Жираф
Во-первых, Жираф написан целиком и полностью под влиянием никотина.
Во-вторых, замысел Жирафа относится к июлю девяносто третьего года, когда я поспорил с Талей Серебряковой, что за три месяца смогу написать роман в пятьсот машинописных страниц на любую тему. В итоге вышло не пятьсот, а пятьдесят (если говорить о черновом варианте), не за три месяца, а за четыре с половиной года, и не роман, а повесть (естественно, здесь много неточностей).
В-третьих, при создании Жирафа мною был использован рассказ Макса Нижегородского в изложении Наташи Черных. Суть рассказа состоит в том, что в одной квартире оказываются четыре человека, лишенные возможности выйти. Кроме того, один из персонажей (в моей повести - Жираф) является фотографом.
В-четвертых, когда я спросил Талю, о чем же должна быть повесть (вернее, роман), она сказала: о чем-нибудь добром. Я спросил: о чем же именно? Она ответила: вот недавно я разговаривала по телефону и спросила, что можно нарисовать доброго, пока я разговариваю, и мне посоветовали: нарисуй жирафа. Вот и напиши про жирафа.
В-пятых, я предполагал, что Жираф окажется артиллерийским полковником. Однако в процессе написания повести выяснилось, что Жираф - полусумасшедший белорусский диссидент с внешностью генерала де Голля, увлекающийся любительской фотографией. Опасаясь ареста (действие повести происходит во второй половине восьмидесятых), он никогда не покидает свою квартиру в городе Минске, для удовлетворения простейших житейских надобностей используя слепо преданного ему алкоголика по кличке Плевака. В отличие от Жирафа, Плевака выходит на улицу, таинственным образом добывая там деньги. Квартира двухкомнатная, без телефона, жутко грязная.
В-шестых, сюжет повести состоит в том, что двое прихиппованых автостопщиков (Карл и Леночка), протусовавшись сначала в Москве, потом - в Крыму, потом - в Киеве, осенью попадают в Минск. В Москве они знакомятся на автобусной остановке во время дождя, в Крыму некий подозрительный человек обещает показать им Короткий Путь, в Киеве они живут в районе под названием Мышеловка. Это первая половина повести. В Минске, приведенные Плевакой в квартиру Жирафа, чтобы переночевать, они насильно удерживаются Жирафом в течение полугода для развлечения. Весной он их отпускает. Это вторая половина повести.
В-седьмых, черновой вариант Жирафа был завершен мною в ноябре девяносто четвертого года. Я показывал его, в частности, Диме Гайдуку, Ане Герасимовой, Даниле Давыдову и Алексею Корецкому. (Надо заметить, что проблема редактирования черновика была для меня неразрешима ввиду полной неспособности его прочесть - ниже я постараюсь объяснить, по какой причине.) Дима Гайдук, просмотрев повесть, сказал, что она в общем-то неплоха. Аня Герасимова, просмотрев повесть, сказала, что мое намерение выбросить машинопись на помойку не лишено оснований. Данила Давыдов сказал, просмотрев повесть, что она нуждается в существенных доработках, с чем я согласился, пообещав выбросить первую половину (история бродяжничества), а также сопроводить вторую половину (история насильного удержания) обширным предисловием, где излагалась бы история возникновения текста. Алексею Корецкому я сказал, что из отдельных фраз повести составлен верлибр объемом в четыре машинописные страницы - последнее, строго говоря, не соответствует истине.
В-восьмых, я пообещал себе закончить Жирафа не позднее девяносто седьмого года. Год подходит к концу, и данное себе обещание следует выполнять. В связи с этим мне бы хотелось подробнее остановиться на том, почему невозможно прочесть, а следовательно, и отредактировать Жирафа. Причина - в злокозненном сочетании никотина (я писал эту вещь, только когда курил) и предельного обилия солецизмов разного уровня, которые служили основным элементом внутренней конструкции. Несмотря на кажущуюся спекулятивность этого утверждения, я глубоко убежден в его истинности. Те, кто утверждает, что они смогли прочесть повесть, - думаю, делают это из вежливости. Однако мне кажется, что выход найден - в конце концов, как бы он ни был ущербен, окончательный вариант повести существует. Другое дело, что повестью это назвать нельзя.
