Старое название этого городка на берегу моря, так напоминавшее супруга собаки, тогда можно было найти лишь в справочниках. Его родители всё говорили о каком-то тамошнем то ли поэте, то ли художнике, чьих стихов не читали, картин не видели, но любили, любили. А ещё там планировался дельфинарий (прятался, оказалось, за скалой - за спиной, уходящей в море).
        Лагерь же назывался "Спутник"; но он всё время куда-то уклонялся, удалялся, уходил: в море, возвращаясь соленым и мокро взъерошенным; в горы, со свешивающимися сверху виноградниками и ежами в лунном свете; в историю - его мама с папой, а также киномеханик жили в сарае, а умывальник располагался в лошадином стойле усадьбы того самого поэта. Убегающий, лагерь располагал к постоянному осмотру: беглому, смущенному утром, деловитому днем, таинственному всегда.
        Аллейки; скамейки. Бронзовые вожатые в сон-час, бронзовые трубачи на перекрестках. Романтический "Маленький барабанщик", Яшей прочитанный; уже; увы; великолепное безразличие вокруг, - ура, я герой книги, чьей-то моей судьбы, точки, нет, ниточки, плетущейся по запущенным аллеям.
        Аллейки; скамейки. Весьма странное сооружение. Две деревянные сцены, точнее, две эстрады - полукруглый верх кареты или гигантский деревянный глаз - располагались одна напротив другой, глядят друг другу в лицо, а между ними - ряды скамеек. Представления идут на два фронта; комедия, с другой стороны - трагедия; душещипательная симметрия.
        Яша брел между скамейками. Вязкие, ненужные вещи. Кукла без головы с резиночками внутри, шахматная фигура - крепость, форт; на сценах из обоих куполов смотрят друг на друга зрачки кинопроекторов. Он поднялся на сцену и приоткрыл дверь в навесе. За сценой буйствовал бурьян, в кустах чья-то голова. Подойти. Статуя, то ли мужчина, то ли женщина. Нет, женщина, древнегреческая, безрука и безнога.
        Вдалеке шум моря и голоса из репродуктора. А здесь не ступала нога человечья, а только овечья. И эта статуя. Он продрался сквозь стрекочущие кусты репейника и увидел - почти ничего он не увидел - вокруг сплошной бурьян, да развалины дома справа. И небольшой холм прямо напротив, а в нем - труба, диаметром чуть больше маленького мальчика, уходила вглубь, вниз. Подземный ход. Непозволительная роскошь для правнука франкмасона.
        Яша шагнул к ней и вдруг запнулся. Нога застряла в углу громадной тяжелой рамы, какие он видел в картинных галереях. Громоздкая, покрытая лаком, кусок размалеванного холста в углу. С трудом избавившись от неё, он подошел к трубе.
        Изнутри веяло сыростью и, почему-то гуашевыми, красками. Шаг, другой; гулкие третий и четвертый; глухие пятый, шестой. Остановка. Кажется, остановка. Или же они продолжаются, но где-то внутри, в коленях, в почках, в голове. И проч...
        Нет, кажется, это было не так. Была скала, была вышка, и было море, а также веселый голос из репродуктора внизу, в лагере. Яша взбирался по круто уходящей вверх, круто извивающейся тропе туда, откуда видно всё внизу, нет, всё вверху.
        Перевести дух. Он присел на обломок скалы и взглянул вниз. Вон там причал, и отходит пароходик - спущены паруса, - там тоже репродуктор; чуть выше - территория лагеря, пузатые разноцветные корпуса, дальше по склону развалины старой усадьбы, из трубы идет дым. Нет, показалось. Солнце печет, и снизу, от земли, жарит не меньше.
        Вот уже и вышка близко - деревянная, древняя, в восемнадцатом году на ней вешали пламенных революционеров, сейчас висят доблестные советские пограничные радиолокаторы. Под ногами в пыли валяется лезвие от бритвы, "Спутник". Туристы. На балке в основании вышки изящная гравюра: "Макс и Яков были здесь". Вот уж совпадение, но он так не подумал.
        Вверх по деревянной лестнице, сжимая в кулачке легкий и острый предмет. По следам одного человека проходит другой человек. Или тот же? Шаг, другой. Небольшая площадка на вершине. Гулкие третий и четвертый. Он вдруг оступился и невольно сжал пальцы; из ладони закапала кровь и оставила на доске под ногами автограф, рыжие каракули. Поэзия, написанная кровью. Уильям Блейк. Немые пятый, шестой. И внутри - в (безмерном, непомерном, мерном) дыхании, в сердце, в моргании глаз. И проч...

        Когда автобус на подъеме зарычал, переключил скорость и дернулся с новыми силами вперед, Яша проснулся и продрал уголки глаз. Где-то рядом плыли мама и папа. За окном тянулись цепи гор. Кажется, автобус ехал по краю над пропастью, а напротив, на другом конце ущелья, росли хвойные леса, или, может быть, кипарисы; как далеко - эти могучие деревья кажутся просто травинками; всё ущелье покрыто далекими, уходящими вверх по противоположному склону лесами.
        Автобус притормозил, и Яша увидел на том склоне человека, гигантского великана-косаря, срезающего целые леса одним движением. А вон две бабочки, присевшие на верхушку ели...
        Холм, спускавшийся прямо к дороге, постепенно смущенно перешел в равнину, глаза снова закрылись, и сон пошел на новый виток вокруг единственной пары глаз.

        Он так сказал и мне: "Сочини рассказ". Я не писатель, но, кажется, должен был чем-то ему помочь. Перепечатает на свой лад на машинке (старая, вместо буквы "Х" - "Э"), и - спасен в своем мире. Ведь сочинять - только про него, про его детство, детство всех историй.