Птичья ртуть никак не может выбрать направления в небе. Не то мертвая собака, не то кусок асфальта на обочине у дороги. Х плохо сегодня спал и поэтому не разбирает предметов. А может быть, еще слишком рано и вещи сами себя пока не узнают. Полшестого утра.
          Федор Кузьмич улыбается за рулем. Х улыбается ему в ответ, он знает, что сейчас сядет в теплую дрожащую машину и поспит, просыпаясь, увидит какой-нибудь город Ногинск или мост через речку "Мама", и заснет опять, вплоть до Владимира. Им надо туда забрать тираж из типографии.
          - Передача по телевизору, - делился Федор Кузьмич, нажимая на газ, - про мирового мужика, чекиста, он спал, удерживая во рту швейную иглу, чтобы даже во сне не терять бдительности. Так и спал всю жизнь, а потом накололся, или проглотил он ее, я не помню, эту свою иголку, короче поперхнулся и умер.
          Где он берет такие передачи, - думал Х, - по каким каналам? Х сам уже тонул в сон, натянув на глаза синюю шапку, чтоб не светили утренние фонари шоссе, и, теряя реальность, действительно почувствовал во рту тоненький стальной привкус. Он не помнил, что снилось, а когда проснулся, Федор Кузьмич продолжал уже про другое, но тоже, кажется, из телевизора:
          - Сомы-людоеды реагируют на всплеск, стоит ногой плеснуть, на дно утащат, но опасны они исключительно в июле, у них в июле период, который называется "жор", хватают тебя за ногу челюстями и тащат на дно, не отмахаешься. Ты ночью купаешься?
          - Нет, - ответил Х, убирая шапку на лоб и сглатывая слюну после сна.
          - И не купайся.
          Они проезжали село "Омутищи". Х тряхнул головой. Владимир был еще не скоро.

          Х заметил храм издали и сразу же пожалел, почему не ходил сюда раньше. Как будто в храме, именно в этом, жили родные и писали ему, звонили, передавали через знакомых, ждали, а он все никак. Хотя никакой вины его не было, Х любил гулять и обязательно дошел бы сюда, просто его всегда Федор Кузьмич забирал обратно, не погуляешь, и только сегодня так сложилось, Х должен был назад ехать сам, на пятичасовом Икарусе.
          Когда-то на каких-то фотографиях он этот собор видел и сейчас решил подойти, чтобы прочесть табличку с названием, но этого не понадобилось. Выкатился пьяный, взмахнув руками, вскрикнул "Дмитровский Собор!", и пьяного потащило далее, вниз по лестнице. Было в этом крике отчаяние и презрение. Х смутился, приняв презрение на свой счет, ему показалось, пьяный передразнивал его как любопытного туриста, нуждающегося в экскурсии. Но потом Х решил, что пьяный наверняка человек никудышний, не любит своего города и достопримечательностей, и вообще он уже далеко, может быть, дома, чего о нем думать. Х подошел к церкви ближе, теперь он знал, как называется, и грелся на солнце, рассматривая швы между камнями. Вокруг никого не было. Потом мимо, по дорожке прошла девушка в платке.
          - Извините, вы не скажете, как пройти на автовокзал? - спросил Х.
          - Идите за мной, я как раз туда, - ответила девушка и улыбнулась, больше собору, чем ему.
          Х послушно пошел рядом, думая, что бы еще спросить. Но она спросила сама:
          - Вы по делу в городе?
          - Да, мы печатаем тут газету, - пояснил Х.
          - Я когда вас увидела, сразу подумала, вы человек не светский.
          - Я светский, - сказал Х, - но верующий, - прибавил он не очень уверенно.
          Х хотел было пересказать девушке последний номер, но раздумал.
          - Какие храмы строили, - продолжила она мечтательным голосом, - а ведь жили всегда так, - она обвела взгладом улицу, - потому что заботились не о мирском.
          Х посмотрел, как всегда жили. Они шли обыкновенной улочкой. Помои в подмерзших канавах. Серые заборы и такие же дрова за ними. Невзрачные домики мутноватой масти. На одной из крыш перевернутая ржавая ванна.
          - Да, - сказал Х, неизвестно с чем соглашаясь.
          И она улыбнулась снова, на этот раз именно ему. Это был поворот к автостанции. Они попрощались.