В-девятых, несмотря на то, что Жираф уже давно внушает мне отвращение, остались некоторые детали, сохранившие свою прежнюю привлекательность. Например, зеленое байковое одеяло, которым Карл и Леночка укрывались в Крыму. Мой собственный сон про рыбу, плывущую над далеким городом, приписанный Карлу. Искусственные цветы, украденные Плевакой с кладбища в качестве натуры для композиций, которые фотографировал Жираф. Шляпа Леночки, которая доподлинно существовала на чьей-то голове лет десять назад. Короткий Путь - в конечном итоге мне самому пришлось им воспользоваться. Старые газеты. Бесконечные макароны. Самосвал, обрызгавший грязью Карла и Леночку после того, как они покинули квартиру Жирафа.
Ну и так далее.
Трагическая история Камило Сьенфуэгоса,
борца за свободу
В конце шестидесятых годов моя мама была на Кубе. Она привезла оттуда дюжину морских раковин, несколько амулетов разнообразного назначения, роман Франца Кафки "Процесс" на испанском языке, миниатюрную пальму, пластинки с необычайно зажигательной музыкой, кучу революционных брошюр и стопку открыток с адресами ее кубинских друзей. Кроме этого, она привезла гипсовый бюст команданте Камило Сьенфуэгоса, посвятившего свою жизнь борьбе за свободу.
В сентябре девяносто третьего года я жил на Планерной улице с беременной женой и Димой Галаниным. Я и сейчас живу в той же самой квартире; а тогда шел первый месяц моего вторичного проживания в этом месте. Здесь я провел первые месяцы своей жизни, вплоть до развода родителей, ╜ после же приезжал сюда к отцу только по выходным, с каждым годом всё реже, ибо наши отношения оставляли желать лучшего. После его отъезда в Израиль я около года эту квартиру сдавал, а после, во второй раз женившись, решил поселиться здесь сам.
Мы жили втроем, поскольку двое не смогли бы справиться с запустением, царившим в этой квартире. Мой друг Дима Галанин, замечательный художник, в то время как раз подыскивал себе жилье в Москве, и я предложил ему поселиться вместе с нами, благо моя супруга не возражала. Предложение было сделано с тайным умыслом: я знал, что Дима - человек достаточно хозяйственный и умелый, хоть и безденежный. Мое финансовое положение по тем временам было не лучше; достаточно сказать, что совместная сдача пустых бутылок, оставшихся после квартирантов, весьма существенно пополнила наш бюджет.
Проблема была даже не в том, что квартира была грязна, - в конце концов, за неделю мы более или менее привели ее в порядок. Проблема была в том, что в стены въелась атмосфера непостоянного, временного жилья, хронического неуюта, и мы с Димой, как могли, старались исправить сложившееся положение.
Однажды в отсутствие моей супруги (она была у родителей) мы приобрели и выпили две бутылки вина. Кажется, их было именно две, если это был портвейн. Если же вино было сухим, то бутылок вполне могло быть и три. Но существенно не это. Существенно то, что Дима по неосторожности толкнул книжный шкаф, на котором стоял гипсовый бюст, изображавший Камило Сьенфуэгоса, и бюст в результате свалился на пол, расколовшись на несколько частей.
