ДЕСЯТЬ ЭПИЗОДОВ
ИЗ ЖИЗНИ ЭЛИНЫ АЛЕКСАНДРОВНЫ ТЕРНОВЫХ
Респондент - Элина Александровна Терновых, год рождения - 1991, год обследования - 1999.
Оппозиционность - зависимость от чувств - концентрация.
Считается только со своим мнением и упрямо отвергает все, что мешает осуществлению собственных намерений.
Как и предыдущая треть ее рук, сминающая хлеб в маленькие шарики, отправляя их в рот механически, смотря при этом в окно, Лина видела отражение белых птиц в лужах, их медленное дыхание крыльев и изогнутые шеи. Кошка пила воду из лужи, не доставая до неба, и не достать ей было до птиц никогда - она оставалась птицей земной. А все белые птицы были, в свою очередь, летающими кошками особой короткошерстной породы с клювами вместо мокрых носов, с розовыми цевками вместо пушистых лап. Черные матовые глаза и медленно двигающиеся челюсти - Элина Александровна была безупречна в своем видении внутреннего двора. Без отрыва от повседневной жизни она могла запросто увидеть ресницы сокровенного глаза в обломке красного кирпича, Христа распятого - в пыльном засохшем кусте.
Э.А.Т. было восемь лет, когда во дворе перед домом в белой чашечке цветка она увидела муравья, застывшего в капле летнего дождя. Капля была хрупкая и живая, она искрилась и переливалась на наверстывающем после дождя солнце. Маленькое черное тельце в приплюснутом шарике воды напоминало мамино украшение из янтаря - гладкий медальон со страшным, мохнатым жуком внутри, которое было приятно держать в руках и знать, что жук останется в своей тюрьме и не выберется оттуда.
Лина присела на корточки и, вытягивая шею, стала медленно приближать глаза к чашечке, пока, наконец, лепестки белого цвета не заслонили собой синее, пронизанное желтым, небо. Насекомое в водяной скорлупе, казавшееся издали мелким и четким, теперь резко увеличилось в размерах и потеряло свою хитиновую очерченность. От осторожного дыхания девочки чашечка слегка покачивалась, и на капле появлялись едва заметные морщинки. От неосторожного дыхания девочки капля ручейком стекла. Лина щепкой проткнула воду. Муравей задергал лапками и юркнул вслед за сбежавшей водой между белыми лепестками.
Считает маловероятным, что ее надежды сбудутся, и предается жизни праздной, лишенной каких-либо проблем.
Одиночество будит выражение Лины, отторжение привитых фраз, постижение чувств, ими же постижение красных сполохов, нижних волохов. Хватит в темя, розово-розово-розовое вспыхнет, ореолом нежным скрепит зорко метель пуха, вскинутая к изголовью выпотрошенная подушка:
- Ель низко лапой по земле, накрыв тело, и ноги теплым - не встану, - думала Лина, - далеко не уползу на коленях, волоча перебитые ноги.
И просыпалась, шумно глотая полуденный воздух открытым ртом. Шла на нетвердых ногах, покачиваясь, в ванную, где пила из-под крана ледяную воду, подставляла под нее лоб, до онемения всовывала под струи пальцы рук. Похолодевшие, они чувствовали всё иначе, и Лина касалась знакомых вещей, тихонько перебирала листья цветка на окне и удивлялась новым свойствам знакомых предметов. Закрывшись цветком от начинавшего уставать за день солнца, положа голову на подоконник, Лина выискивала сквозь выдуманный лес листьев ослепительные зеленоватые лучи, поневоле закрывающие ее серые глаза. Тогда Лина видела мгновенные сны - состоящие из одной цветовой гаммы картинки с неясными светлыми пятнами, смазанные и нечеткие. Виднелись люди, не похожие на людей, слишком тонкие и неясные для больших существ из плоти, виднелись тонкие нити паучьих ног и чешуя рыб такого чистого перламутрового цвета, что ей хотелось самой стать рыбой и никогда не говорить слов. Закрывать глаза и видеть другой мир сразу же без погружения в скучную черноту.