          Удивительно, что Х не пошел к Т, вспомнив ее только в автобусе. Интересно, расстроилась ли она? Все-таки насчет нехватки времени на храм Х лукавил, случалось у него время. Часа два, пока Федор Кузьмич отлучался по каким-то федоркузьмичевским надобностям. Х ходил к Т. Отлично помнит, как явился к ней первый раз и как колотилось сердце. Он не знал, как представиться, когда она открыла, и просто показал вырванную из "Знакомств" страницу с ее объявлением. Она его впустила без эмоций. Они договорились об оплате, о времени, с тех пор каждый второй вторник он заходил, зная, что у нее никого и что у него есть час с лишним. Обычно Т ждала его в голубых штанах, увеличивающих пухлый зад. С вишневыми ногтями. С пьяным блеском глаз. С непонятным акцентом. Х брал ее медовые, обожженные перекисью волосы и прижимал Т губами к паху, между ног, грудью к коленям, прямо в прихожей. Она умела быть покорной. Разговаривали они обычно потом. Почти не разговаривали. Х не интересовался даже, как ее по-настоящему зовут. Но текст того объявления Х помнил наизусть.

          Зеленоглазая блондинка с пышными формами предлагает отдохнуть у нее, если будешь во Владимире. Цена разумная. Твоя мечта о/с и а/с без границ? Тогда запомни мой адрес. Т.

          - Какие новости, Федор Кузьмич? - спросил Х, забираясь в машину. Как и две недели назад, Федор Кузьмич черпал знания из передач.
          - Дервиш, а по-нашему бродяга, просидел несколько веков в каменном яйце, да чего там веков, никто не знает сколько, яйцо окаменевшее хранилось в музее, все думали от динозавра осталось, детям показывали экспонат, и вот начали пилить лучом, а там внутри дервиш, жив-здоров. Как только ухитрился? В скорлупе ни одной дырочки не было. Вот тебе и динозавр.
          - Передачу сам видел? - вяло полюбопытствовал Х.
          - Вчера показывали, - горячо подтвердил Федор Кузьмич, поворачивая руль, - и бродягу, и скорлупу. Но другие яйца распиливать пока не будут, опасаются, мало ли кто там, выпустишь, потом х... знает что делать.
          Х дремал, интересуясь иногда дорогой. Часто можно было видеть вагоны без колес с большими буквами "Налетай! Вкусно! Налетай!" над входом. Реяли яркие платки с непонятным орнаментом, на продажу, полотенца с американским флагом и долларом на бельевых веревках. Гнезда вдоль дорог, и сосредоточенные птицы выискивали на обочинах еду. Х заснул окончательно.

          Зрительная память у него была слабая, Х не мог точно сказать, высокий или низкий человек с ним вчера разговаривал, куда там запоминать узоры. Тем более его поразило, когда он понял, что помнит всех настенных обитателей Собора, которых видел в прошлый раз, полмесяца назад.
          Х заглядывал между острых зубов скалящегося кота, пробовал разобрать свиток Давида, лицо длинноволосой русалки или бородатого мужика. Позы святых с нимбом, с книгой, с рогом. Вот затрубит - подумал Х. Над каждым в арке грифон или пернатое растение, над некоторыми осыпалось. Х взглянул еще выше, там плыло небо над куполом и крест напоминал летящую стрелу. Х не пропустил никого. Он осторожно обходил четыре стороны храма вот уже второй раз и здоровался с каждым. Вот два нимбоносных клоуна на лошадях с копьями несутся друг на друга, но оба промахнутся, ведь они в разных рядах. Про каждую из каменных фигурок Х теперь помнил сказку. Простите меня все, - попросил он мысленно и тут же остановился: чем это я провинился перед ними? Х не смог предположить ничего лучше: сегодня он взял на обед редакционных денег и в этом виноват.
          Голубь, сеящий лучи. Шесть арок над входом как круги по воде. Утопленник - подумалось ему, глядя на эти круги. Солнце припекало. Делалось жарко. Х пошел прочь от жары, спускался через овраг по лестнице, и каждый удар колокола звал обернуться. Но Х не обернулся и не видел, как соборные колонны нетерпеливо переступают когтями по камню.
          В нем поселилась боль. Будто весь внутри прошит ниткой, за которую кто-то теперь тянул, и утробные органы, ткани твои, о положении коих только по анатомическим картам знал, натягиваются и лопаются теперь, кто-то тащит из тебя вживленную крепко нитку, не торопясь, вглядываясь, дергает, нитка ползет, пронзая сердце и печень, легкие и кишки, желчный пузырь и корни гениталий.