Надо сказать, что он и до этого несколько раз падал, и от него откалывались маленькие кусочки гипса, однако этот раз оказался, что называется, роковым. Бюст раскололся на несколько частей, и я был очень расстроен. Однако Дима собрал осколки, а через несколько дней, раздобыв неизвестно где тюбик клея "Момент", склеил эти осколки в единое целое, и бюст команданте Камило Сьенфуэгоса начал новую жизнь, с тех пор ни разу больше не претерпев никаких повреждений. Одно время у меня было желание покрасить его в черный цвет, но я не жалею, что это желание осталось неосуществленным.
Примерно тогда же, осенью девяносто третьего года, мой друг Коля Петровский подарил мне книжку про команданте Камило. Сначала он хотел, чтобы я отдал ее другому человеку, но я сказал, что она нужна именно мне. Спустя несколько лет я прочел эту книгу: в ней было написано о детстве и юности команданте Камило, о его знакомстве с Фиделем Кастро, о начале революционной деятельности, о высадке повстанцев на Кубу с катера "Гранма" (по-моему, именно катер, хотя я не очень точно запомнил эту деталь). Книжку я потом потерял. В ней очень скупо было написано о том, что мне действительно хотелось знать.
Меня интересовала смерть Сьенфуэгоса. Вернее, то, что принято считать его смертью. Этому предшествовали события, о которых в книжке рассказано было довольно подробно, и я постараюсь пересказать все так, как я запомнил при чтении.
В военном гарнизоне одного из кубинских городов созрел контрреволюционный заговор. Военные были недовольны сближением Фиделя Кастро с коммунистами (сам он коммунистом в то время не был) и его просоветской политикой. В опасное место на самолете был отправлен команданте Камило Сьенфуэгос. Прямо с аэродрома в сопровождении нескольких человек он явился непосредственно на собрание заговорщиков, произнес пламенную революционную речь, арестовал зачинщиков и вернулся с ними обратно на самолет. Прошу читателей простить мне нелепый, лубочный пересказ, но так я запомнил.
Существенно не это. Существенно другое: Сьенфуэгос вместе с арестованными заговорщиками (или без них - это в действительности тоже не важно) оказывается на борту самолета. И самолет взлетает в небо над Мексиканским заливом. Здесь начинается самое важное.
Дело в том, что самолет этот никуда не садится. В книжке написано, что он потерпел крушение и команданте Камило Сьенфуэгос погиб, в результате чего его именем назван один из кубинских городов. Однако никаких следов падения самолета обнаружено не было, а следовательно, и никаких черных ящиков. Это можно было бы объяснить тем, что самолет плюхнулся в море, однако связь с ним была утрачена уже в то время, когда он находился вовсе не над Мексиканским заливом, а непосредственно над территорией Кубы.
По словам мамы, кубинцы считали, что гибель Сьенфуэгоса связана с тем, что между ним и Кастро назревал разрыв. И что это Фидель его угробил, потому что Сьенфуэгос был популярен в народе. Официальная версия такова, что гибель Камило Сьенфуэгоса - результат происков американских спецслужб. Мама говорила, что его исчезновение некоторые люди объясняли близостью Бермудского треугольника; видимо, они не учитывали, что Бермудский треугольник довольно далеко от Кубы и вдобавок с другой стороны острова, чем та, над которой летел самолет Сьенфуэгоса.
Одним словом, исчезновение команданте Камило Сьенфуэгоса в небе над Мексиканским заливом (так красивее, хоть и не совсем правда) навсегда останется под покровом тайны. И только полустершееся воспоминание об одном неловком движении моего друга Димы Галанина приподнимает иногда для меня этот покров.
Бисквит Берроуза
В книгах североамериканского писателя Уильяма Берроуза часто встречается описание следующей сцены: джанки стоит (или сидит) за столиком уличного кафе, ест в течение многих часов кусочек бисквитного торта, пьет кофе из пластикового стакана и ждет человека. Эта сцена кочует у Берроуза из романа в роман. Однажды со мной произошел случай, чем-то напоминающий эту сцену.