Мгновенный сон заканчивался мигом темноты, в глазах все было нечетким, почти как во сне, но постепенно подергивалось, приобретало знакомые, похожие черты. Именно похожие, так как Лина знала, что за время сна всё успело измениться: листья слегка повернулись за солнцем, тень от цветка тоже сдвинулась, в верхнем углу окна провисла паутина, и мелкие листики облезающей краски еще больше загнулись вверх. Лина видела эти изменения, ее детские руки помнили температуру нагретого стекла, уши - шум деревьев во дворе и храп отца в зале. И сама она менялась вместе со всем окружающим незаметно, от восхода к закату, от шума растений к осторожной поступи ночных животных, от неясных цветных картин к душившим ее ночным признакам кошмаров.
Чувствительна к собственным эмоциям и эгоцентрична. Тонко реагирует, но легко обижается.
Лина, наверное, еще любила его до того, когда он, бессмысленно улыбаясь, вертясь и ерзая в кровати, вытащил из-под себя кусок кала и, повертев его в руках, с удивлением дал ей.
В первый раз ее вырвало. На второй раз она молча встала и пригласила санитарку. На третий раз она ушла.
А начиналось так обычно, так внезапно, как апрель, как последняя неделя его, когда все взрывается зеленым, кружится голова и хочется подпрыгивать и не падать вниз. Лина сразу же взлетела, увидев его. Что-то екнуло, протащило и скомкалось в той минуте, в той точке зеленеющего города, где Лина стала больна им окончательно и бесповоротно. К черту покатились экзамены, сессия была сдана только громадным усилием воли. Летело, теплело, и чем становилось жарче, тем больше менялась ее, до этого привычная и размеренная жизнь. Лина с трудом говорила, ей сковывало дыхание чувство, похожее на подростковую застенчивость. Тогда она лишь сильнее прижималась к нему и судорожно сглатывала слюну. В один из таких моментов он предложил ей выйти за него замуж, а Лина не смогла ответить и лишь сжала его руку крепко, как могла.
Родители обоих были довольны. Ее и его друзья и подруги готовились - свадьба была назначена на август.
И вот здесь бы Лине остановиться, разглядеть в нервных складках у него на лбу, в нередких приступах гипертонии и плохого самочувствия зарождающуюся болезнь, криз. Но на глазах ее оставалась пелена, туман любви кружил голову, заражая неисправимым оптимизмом, и счастьем наполнялось сердце.
Свадьба по настоянию молодых была тихой, неброской. Присутствовали лишь самые близкие друзья. Ничего не изменила она в их жизни. У нее - каникулы, у него - отпуск. Зеленый август. Желтый сентябрь. У него участились приступы. Она нехотя стала посещать занятия (ради него). Он приходил около пяти, ужинал и занимался работой - институт отнимал все его свободное время. В октябре пошли дожди, и в конце месяца он сломался.
Нуждается в теплых товарищеских отношениях, но не выносит, когда близкие высказывают недостаточно уважения к ней. Это угрожает ее потребности в абсолютном покое, и поэтому, если она не может рассчитывать, хотя бы в будущем, на предупредительное отношение человека, она прерывает с ним общение твердо и бескомпромиссно.
Все равно слышу. Все равно вижу. Даже закрыв глаза, на обратной стороне век - мелькание неясных теней, созданий розоватых и нелепых. Руки - камень, но даже мертвые пытаются чувствовать губы ветра холодные и теплый язык дождя. Трава ли растет в волосах? Ее ли прикосновения кажутся муравьиными танцами? Ее ли полые стебли и узкие листья кольцом сжались вокруг тонкой пленки диафрагмы, пульсирующим в одном жадном желании дыхания? Камень - я, с отверстием в центре, прикрытом паутиной, под которой съеденное за ужином и чай - коричневый бог вечера, удивительно отчетливо, даже сквозь никотиновую дымку.
Передвижение шахматных фигурок под кожей по выпуклым вздутиям вен. Прошло двадцать? Десять лет? Медленное вращение головы (только предположение), может быть - бьющие носы птиц, садящихся на ноги. Звуки. Что это? Может быть - лай собак, живущих тремя метрами ниже, куда опускается резиновый пол, вытягивается до их нежных каплющих губок. Вход - выход. Калейдоскоп. Мешок на полу, которого не было до того, как я легла. До того, как пыталась камнем противостоять ручью: он потащил меня, царапая спину о гальку дна. Я плыву, ползаю в воде, и запрокинутая голова вдыхает воду и воздух попеременно. Не живая, но еще и не мертвая, рожденная ли?
