок шоколада. И теперь, смакуя, прислушивается к себе.
          А мысль должна быть легкой. Не должна. Как девушка, которую можно носить на одной руке. Легкомысленную. А мысль только и может быть, что летучей. Заинька. Даже если погода нелетная. Иначе это уже уж, суженный человек, а не широкая душа.
          И держите меня, если он, муж, похож на меня, или ревнив, т.е. бытийно недостаточен. А если и то и другое вместе и одновременно? Но так не бывает! Как не бывает любимой девушка, которая идеальна. Идеал невозможно полюбить. Достигая его, мы его лишаемся. И держите меня пятьдесят прустовых "я", одного, который хочет умереть от любви, как палач память-совесть, например, заходя к другу на чай утром, в капюшоне, среди зимы, ожидая рассвета, просвета, стука в дверь, дабы сказать "ах, как хорошо жить на свете!".
          Ведь и жить-то дальше некуда. И пошло жить на этом свете, господа! И он, братец сестрицы своей, хотел меня убить. Но убил других, уродов. Потому что они хотели ее, мою бывшую жену. И он выстрелил в них, как в повод стрельнуть в меня. Но забыл, что патроны у него кончатся. И он нажимал, дергаясь, всей рукой на курок. Потом всем телом. Дулом перед моим лицом. Как стряхивая грязь с рукава. Но тишина! А потом он плакал. А я не мог засмеяться. И как будто падал перед собой на пол. Разбиваясь, как посуда со столов в блестках всеобщего света и крика. И вышло мною из ресторана. И кровь и мозги, сквозь визги и звон посуды, брызнули девушке на платье после выстрела, от убитых. С которыми я хотел было начать драться. За их приставания. Пока они были живы. И держал в уме, за душой, пистолет, как основу свою. Куда отступать можно. К тому, кто хотел меня убить, дабы спасти меня. И я не успел звездануть наехавшим на нас наглецам бутылкой по рогам, опережая "братца", дабы его спасти от убийства, т.е. смерти вообще...
          - Ничего, ничего-ничего, моя хорошая, - буду говорить я ей, жене, спустя много-много времени. Заботясь о ней, о нашем времени. Ибо все, и братец, ее бросили. Всем на все наплевать...
          А она тогда молча, опрокидывая стол и стулья, пятилась к стенке. Упираясь как в стену. Несмотря на то, что за ней была пустота. И она смотрела в никуда. И вышлось мною вон. И ночное небо млечнилось вечным путем, прыгая в рваный ритм дыхания медленного перед глазами, как будто душа моя летучая, несмотря на то, что он не выстрелил...
          - Мяу, - услышалось мной, когда холодная земля предстала перед моим без выражения лицом близко-близко. И коза, сказав, как в подражании невидимке для щенка еще раз - мяу! - боком-боком явно намеревалась ко мне...
          - Да иди ты на! - вырвалось с гвоздями с одной стороны, с мясом, крышка скамейки, но не до конца. И выпало мною росою, плачем, осадком памяти на сырую землю...
          - Бяша! бяша! - Я смеялся, упав на траву, раскинув руки. И пот застилал мне глаза. Я переводил дыхание, после бега по лесу для здоровья. Не в силах больше задерживать дыхание. Я смеялся отдохновенно по-детски искренне и чисто, у родника, как давно уже не... А Ленка так и не пpишла к себе домой. А нам ключ дала. Дpуг поздно ушел. А я ждал, как дуpак, до утpа. ...Загадочку! загадочку, господа! для знатоков, право! Что между туманом, девушкой и проблемой понимания? - ? - ежик! ежик, пластилиновый, который собирал листики, для гербария, мальчику, у которого болело горлышко, и говорил он с трудом, спасибо, спасибо, - да это не мне спасибо, - отвечал его друг, - это вот они, - кто? - ежик, пластилиновый... - да что я, это вот и им спасибо...