          Подходя к дому, Х заметил впереди себя двух делающих любовь животных. Неизвестные ему, лохматые, черные, они были слишком большие для кошек, но какие-то чудные, неполные для собак. Одна взобралась на другую и дергалась на ней, придавив жертву к земле, поражала также однотонность их окраса. Через секунду, уже достав из кармана ключ, Х понял все. Черный пыльный пес истерично чесался, чего-то выкусывая у себя на пузе, и эти гигиенические конвульсии Х и принял за любовные судороги двух маленьких фантомов. Пес разогнулся, глянул на Х карими цыганскими глазами и, наконец, торжествующе зевнул.
          Уже дома Х от волнения не мог найти выключатель на стене.

          Собор был неплотно заперт. Х ожидал фресок, о которых читал, но увидел только серые плиты, высокие прорези, больше ничего. Цепь соединяла решетчатые половины ворот. Он нагнулся под цепью, и тогда все стало белым. Х ослеп. Раньше, каждый май, такими делались деревья в аллеях его города, их кто-то красил кипельным на метр от земли, но теперь этот кто-то выкрасил все. Х не видел себя и потому, в меловом плену, не ведал, внутри он еще или снаружи храма, продолжал думать про фрески, но, сколько ни усиливал зрения, никаких лиц, крыльев, нимбов и пламени. Абсолютная белизна. Ему представилось, будто он сам стал фреской, ведь нарисованные на стенах вряд ли видят, они нанесены на побелку и не более. Х закрыл глаза, но там царила привычная багровая темнота. Фрески не закрывают глаз и внутри у них ничего, все - снаружи.
          Х не мог даже наверняка судить, трогал он что-то или ему лишь мнилось, будто он прикасается. Белое, великое, нежное, большее, чем он, окружило его, сколько ни моргай. Х хотел попасть внутрь, если он на улице, или выйти, если он в храме, переменить положение, избавиться от слепоты. Возможно, так видят слепые, но им это не удивительно, - паниковал Х, - они-то слепые, а я - нет! Он слышал, бывают маленькие ватные пробки для ушей, беруши, а что существует для глаз? Кто плюнул ему белилами в глаза? Придется пробыть в кипельном плену несколько миллионов лет. Смерти тут с ним произойти не может. Смерть тут посторонняя, и, самое жуткое, нельзя знать, когда пройдут эти легионы лет, никакого исчисления. Х хотел считать по стукам сердца, но ничего не услышал, он вообще не обнаруживал в ощущениях прежнего своего тела, кроме глаз, и нуждался хоть в какой-нибудь тяжести, весе, объеме. Допустив, что тело все же должно быть, просто с ним вышло нечто вроде наркоза, Х решил пустить себе кровь и нарисовать кровью дверь в этом белом спокойствии, оставалось только понять, как откупорить вены, не зная, где они.
          Но вот проступили свод, ворота. Зрение вернулось. Удалось избавиться. Возможно, последняя мысль ему помогла. Х стоял странно: спиной к храму, грудью в парк, но смотрел он назад, через плечо, словно его позвали из церкви и он обернулся. Собор остался белым как сугроб, так падало на него солнце, да стволы лип напоминали о приключении, так их выбелили коммунальные службы. Остальное как будто в порядке.
          Х пошел прочь, вниз с горы, к автобусам, не оглядываясь. Он возвращался как солдат с неудачного приступа. Х уже знал, во сне сегодня будет костер на берегу, уже видел сейчас тех, кто у этого костра его ждет, и слышал, на каком языке они поют.
          Х чувствовал сердце, мокрое от слез, хотя глаза были сухие и ныли. Ему навстречу шел милиционер и прошел бы, видимо, мимо, если бы Х не сказал несколько слов из песни на уже непонятном ему самому языке, но еще не вспомнив человеческой речи, отчего милиционер вскрикнул, тоже на непринятом наречии, растянул рот, как дурак, вцепился в автомат, висевший у него на плече, и бросился прыжками, через кусты, в парк.
          Х слышал, как известь откладывается на дне глаз и в горле и как каменеет его собственный внутренний свод, превращаясь в музейное яйцо. Только теперь он догадался, что вокруг утро, значит, он пробыл где-то не меньше вечера и ночи. Что он ел? Нужно вспомнить. Не могло ли в пище быть наркотиков? Каких наркотиков? Не бывает таких наркотиков. Бывает северная болезнь у полярников, снежная слепота. При чем здесь северная болезнь?
          Он никак не мог сравнить белизну собора так, чтобы получилось понятно. Ледяной. Выцветшая кость. Мыльная пена. Все подсовывалось не то. Может, чистый экран кинозала перед тем как дали свет? Нет.