В то время я не употреблял опиаты уже больше двух лет. У меня была вполне сносная работа, позволявшая прокормить себя и оставлявшая много времени для занятий литературным творчеством. Однако общее эмоциональное состояние, к сожалению, оставляло желать лучшего. Поэтому в один из свободных дней я позвонил человеку, номер телефона которого уже успел стереться из моей памяти. Человек сообщил, что грамм опиума стоит пятьдесят тысяч. У меня было сто. Я сказал, что перезвоню через два часа.
Я стоял возле станции метро "Кропоткинская", неподалеку от места своей работы - это было рекламное агентство, еженедельно выпускавшее газету "Московский Продэкспресс", которая бесплатно распространялась (а может, и ныне распространяется) по московским рынкам и магазинам. Мои служебные обязанности были таковы: выдача тиража, выдача зарплаты сотрудникам и контроль за распространением. Со своими обязанностями я справлялся не то чтобы хорошо, но и не слишком плохо.
Была зима. Я прошел мимо музея на Волхонке и свернул в переулок. Я не стал заходить в музей, хотя у меня был повод туда зайти: следовало навестить одну мою добрую знакомую, которая изволила там работать. Кроме того, в музее можно было бы воспользоваться туалетом. Однако мне показалось, что в таком дрянном состоянии не стоит заходить в музеи и уж тем более навещать добрых знакомых. Свернув направо, я вышел к Знаменке.
На углу Знаменки находится ирландский бар "Рози О'Грэйдис". Раньше на его месте, в том же помещении, находилось кафе под названием "Пентагон". Это было неофициальное название, своим происхождением обязанное близлежащим военным академиям. Старые посетители редко заходят в "Рози О'Грэйдис" по причине высоких цен - фактически риск случайной встречи был сведен к нулю. Я решил зайти и выпить чашечку кофе, чтобы согреться.
Мне нравится посещать места, с которыми у меня связаны те или иные воспоминания. В списке этих мест, если бы такой существовал, "Пентагон" стоял бы далеко не на последнем месте. Глядя на нынешних посетителей, приятно думать, что их судьба мало чем отличается от судьбы предыдущих. Ради этого чувства можно особенно не скупиться на кофе, благо он остался таким же дрянным, как и прежде.
Возвестив о своем появлении звоном колокольчика, я подошел к стойке и заказал кофе. В помещении было немноголюдно, хотя единственным посетителем я, пожалуй что, не был. Я вспомнил о втором достоинстве "Рози О'Грэйдис": здесь можно бесплатно пользоваться телефоном. Кофе еще не был готов, и от нечего делать я взялся перелистывать меню, обращая больше внимания на первую колонку (с названиями блюд и напитков), чем на вторую (с цифрами). На глаза попался бисквитный пирог с яблоками. Когда мне принесли кофе, я сказал, что хочу еще и пирог.
Персонал в "Пентагоне" остался прежним. Эти люди узнают меня, но стараются не подавать виду, что узнали. Похоже, я для них не слишком перспективный клиент. Меня это огорчает, но не всегда. В тот день, увидев знакомую искорку неузнавания в глазах женщины, принявшей у меня заказ на бисквитный пирог с яблоками, я подумал, что поступаю правильно. Поставив чашечку кофе на беспрепятственно выбранный для этого столик, я снял пальто и отправился в туалет.
Вернувшись за свой столик, я достал красную записную книжку и сделал в ней несколько записей на разных страницах. Их общий смысл сводился к тому, что после работы я ненадолго зашел в "Рози О'Грэйдис". Про свое намерение приобрести опиум я писать не стал. Одна из записей была прервана: меня попросили забрать пирог.
Расплачиваясь, я выяснил, что кофе стоит тридцать тысяч, а треугольный кусок бисквита - шестьдесят. Таким образом, от сотни у меня оставалось десять тысяч рублей. Поедая пирог, я вспомнил соответствующий пассаж из Берроуза и обнаружил, что необходимость в телефонном звонке отпала сама собой.
