Старый еврей-ортодокс упирался:
- Нет, нет, нет! Мы поедем через Окружную.
Поработаешь таксистом в Нью-Йорке год-другой, и в твоей голове будут зарождаться еще не такие идеи, - профессиональная травма сознания.
Если я усыплю еврейскую бдительность приятной беседой, мы проскочим поворот на Окружную.
- Представляете, позавчера на Белорусском я наблюдал удивительную сцену. Под мостом из ящиков раздавали какие-то шкурки. Народу собралась целая толпа, в основном женщины. И к ним - представьте себе - подошла кукла, самая настоящая, в платье с цветами. Может быть, ей тоже хотелось получить шкурку, может быть, она хотела посмотреть. Она привстала на цыпочки, придерживаясь за плечо стоящей впереди женщины, а женщина развернулась и ударила куклу по лицу... Все, кто был поблизости, перестали толкать друг друга бедрами, даже парень, высоко поднимавший свою шкурку, притих. Одна женщина, другая собирались вокруг куклы. Пенсионерка ударила куклу в живот. Высокая дама влепила звонкий подзатыльник. Сестры-близнецы в оранжевых сарафанах хлестали куклу по щекам, молодая девица пинала ногами, отбросив в сторону теннисную ракетку. Полная женщина в юбке-брюках оттаскала куклу за волосы, после чего ударила сумочкой по голове, и на пол посыпались монеты, ножницы, ключи... Через некоторое время кукла уже стояла в отдалении и кокетливо поправляла букетик на шляпке. Девушка с кошельком на шее подошла к ней вплотную и с придыханием плюнула в лицо.
- Да, интересная история, - отметил еврей. - Жуть какая-то.
- А вчера, - продолжал я, - бывает же такое совпадение! Я снова встретил куклу, и знаете где? На станции метро "Киевская-кольцевая". Повсюду неслись потоки людей, и каждый, кто пробегал мимо куклы, толкал ее в спину, обрывал оборки на ее платье, пожилой майор умудрился разорвать рукав. Из фиолетового мешка высунулся цыганский ребенок и на полном ходу укусил куклу в плечо. Она схватилась рукой за укушенное место, но в ту же секунду хмурый юноша ткнул ее карандашом в ребра, голубоглазый хохол, нехорошо сверкнув золотыми зубами, обнажил ей грудь, чья-то широкая ладонь размазала помаду, волосы прилипли к лицу, она не могла, не видела, как старушка - щеткой - будто игрок в гольф...
Бейсболка на голове ортодокса явственно пошевелилась. Он кинул руль влево и вдавил газ.
- Уже потом, от этой старушки, я узнал, что куклу зовут Katherine Ringer. Она француженка. Оказалось, старушка знает ее. Другое дело, зачем кукле фамилия. По-моему, это слишком напыщенно. Я понимаю, если бы можно было выбить фамилию на медной табличке. Но куда кукла будет прибивать медную табличку?.. Сегодня...
- Ну что же он еле ползет! - возмутился еврей.
- ... в магазине "Можайский"...
- Ну вот, встали.
- ... в гастрономическом отделе я опять увидел куклу Katherine Ringer. Она стояла и, наверное, размышляла: "Почему бы мне не купить сосисок, ведь другие покупают сосиски". Но попросить не решалась, перебирала руками, как будто в одной руке был гвоздик, а в другой - гайка, и они не хотели завинчиваться. В это время старичок в военной рубашке как раз получал сосиски. Katherine Ringer приблизилась, дотронулась до них указательным пальцем, - старичок как капкан, как мышеловка прихлопнул ее руку, завопил истошным голосом: "Ага-а-а!!!"
"Volvo" резко свернула к обочине.
- Ты знаешь, пожалуйста, выходи здесь, я дальше один поеду, я тебя очень прошу.
На дощечке лежит сильная рыбина. Открыть окно или разморозить холодильник?
Дали снег, холодный. Зачем? Совершенно бестолковые количества - даже не воды, нет - воду можно, по крайней мере, пить или использовать в технических целях. Дали бы лучше стиральный порошок.
Открыть окно, спикировать в прорубь, пропасть в глазу белобрюхой рыбины... или разморозить холодильник.
Поступают сигналы кошачьего типа. В виде грустных тарелочек они вылетают из-под двери (которую, кстати, давно пора бы утеплить) и разбиваются о голубые стены на множество трудноразрешимых вопросов. Зачем, с какой целью кошачий ходит по подъездам и привлекает к себе внимание? Может быть, он хочет напомнить нам, как именно выглядят кошачие, какие у них лапы и хвост? Но мы и так хорошо помним: по подъездам бродит достаточно кошачих, более чем достаточно. Мы не можем понять только одного: зачем еще один он еще одним прекрасным днем выбрался из проруби... И зачем холодильник.