Избегает раздражения и волнений. Разочарована и утомлена. Ищет выход, надеясь на то, что облегчение придет само.
Элина Александровна, старуха, я все не могу вспомнить. Я не могу представить себе ваше лицо, ни единой черты, только седые волосы, если вам уже шестьдесят. Волосы - единственное, что представляется устойчивым у вас. Когда вы, ты умрете, умрешь? В тридцать семь, четырнадцать или шестьдесят, раскинув беспомощно руки, почему-то мне кажется, помнится, что это будет в снегу, Лина. Тебя покроет снегом поздно вечером на тропинке к дому, на отшибе, и никто не увидит, и найдут только через неделю, когда будет оттепель, и не сразу опознают. Лина - твоя смерть перманентна с рождения. В каждый из бесконечно малых моментов своей жизни ты была мертва в сем мире. Только твой третий глаз, как у Брунгильды, безусловно, существовал без условий, без света и темноты, в отражении глаз, рефлексии зеркал. Все встретившееся тебе - лишь помехи на пути в твой Икстлан. После тебя останутся только выдержки из тестов психолога, в запыленном архиве - твои детские тесты, в которых ты была уже женщиной тридцати лет. Твой психологический возраст всегда оставался около тридцати лет - ровно середина твоей жизни в сем мире. Твой третий глаз был ребенком, был старухой, был девушкой мечтательной и странной. Думала ли ты, что кого-то будет волновать твоя жизнь, хотя бы эпизодически. Что было самым странным и волнующим в твоей жизни. Я с высоты своей примитивности, низости могу лишь предполагать, что не деньги, а боль, что не любовь, а тепло, выраженное в горячей воде. Разминая сигарету, твои пальцы искали предвкушения, а не успокоения дымом, предвкушения колец. Что я буду делать завтра? Что такое завтра? Неужели оно отличается от сегодня только промежутком в небытие, сном, Лина.
Элина, Эля, Элли - Нелли, твое имя - стих, рифма, размер. Я всю твою неизмеренную жизнь был рядом, в каких-нибудь трех кварталах от твоего многоэтажного дома. Мы ездили в одном трамвае, но в разное время. Возможно, я даже видел тебя, когда "плыл", когда тело чувствовало мгновенную кружащую слабость, а голая рука прилипала к клеенчатой поверхности стола и держала скальпель, вставленный в прорезь сего мира. Мне не было дано третьего глаза, но я искал тебя, чтобы убить, любить, видеть через хрусталь твоего зрачка среди морщин лба, мягкости темени, надкостницы - какое странное слово, произнеси его дважды, как поползновения в сторону эфира:
- Да когда же ты заснешь?
- Прибавь концентрацию.
Зазвенело и упало, и били по щекам, чтобы проснулся, а я ведь был где-то рядом, действительно рядом: не в трех кварталах, а в тысяче километров, сотне дней распахнутой реки рядом с твоим легким платьем, рядом со сверкающим кольцом из высохшей травы, из костей первоцвета, первотела, вертепа твоего тела, узкие глаза - прищур ли, раса ли, может, инвалидность обеих ступней - что скажешь, Лия, что шепчешь, Линочка, стебель, скошенная боровом, плугом, скоромным днем, сухим травостоем, влажной землей возле реки, от жаркого взгляда под солнцем, я это чувствовал, не глядя, когда плыл, растворялся в химической формуле бензоатного кольца, когда ждал от тебя ответа письменно в знаках и дебрях листа, разлинованного неумело нечеткой матрицей в сонме противоречий между ленью и необходимостью писать о тебе, между миром другим - реальным, нереальным - какая разница?
Хотела бы освободиться от собственной скованности и сдерживающих обстоятельств, чтобы, развернув свою активность, воодушевить себя успехом и сделать более яркими свои переживания.
