Кому рассказать про котенка? Ему, моему, кому? В раннем детстве лизнул со злости конфету шоколадную, потекла сладкая речка по мохнатому горлышку, обволокла, обожгла. Кончик носа сморщил котенок, кончиком хвоста дернул - фу, гадость. Зарекся впредь.
Наступлю на дисциплинированных муравьев толстой кроссовкой, перережет муравьишку пополам, а мне и дела нет, как он к сладостям относился, просил ли у мамы муравьиной мороженого брикетик, или что у них там сладкого?
Говорили котенку, что сладкое любят добрые люди. Люди может быть, а добрые коты любят мяско. А впрочем, добрых котов не бывает.
Не бывает добрых людей, я знаю. Мысли злые клубятся внутри, согревают улыбку мою. И слезы тоже от злости, от бессилия: говорит мальчик, принесу тебе конфетку завтра, хорошая моя девочка. Не надо мне конфетки, дурачок, а хочется, чтобы принес. Промолчу, однако, я вижу, как котенок в усы посмеивается. Раз, два, три - все по кругу - беру конфетку, улыбаюсь сладко - ой, спасибо... Смотрю через стол, украшенный неизменной вазочкой с шоколадом, и конфету взять сил никаких нет, тошнит даже заранее. Под столом котенку суну, он, деликатный зверек, возьмет мягко и к мусорному ведру - дарить.
Слышал котенок про сладкую жизнь краем уха мохнатого. Вот ведь кошмар какой - снится котенку комната из варенья, кем-то из родственников впрок лет на десять наваренного. Пока все не съешь - не выйдешь. Крутится котенок во сне, лапками сучит, ухом крутит, - должен же быть отсюда другой выход...
Был бы черный ход - вышел бы с него.
Не видеть бы, не слышать ничего. Полетела подружка Танька к небесам, да сладкое к земле потянуло. Летят с неба осколки, не складывается на асфальте правильная мозаика, как же так? Было - не было, кто скажет?
Котенок думает, бывают же люди сладкие, мужчины и женщины. Хозяйка его, например... Горький шоколад лучше, чем соевый, даже на котенкин вкус. Или вот Саня, дылда длинная! Разве не торт с коньяком? Все подходят и кусают понемножку, а ему больно, наверное. А если все сразу съесть, так ведь не дает, вон он какой здоровый пряничный человечек. Да и тошнить потом будет всю жизнь, так что он-то со временем, может, и дался бы кому, только она о последствиях подумает и не будет есть. Скажет, для здоровья крайне неполезно. Попа слипнется, и Саня не сможет выйти. Так внутри и останется, бегать по кругу и думать: "Был бы черный ход, вышел бы с него..."
Куда убежать от всего этого сладкого говна? Куда спрятаться? Надоело жить сладкой жизнью, чужое варенье слизывать, тому, кто сварил, уже не нужное, а выбросить - жалкое. Н╞ тебе, Боже, что нам негоже. Бери, бери, не стесняйся, у нас еще такого навалом! Хмурится Бог, а сам доволен - хоть что-то, лучше, чем ничего. Хмурится, а берет, и под стол, персональному котенку, чтобы тот вернул ненавязчиво. Нечего добру пропадать.
Хочешь, котенок, сказку про пряничный домик? Ужасно не хочу. Прояви внимание, вспомни, дура набитая, не люблю я сладкое, я все больше сосиски в тесте...
А кому тогда рассказать? Ему, моему, кому?
В детстве я почти не играла в куклы, все больше в пуговицы. Пуговицы жили на шкафу в коробке и не были похожи на людей. Первое делало их труднодоступными, второе - привлекательными. Именно для пуговиц покупались бесчисленные машинки, чтобы возить их с одного края на другой, спасая то от бомбежки, то от землетрясения, то от остающихся на причале, вокзале и взлетной полосе родственников и знакомых. Конструктор тоже был куплен для пуговиц. Квартиры в нем получались маленькие и некомфортабельные, состоящие, в силу конструкции, из одних балконов, зато отдельные. И отсутствие стен и потолков не мешало пуговицам любить друг друга, плодить другие пуговицы и жить долго и счастливо.
Пуговицы никогда ни к чему не пришивались. Отчасти потому, что вещи от этих пуговиц давно умерли, отчасти потому, что потеря каждой пуговицы становилась для меня трагедией. Хотя я и догадывалась, к чему изначально были пришиты мои пуговицы, - мужчины, темных тонов, большие, многомудрые, сильнолучшие, но в массе своей ужасно некрасивые и аляповатые, явно слезли с папиного или дедушкиного пиджака, пальто; подростки мужеского пола - с брюк; женщины - с зимних бабушкиных платьев; дети - с нижнего белья, как правило, моего собственного. Появлялись среди моих пуговиц и неопознанные штаммы, отлетевшие от гостей и друзей дома и заботливо мной припрятанные, но я никогда не интересовалась их происхождением и прошлым.