Ароматизируют. Источник испарений - мой собственный свитер. Можно сжечь свитер в духовке, но тогда очень скоро у меня вообще не останется свитеров. пары одеколона переползают на мою одежду всегда при сходных обстоятельствах. Ночью я вдруг оказываюсь в незнакомом месте. Проложить сам себе дорогу я уже не в состоянии. Внезапно из темноты материализуется небесный ангел, призванный провести меня в безопасное место, что он и делает, заботливо придерживая меня за корпус. Обычно я первым завожу разговор: "Каким одеколоном Вы пользуетесь? Я понимаю, что не монгольским, но мне все-таки хотелось бы узнать марку. Ну да, мне интересно, а что в этом такого?" Из ответа моего собеседника я заключаю, что ангелы, чрезвычайно загруженные своей ангельской работой, не имеют возможности подбирать парфюмерию специально, соответственно своему возрасту и темпераменту. Зато в области гастрономии у многих из них есть совершенно определенные пристрастия. Так, например, мой вчерашний ангел сказал, что отдает предпочтение рыбным блюдам. Я попытался уточнить: "А какая, на Ваш взгляд... Вам нравятся белобрюхие?" Но ответа не получил, ангел только усмехнулся, совсем как Дэвид в тот момент, когда Линда сообщила ему, что ждет ребенка, тот самый Дэвид, который спустя несколько минут после этого закурил и выбросился из окна, а Линда, о которой мы только что говорили, пролежавшая без чувств минут пять, потом не выдержала и закричала: "Отмените одеколон! Кого привлекаете! К кому! За что!" Я же оставался совершенно невозмутимым. Я взял рыбу в руки. Открыл окно. Лети, рыба, лети. Холодильник.
В палисаднике было пусто.
- Сбежал! Сбежал! - его седины, вместо того чтобы прикрывать лысину, стояли торчком.
Я подумал сначала, что это туман создает эффект отсутствия автомобиля. - Нет, желтые листья были вдавлены в грязь, дальше след пересекал тротуар...
Он оперся обеими руками о трость и, чтобы удержать слезы, открыл рот наподобие оперного артиста.
- На спущенных ши-и-нах! - пропел он.
В детстве я всегда занимал огневую позицию под его машиной, а он, на своей негнущейся ноге, тихо подкрадывался сзади и над самым ухом рявкал: "Мер-р-рзавцы!"
Когда я заглядывал в черные щели радиатора, мне казалось, что внутри что-то щелкает, потихоньку гудит. Становилось страшно, но ужасно интересно. Но "Опель-Кадет" не двигался, стоял и врастал в землю... Говорили, что он трофейный.
Я попытался сесть на велосипед, а он схватил меня за руку и произнес странные, бессмысленные, как мне тогда показалось, слова:
- Не надо тебе смотреть.
Я вскочил в седло.
- Идите домой, холодно, а Вы в одной рубашке.
Рядом с остановкой я перевернул корзину, рассыпал чеснок, моментально собрал. Сонный хозяин корзины не успел даже выругаться, а его подруга в болотных сапогах участливо подсказала, что мой "Опель" завернул на Можайку.
Вскоре на широком, как площадь, шоссе я заметил скопление машин. Длинный джип, маршрутное такси, патрульный "Москвич" и дальше - это он! - я нажал на передний тормоз и перелетел через руль.
Отсюда, с обочины, я мог во всех подробностях рассмотреть лежавшего в луже масла маленького монстра. Он ощетинился железными пластинами, вместо окон - черные звезды, мотор вдавлен внутрь, трубы и шланги скомканы словно нитки. Неужели это он! Я вспомнил руль, циферблаты, пожелтевшую пластмассу - я вспомнил даже запах, - тряпочные сиденья, серы поцарапанные бока...
Любопытные, как овцы, водители замедляли ход, а милиционер что-то кричал и размахивал своим посохом. Когда он указал своему помощнику на меня, было уже поздно. Я уже знал вкус тоскливой сладкой зависти.