Опустела позабытым словом, слилась с землей, покрытой красным полотнищем, но не от крови - от цветов, Лина с распущенными волосами, сгорбившись, сидела на траве, на поляне, на ветру четырех сторон. С поля золотого моря колосами, с озера серпами, с леса топорами, с деревни дымом, плетнем, с четырех бетонных стен запахом разным освежителей, дезодорантов, духов, одеколонов - разного и нереального парфюма, - Лина с заплетенными косами сидела, поджав ноги, вливая в себя коктейль, напрямую в кровь, через витую пластмассовую трубочку, пастушью дудочку, свистком на груди - кулон с волосами мужа Элины Александровны Терновых, урожденного Александра Владимировича Кабаева, выраженного в мыслях, опосредованного словами, мнениями, защищенного знаками и молитвами, растворами жидкости от боли.
Лина, от боли тебе надо принимать белые кружочки, белые пластинки, надевать халаты и тапки, носить с едой банки, вишни с мороком, рыбу с молоком, творог и кефир. Лина, круг будет рад вместить и тебя, и его. Эля, он будет жить дольше, чем ты. Тебе отмерено изначально. Он будет решать сам.
Он будет верить в телевизор, ТВ-сеть. Когда ты уйдешь за край города, за край рельс, ты будешь не дальше от него, не ближе - ты будешь среди стен, Элина, окруженная парфюмом и лекарственными средствами. Ты не будешь больна. Твоя смерть будет легка и внезапна. Однажды во сне ты решишь не просыпаться, не возвращаться к озеру, к полю, к лесу, к деревне, к стогу посередине, соломе, сену, правой и левой стороне, югу и северу, Лина. Даже тогда Александр не вспомнит о тебе, и даже в тонкую, как пергамент, минуту слабеющим сердцем ему, любимому, пишешь, единственно возможным способом, презрев пустоту, из простыни рвешь ему слова, нитка к нитке, к выдранному клоку, сваливая в кучу все, что хотела сказать за возможные годы совместной жизни, все уместить в пяти строках, выложенных рядом от ключицы до верха живота и брошенных в небытие дернувшейся в беспамятстве левой рукой.
Считает, что она неспособна утвердить себя, чтобы быть выше трудностей и сопротивления. Предпочитает не мобилизовывать необходимую для твердости и настойчивости силу воли, а сразу уступать. Ищет лишенного конфликтов и напряжения состояния удовлетворенности и приятности.
Перед твоим домом, Лина, цвел душистый табак.
Где теперь влюбленные в солнце глаза?
Перед твоим домом, Лина, цвели бархатные астры.
Где теперь подушечки пальцев, помнящие прикосновение листьев и порхание крыльев невесомых существ, где теплая, дымящаяся весенняя земля? Почему только мокрый снег, почему тело не чувствует себя и кто-то рядом молчит и почему так быстро, завершённо темнеет вокруг и почему на обратной стороне век тоже темно (пропал серый цвет).
Муравей юркнул за пределы круга цветка - акт рождения - акт смерти - Лина поняла всё. Как в карточном фокусе выстроились нонаккордом пять ее изменений:
Лина научилась обходиться без близких, без подруг, без общения;
Лине запрещали в детстве, накладывали вето, ее ставили в жесткие рамки (впрочем, так думали ее родители). Она научилась не ставить условий.
Детское безразличие Лины стало любимым - всем.
Из глубины своего неведения она полагала мир дутым осколком яичной скорлупы среди травы. Неведение явилось ей откровением - непрошенным и чистым, даренным не за ползание на коленях, не за склоненную в черной скуфье голову, но за смирение.
То, что было нигде, - присутствовало в ней, в каждом ее движении, исполненном смирения.
Считает, что ее отношения с окружающими неприятные и невыносимые. Поэтому устанавливает для других границу приемлемого и неприемлемого поведения и хочет пока подержать себя на расстоянии, чтобы внести ясность, снять напряжение и найти выход.
Лина, на счетчике 9756.
Я уткнулся грудной клеткой в руль.
На приборный щиток со лба каплет кровь.
Лина, я не могу понять, как ты жила с двадцати пяти до тридцати лет. Я в это время дошел до истощения обычных человеческих чувств. Их не было у меня. Я был черств, черств ко всему и знал, что это один из симптомов болезни, имеющей тенденцию обостряться весной и осенью.
