Простимся, брат, до греческих календ

майское солнце восходит в осенних плодах                сердце неслышно
причаливает к сердцу            младенец спит в кобуре          рой
потревоженных ос дребезжит у его изголовья            неоновая грусть мерцает
в разбитой витрине сна            будильники звонят к заутрене            на службу
семенит газетная строка        воскресенье в гостях у субботы листает
фотоальбом - любительский гербарий мгновений              игрушки уступают
место на антресолях запасам на зиму              запасамназиму            за пазухой
на зиму не хватает запаса дыханья

Простимся, брат, мы битое стекло на свадьбе эпических теней

расчёсывая седые бороды дорог
нам боле не поднять плечистую быль
о том как Илья Муромец да по татары ходил
не оседлать ретивое пространство
не собрать рассыпавшийся бисер пульса
стрелка нашего компаса не поспевает за секундной стрелкой

глянь            Диоскуры бредут по эклиптике              аки калики перехожие
снова мысли мои потянулись к стенам Илиона
калитка скрипнула в облаках              закат лизнул тропу
живы ли те птенцы что вылупились на рассвете

черствеет  хлеб  и  старится  вино                        сердце наскакивает на рифы
сердца            охотник прицеливаясь отражается в звере            пoтом плотника
пахнут доски гроба                стервятники играют в шахматы на шкуре
мёртвого леопарда              мечта поёт кастратом            глиняные струны
тишины рассыпаются от нашего прикосновения и вновь оживают под руками
горшечника

        Простимся, брат, хоть я тебя не знал, и в канун одиночества (если возможно исчислить его приближенье нашими искушёнными в деле познания инструментами), - в канун одиночества, что поёт каждому его заветную песню, я срисовал тебя с вороньих досок прошедшего и с лисьей мозаики будущего.
        Мы безмятежно бродили с тобой среди прочих, подверженных прямохождению, и день ли был или ночь, - рысь приносила нам в пасти лакомые звуки, и мы не знали голода.
        Осень омывала берега наших прогулок;
        в стрёкоте цикад мы слышали щёлканье затворов, в перебранке торговок - шум канонады, но не замечали ни раненых, ни убитых;
        в обычном "здравствуйте" нам чудилось рукопожатие далёких миров, но мы едва отвечали на приветствие;
        лай ветра оповещал нас о приближении скуки.
        Сыну не хватит времени выплакать невыплаканные слезы отца -
        пришла пора предать земле останки миражей и протянуть руку одинокой судьбе, очертившей островок окоёма.