          Чудо не случается без свидетелей. Мастер по дереву Антон, третью неделю находящийся "на крыле", как сам он предпочитал выражаться, вышел вечером проветриться, а говоря прямее - занять, потому как соседи больше на ссуживали, знали его принцип "все пропьем, гармонь оставим", где верной была лишь первая половина, ибо никаких музыкальных инструментов дома у Антона не водилось, и, кажется, инструмент столярный тоже поисчезал. "Соси кеглю, соколик," - высказались самые некультурные из соседей.
          Антон появился на пятачке, недалеко от Золотых Ворот, и приценивался к гуляющим. Чирикала компания "продвинутых", с которыми деревянщик договариваться не умел. Говно у них к голове продвинуто - грубо пошутил он внутри себя. Продвинутые спешили к клубу, надо думать, на дискотеку. От них можно получить только хамством, а это последнее оружие, и Антон свой запал берег, не тратил сразу. Впрочем, была среди них одна, беленькая, ей можно шершавый заправить под кожу, но отвлекся мастер ненадолго, им руководила сейчас совершенно другая жажда. Он продолжал присматриваться, двигаясь вдоль Кремля. Но как назло никого знакомого или хотя бы похожего на знакомого. Не дойдя немного до Дмитровского, он приметил человечка, которого никогда прежде не видел, но тоже, видимого, "теплого". Не слышно было, пел ли незнакомец, но махал руками, гладил камни и по всем остальным признакам мог запросто войти в долю. Деревянщик пустился скорее, на глазах и в глазах темнело, однако, ноги шли медленнее, чем нужно, и Антон возможного товарища упустил, оказавшись возле храма в обидном одиночестве. Скоро, томимый жаждой, он увидел незнакомца опять, прямо перед собой, тот будто только что вышел из храма и таращил глаза, точно ничего не видел. Антону пришла мысль взять у него деньги так, если конечно, таковые найдутся в карманах, но предполагаемый спонсор вновь исчез. "Откуда же он появлялся? - спросил вечернюю пустоту Антон. - Церковь-то заперта." Он подошел ближе к железным дверям, подробнее осмотреть, и даже услышал в церкви некий шум, будто там внутри копались или ломали что-то, но почуял за спиной человека и повернулся. Незнакомец теперь стоял, как будто подкрался на мысочках к Антону сзади, несколько наклонившись вперед и тихо шевеля губами, похожий на ночное насекомое, ненадолго зависающее на своих нечистых крылах над лампой. - Чего? - не выдержал деревянщик и занес уже руку, чтобы съездить подозрительному в ухо, но того опять не было. Нужно искать. Так мерцал этот незнакомый в сгустившейся ночной темноте еще несколько раз. Антону казалось, то он прячется в церкви, попадая в нее через какой-нибудь неприметный люк, то вот он, возник напротив, весь натужный, незрячий, как упырь.
          - Я порву тебя как газету, - орал Антон в отчаянии, уже забыв, зачем вообще обратился к этой сущности и приблизился к Собору. В который раз кидался вослед, но не успевал. А когда понял, что не поймает ни за что, с ним сделалась истерика, он ругался, кажется, рыдал, просил чего-то и тут же от всего отказывался, обнимал деревья и лупил их стволы кулаком, то и дело замечая боковым зрением все новые и новые появления и исчезновения мерцающего незнакомца. Видимо, ему наконец-то дало то, что он опрокинул в себя, покидая дом. Толком ничего не помнит. Сколько было времени, когда приняло его милицейское отделение, сказать не может.
          - Ты пойди на базар, купи там голову барана, и ему еби мозги, а нам не еби мозги, - прервали его соседи по подъезду, когда он путано тщился пересказать им вчерашнее происшествие. А чей-то знакомый, стоявший здесь же и слушавший, холодно определил:
          - Это белка.
          - То есть? - не понял Антон.
          - Белая горячка, допился ты, соколик, до белки, и нечего тут понимать.
          "Белка" - повторял про себя название зверя мастер по дереву и свидетель чуда Антон, поднимаясь по лестнице в свою квартиру и "мастерскую", как он называл комнату, в которой трудно сейчас что-нибудь было обнаружить , кроме пустых бутылок и селедочных скелетиков.