Абрикосы с каплями желтой смолы, горючие слезы червяков. Тыквенные семечки с засохшими волокнами. Отпечатки пальцев на винограде... Их отпечатков здесь нет. Но это еще не значит, что они смогут уйти от ответственности. Моя быстрокрылая Лили - синие полоски на желтом брюшке - чересчур эмоциональна, на виражах, бывает, переворачивается вверх ногами, зато на всем побережье резвее не найти. На турецком - тоже маловероятно. Из отверстия в демонстрационном арбузе мы наблюдаем, как подруга (его подруга) отдает розовые и голубые деньги, берет кулек... Лили шевелит антеннулами, нервничает. "Ну что ты, успокойся". Неужели подруга не знает, что от семечек садится голос? Она же не сможет петь. Впрочем, она наверняка свободна от таких предрассудков. Так. Они идут дальше, между рядов... "Лили, ты видела!" Он смотрел куда-то в небо, улыбался - что там может быть смешного? - и не заметил помидор, лежавший на асфальте, сок брызнул на белый клеш, а он даже не оглянулся. "Вперед! Обоих с поличным!.. Может, еще жив... Дышит. Надо как-то перевязать эти красные трещины. Смотреть страшно... А убежать стыдно. Бандиты! Лили, перестань. Перестань реветь, кому говорю! Смотри, они уходят вниз, к морю. Уйдут! Лили!" Уходят.
"Катька, просыпайся!" - зовут доярки, громыхая ведрами. "Екатерина, стой смирно," - ворчит механик, поправляя трубочки. Ветеринар снимает очки и обращается: "Катюша, у Вас увеличены миндалины". Тракторист, размахивая дрыном, кричит: "Катюха!" - и в этом больше чувственного, чем фамильярного. "Kathy" - я называю себя сама.
Наше скромное жилище - длинное одноэтажное здание. Обычно унылое, весной, в мае, оно преображается. Бетонные стены окрашиваются таким же трагическим и напряженным цветом, как грозовые облака, выползающие из-за горизонта, а крыша сияет, как белая молния, опускающая жало в клеверные поля.
В начале апреля окрестности выглядят совершенно иначе. Прозрачный bush повторяет изгибы шоссе. Среди бордовых прутьев скрываются корки снега, как будто посыпанные перцем. А на лугу, покрытом пепельной шерстью, рассеянный бульдозер собирает куски от своей гусеницы. В детстве я была уверена, что он сделан из шоколада. Вдалеке, на опушке леса, стоит дерево липа, вернее, памятник прежнему дереву липе - огромный зуб от деревянных граблей.
К сожалению, я нечасто любуюсь эффектными пейзажами. И в хорошую и в плохую погоду мы почти все время находимся в наших стойлах. Если на улице тепло, двойные ворота оставляют открытыми, и я смотрю на мачту с высоковольтными стрижами, на квадратный бассейн для сточных вод, на плавающих взад-вперед чаек, у которых, судя по всему, нарушено обоняние. В дождливый и холодный день я вижу длинные два ряда лампочек, слышу ужасный рев, которого, впрочем, уже не замечаю. Он разносится по окрестным полям и заставляет какого-нибудь намокшего прохожего чувствовать себя еще более несчастным. И я сама, естественно, издаю точно такие же звуки, когда мне что-нибудь нужно или во время доения.
О самом процессе доения рассказывать не вполне прилично, как было бы неприлично описывать любовный акт. Те, кто не имел склонности к мазохизму, давно продаются в оловянных банках. Я же имею к нему (мазохизму) определенную склонность.
Вообще я собой довольна. У меня длинный и красивый хвост. Я стараюсь почаще улыбаться, чтобы ни у кого не возникало никаких сомнений на мой счет. Некоторые, например, черный бык, исполняющий свои обязанности уже около года... Он находит в моей улыбке двусмысленность, ему кажется, что я улыбаюсь исключительно для него. При ближайшем знакомстве выяснилось, что у него легкоранимая психика. Я пообещала повыковыривать ему что-то там такое, - я уже не помню, - а он как-то сразу сник, загрустил, держится теперь в стороне...
К слову сказать, коровы общаются между собой средствами пантомимы: с помощью головы, хвоста. "Ах, как жаль, что животные не говорят!" - восклицает какой-нибудь любитель природы. - Слава богу, что животные не говорят! Представляю, что наговорила бы, вот, например, Милка, занимающая соседний загончик. Я очень сомневаюсь, что ей доступны все неуловимые оттенки иронии, самоиронии и иронии над самоиронией. С перекошенной мордой она жует несвежий силос и даже не задумывается, что из него можно гнать самогон...
Ранним утром сквозь коровник проплывают доярки, закутанные от холода в платки. Они похлопывают нас и что-то говорят. И остаются уверенными, что лучше всех понимают в коровах толк... Я никогда не знала, что мне нужно. Я удивляюсь цвету облаков, звукам моторов, собственному удивлению, растущему с каждым днем. В понедельник или, может, во вторник или, может быть, в среду голубой трактор силой своих лошадиных крыльев увлечет меня в небо, в заоблачный зал суда, и ни один, ни один из присяжных не осмелится спросить у меня что-нибудь. Зато я непременно задам несколько вопросов.
"Вавилон", вып.5:
Следующий материал