Уставший от трехчасового умирания, я сижу у разбитого окна своей машины, слыша справа налево однообразную музыку. Мне хорошо виден мотор грузовика, его жаркое дыхание, залитый кровью глаз и цифру на счетчике девять.
Что же с тобой случилось, Лина? Как ты смогла преодолеть этот возраст? Ведь, несмотря на то, что мы с тобой двойняшки, я часто не мог чувствовать, как ты, и хоть был похож в поступках на тебя, но надолго ли? И заканчивая эту начавшую рваться фразу, еще не сформулировав ее до конца, я понимаю, как ты жила, - ты просто приняла этот мир, таким, каков он есть, пережила отчуждение, вернее, не пережила, а преобразовала в суперпозицию общества.
Психопатологически: застойное состояние эмоционального порыва. Аффективное стремление к деятельности, защита от невыносимого перенапряжения.
До промежутка длиной в год осталась неделя.
Ты будешь проклинать время,
ты будешь молиться, Лина.
Поглаживания живота вокруг пупка справа налево,
вычлененные ласки пройдут мимо.
Промчатся люди, пробегут годы,
столетия без войн, без чумы,
без произвольного пускания крови.
Боли в животе четко ограничены -
спазматические, режущие, просящие -
вырваться, вырвать шнур, выдавить стекло,
броситься камнем в запасный выход.
Лина, в автобусе тебе тесно,
там сильная проза, там мало места
для разведения лилий,
бега по пересеченной местности,
руки вывихнешь, а не вырвешься,
будешь, распятая перечнем правил,
ехать в пригородном автобусе,
случайным людям уступать кресло.
Психогенные мотивы: страх перед лишениями, страх быть обойденной, чувство неполноценности, неуверенности, слабости, бессилия, страх перед отказом. Неудовлетворенное притязание на собственную силу, твердость и превосходство.
В составе оркестра несколько скрипок, духовых и запрятанная в глубине возможность раздеваться. Сзади - игра прошлого с сумасшедшим бывшим мужем, с разводом, с отупением, с осуждением его родителей, с небольшой реверберацией, добавляющей к сегодняшнему концерту еле различимый гул. Впереди - будущее с низкими обертонами тимпани и общая обволакивающая аура старости и увядания с неясными вскриками скрипок.
Слева - струнные в классическом составе. Справа - ударные - нарастающие, нечеткие удары литавр, тамбуринов и цимбал.
Лина, худая в черных брюках и сюртуке, дирижирует, выполняет руками движения из тайцзицюань - игру медведя и орла, танец оленя - грациозные вскрики фагота, распевная, на арабский манер, перкуссия, пляска флейт, вакханалия на горе ведьм - гармоничное сочетание звуков - музыка по определению.
Внезапно Лина понимает, что творит бумажный дом - музыка не имела опоры, была слишком легка, и, оборвав, взмахнув пустой ладонью, она умертвила ее; тишина, рука в карман за платком, но вместо платка - листок из отрывного календаря с рецептом земляничного пирога на одну персону, который хотела сделать дома Элина Александровна. Музыка сахара умерла, загремела музыка тишины - единственного звука ошарашенного зала, и на фоне этого - легкий разговор вязких всхлипов теста и журчания земляничного сока, смешиваемых старательными руками Элины Александровны Терновых, справа и слева к центру, в одно целое, в пирог.
Лина рассеянно съела один кусок и забыла музыку, перестала дирижировать, играть, больше ничего не напоминали ей этюды и ноктюрны, сонатные и симфонические формы, годы, проведенные в консерватории - ее молодость, живая и яркая, смешалась со случайно запомненными отрывками разговоров, фраз из телепередач и газетных статей и стала напоминать старую, покрытую пылью картину итальянских живописцев.
Надев платок и выбросив сигареты, Лина пошла в кино и вновь встретила Александра. На выходе из темного зала, щурясь от волн света, она нечаянно толкнула его, придав дальнейшему ходу времени свободу двигаться в обоих направлениях. Он, как новое лицо в ее жизни, как вновь мужчина. Она, как женщина, как подруга. Вечерами им нравилось вместе смотреть телевизор и пить чай с земляничным пирогом.