          На автобусной остановке, которую только что объехали, скучал невысокий бледный паренек с бутылкой водки и журналом "Предлагаю работу" в руках. Вафельная щека паренька в неких точках, не то оспины, не то ссадины.
          Х больше не удивлялся внимательности, открывшейся в нем месяц назад.
          - По телевизору, - докладывал Федор Кузьмич, верный своим привычкам, - передача шла про деда. Дед один раз в месяц приходил на берег, исповедаться камню, рассказывал ему все грехи, какие помнил. Дед учил: тело это ночь, душа это день. И по ихнему репортажу получается, что вера его и есть самая правильная.
          Федор Кузьмич разъяснял дальше, но Х не понял, потому что постепенно уснул и снились ему евреи. Евреи нашли ему невесту и ведут. Темный грязный дом, где будет свадьба, и Х узнает в невесте, когда евреи подвели: да это же моя собственная бабушка! Была - не была - думает жених, отказываться поздно. Пир. Он ест и пьет с ними. Пьет что-то неуловимое, прозрачное, а ест розовое, волокнистое чье-то мясо.
          Каждые две недели придорожная природа менялась, и теперь он, наконец, знал почему. Неопалимый лес и ледяное небо. Х знал того, кому ничего не стоит бодрствовать в дыму сонных благовоний.

          В типографии, дожидаясь, пока тираж погрузят в микроавтобус, Х с интересом пробежал глазами заметку о капитане милиции, найденном в парке у Золотых Ворот с нанесенными неизвестным орудием ранами в животе и спине. "Странные раны" повторялись в заметке трижды. Газета была старая, двенадцать дней назад. Пока подозревались приезжие, возможно, кавказцы с рынка - сообщала местная пресс-служба МВД. Газету эту, ничего не вспомнив, он положил в контейнер с бумажным мусором.
          К удивлению Федора Кузьмича Х сказал, что остается в городе на ночь, у него дела во Владимире, и поедет отсюда только завтра. - Дела завел, - проворчал несколько обиженно Федор Кузьмич и с тем отправился к машине.

          Пока шел, Х уверял себя, что это игра тени и света между деревьями, но когда покинул последнюю тень и остановился у ступеней, идущих на пологий холм, сомнений не осталось. Собора на месте не было.

          Двое омоновцев, пришедшие сюда по росе, еще не знавшие, что им сейчас попадется мертвяк, вели такой разговор:
          Один говорил другому: "У нас служил мужик, если бабу в лесу дохлую найдут, всунет ей палец промеж ног, нюхнет палец, лизнет и всегда скажет точно, было ли изнасилование."
          Разговор оборвался. Один молча указал другому на скорчившееся тело.

          Следствием установлены следы борьбы. Судя по положению окоченевших рук, в схватке участвовало орудие, палка или другой предмет, от которого Х пытался защититься. Возможно, этот предмет остался там, где было совершено преступление. По предварительной версии убийцы принесли тело и положили у Собора, вероятно, убийство произошло в другом месте на бытовой почве, например, в одной из квартир близлежащих домов. Опрос населения ничего не дал.

          Омоновец, первым увидевший труп, говорил доктору в морге, улыбаясь: "Больше похожи руки, не как будто защищался, а как будто читал газету".
          И, показывая мертвеца, страж расставил свои руки словно раскинул перед собой обе полосы читаемого издания.
          А доктор морга, составлявший в это время экспертное свидетельство по покойнику, добавил от себя: "Беспричинная смерть".