Женщин-пуговиц было больше, чем мужчин, совсем как в жизни. Среди них выделялось несколько переливчатых красавиц, холодных, декоративных, светских, обладающих аристократическими привычками, толстыми мужьями и мерзкими характерами. Красавицы никогда не становились воспитателями маленьких пуговиц, врачами и людьми других благородных профессий. Они жили в самоварном портсигаре и были совершенно оторваны от действительности. А пуговицы-милашки и даже пуговицы-дурнушки отдавались благородным профессиям, работали бок о бок с выдающимися красавцами, потом отдавались им, выходили замуж и размножались. Я старалась подбирать детей так, чтобы они были хоть чуть-чуть похожи на родителей. Но даже если они не были похожи внешне, это никого из родителей не волновало. Ибо, во-первых, все пуговицы понимали ограниченность возможностей меня, маленького своего Бога. А во-вторых, они обладали единым и неделимым духом и характером и, по сути своей, все приходились друг другу родней. Да, да, у них у всех был один и тот же характер, хотя я склоняюсь к мысли, что вообще никакого характера у них не наблюдалось. Уж слишком быстро они на все соглашались, слишком хорошо все понимали, так хорошо, что даже не разговаривали друг с другом. Я, по крайней мере, не помню, чтобы кто-нибудь из пуговиц что-то сказал.
Я отменила смерть и болезнь. У пуговиц даже от самых тяжелых недугов, придуманных ради затруднения перевозки больного в безопасное место, ибо других проблем у пуговиц не было, недужные пуговицы вылечивались сразу по окончании транспортировки и вновь принимались воспитывать никогда не вырастающих детей. Детям пуговиц никакая наука впрок не шла.
Пуговицы часто танцевали. Без музыки, так как были не только немы, но и глухи. У пуговиц не было имен.
Я больше не играю в пуговицы.
Помню я вечер в достоевской пыльной квартирке: сижу, смотрю, слушаю. Скорее всего, это день рождения, и скорее всего, я не хотела сюда идти. Вон он поет: душа вывернулась мокрыми, вялыми губами наружу, ба, какие мы нервные! Не надо на меня слюной брызгать, я не обязанная вам. Тебе надо к врачу, расскажи ему, как тебя распирают твои песни. Главное - орать так, чтобы самому себя не слышать. А там посмотрим, где уж доктору понять глубину твоих страданий, что, голос сорван? Какой талантливый мальчик, это что-то.
А это я пою? Загадочная женская душа, осязаемая с пол-пинка, главное, опять же, понадрывнее и погромче. Купи, человечество, мою жертву, искупи, мне некогда, я песни пою. Волосы в рот, в глаза, закушу прядку, зайдусь криком, а-а-а, моя душа - потемки, пойдем, чего покажу. Вон у вас морды какие серьезные, можно, я тоже с вами поплачу? Обычно я не пою, но сегодня такой хороший вечер, а я такая пьяная, что мне хочется страдать вдвое больше обычного. Слышите, как я кричу?
Это зачем вы на меня так смотрите? Я знала вас в прошлой жизни, когда я была ведьмой, а вы - инквизитором. Я вас в первый раз вижу. Я вам нравлюсь. Хотите, я выклюю вам глаза?
Сколько можно? Сколько можно купить чужого счастья за чужую денежку? Положи мне руку на коленку, родной. Теперь убери. Я читала такой смешной рассказ, я до сих пор смеюсь. Главное - слышать, что говорят вам ваши голоса. Могу порекомендовать хорошего доктора. Когда вы целуете меня вывернутой душой, щеке становится мокро, но я сегодня не кусаюсь, и потому налейте мне чего-нибудь. Что я сказала такого, вы так пожухли, давайте лучше опять смеяться.
Танцев не будет. Я не танцую. Не копируйте мои гримаски, не делайте мне больно, господа. Я давно поняла, что все связующее нас протухло. Скис квасок-то, родной. Спойте еще: чем больше вы наклоняетесь над роялем, тем лучше ваша музыка. Я так хотела бы вам сопереживать, но мне щекотно вас слушать. Когда-то я здесь жила, в прошлом году я была хозяйкой этого дома. Пойдем к другому, но, кажется, мы никогда не уйдем.
Меня здесь по-прежнему любят. Взгляду трудно долететь до вас, на полпути у него началась астма. Покажите мне дверь из Освенцима. И перестаньте меня щекотать, где я могла вас видеть?
Какое у вас знакомое лицо! Не так давно я видела такое же на ком-то еще. Давайте я выпью с хозяйкой дома. Приходите к нам в гости, мы вас очень любим, вы нам так нравитесь, мы просто в восторге от вас. Да, я тоже тебя люблю, и тебя, и твои потемки, и надрыв, и сказочки. Что такое херня, я знаю. Я даже знаю, что такое психоделика.
Сколько можно? Сколько можно здесь сидеть? Я сто лет знаю этих людей, меня от них тошнит. Будем здоровы!
Помню я вечер в достоевской пыльной квартирке: сижу, смотрю, слушаю. Где я могла вас видеть?
"Вавилон", вып.5:
Следующий материал
