Вавилон: Вестник молодой литературы. Вып. 7 (23). - М.: АРГО-РИСК, 2000. - 220 c. Редакторы Дмитрий Кузьмин и Данила Давыдов. Обложка Дженни Курпен. ISBN 5-900506-99-1 С.202-208.

Из цикла
"ПЕСНИ СЕВЕРНЫХ ЮЖАН"

Муж

Ну он пришёл, а там, того, они.
Кагор за шторкой, кружевной чулок.
Она такая, пальцем помани.
И этот привалился как сурок.
А на балконе, ух, сиренный дух,
Шезлонг отвис как челюсть! А герань!
Он обещался, что не раньше двух.
Да ведь куда ж ещё в такую рань.

А там - синё, не продохнуть, ни зги.
Под свежим лаком ногти у ноги.
У ножки стула сигареты Кент.
И мы, решительные, как момент.
А между нас как дать промежду глаз,
Какой-то странный движется мороз,
Как бы с утра сентябрь и первый в класс
И гладиолус в человечий рост.

А те уже, а те ещё в раю.
Лишь тусторонний этот холодец,
И сквозь него чужую как свою
Прижал и спит какой-то молодец.
Да солнце третьим просится в кровать.
Да пышет - не любовью, не духой,
Не разберёшь, пока ещё бухой,
Но непременно надо убивать.

Он выдохнул, вдохнул и снова вы-.
Он выдохнул, и он занёс топор
Сперва пониже первой головы.
И тут топор упёрся во упор.
И тут я эту дымку просчитал,
Она не зря, она не камуфляж...
И вновь металл нацелился в металл
Без результата: заискрило аж.

Он зубом грыз и бил в неё рукой
При том же результате никакой.
Потом устал и взялся за ребро,
И стал его рукою растирать,
И стал искать по дому серебро,
Каким бывает нечисть убирать.
А пушку я ему не предложил,
Поскольку этой пушкой дорожил.

И он его нашёл, фруктовый нож,
Старинный, при узоре, красота,
А эти так и спали без одёж,
Выпячивая нежные места,
У ней и так особенная стать,
Душемутительная, как романс.
И тут он начал этот кисеанс
Как яблоко на ломтики кромсать.

Он серебром работал как штыком,
Туманные висели лоскуты
Над мужиком, с которым я знаком,
С которым ночь закручивал болты.
Но он ревёт, как витязь под бугром,
И колет, рубит, режет серебром,
И пар вали́т, и стужа, как во льду.
И тут я понял, что сейчас взойду.

Короче: спят надежно, как запой,
Сияя белой голой скорлупой.
У ножки стула сигареты Кент,
Но нету спичек, чтобы закурить.
Плюс, в виде лент, снежинок и флажков
Нарезана, порхает эта муть
Над головой, над бедной головой,
Свидетельницей жизни половой!

Вот тут примерно я закрыл глаза.
На слух пошло значительно скушней.
Потом открыл. А он уже сидел
У той же стенки, тоже привалясь,
Наверное, я что-то пропустил.
Сияло солнце. Расточилась мгла.
Любовники давали храпака.
Он был вот здесь, и весь он был как воск,
Когда тогда приехал перевозк.




Летчик

Когда он вернулся оттуда, куда,
Во сне он кричал и бомбил города,
И духи казались ему,
Курить он вставал, и окно открывал,
Совместные тряпки лежали внавал,
И я в темноте собирала суму,

Но это ещё ничего.

Копать приусадебный наш огород,
Семейного рода прикорм и доход,
Не стал он и мне запретил.
Не дал и притрагиваться к овощам.
Отъелся, озлел, озверел, отощал
И сам самокрутки крутил.

Но жизнь продолжала себя.

Когда ж он вернулся оттуда, куда
Гражданского флота летают суда,
С заоблачных небесей,
Когда он вернулся оттуда совсем,
Как дети, которые мамку сосём,
Мы были беспомощны все.

Но это ещё ничего.

А там, высоко́, за штурвалом поют,
Летя стюардессы вино подают,
Тележки катя́т по рядам,
А мой наверху не в порядке жильца,
А сам опирался на плечи Отца,
И этого я не отдам.

А жизнь продолжала себя.

Когда ж он вернулся оттуда навек,
Безвольного неба спустой человек,
Таинственный, как чемодан,
Мы вышли служебным в погожую ночь,
Сынок на руках и около дочь.
И бил он меня по морда́м.

Но это ещё ничего.

Как влажный румянец при слове любовь,
Скользил по лицу его взгляд голубой,
Пока он меня обижал.
И всей родословной мы сели в газон
И видели зарево, где горизонт,
Где всё не тушили пожар.

И жизнь продолжала себя.

Неделю он пил, как слезу, со слезой.
Кому-то грозил, кому-то "Слезай!"
Держася хрипел за живот.
Потом же притих и тихо сказал,
Что там, наверху, - не глядя в глаза, -
Небесная Дочка живёт,

И дочка и бабка она и жена,
И как под одеждой она сложена́,
И я бы простила враньё,
Но очень уж тщательно он описал
Её равнодушные, как небеса,
Бесцветные очи её.

Впервые он видел её, говорил,
Когда городок белоснежный горел,
Но мы завершали маршрут,
И в синенькой юбке и белом платке
Она протянулась в глухое пике
Раскрыть надо мной парашют.

Добавил: её на рассвете видней.
Всегда пионерская форма на ней.
Иссиняя лента в косе.
- И он захрапел, и проснулся домок,
Отныне пустой, хоть не вешай замок,
Поскольку гуляли на все.

А я, у меня ничего своего,
Но эта астральная сучка его,
Воздушный его комиссар,
Ответит, ответит за каждый вираж
И вспомнит погибший его экипаж
И что́ там ещё предписал!

А всё изменилось. И жизнь зажила,
Как будто светла и прозрачней стекла
И ей ничего не должны.
И мой постоял, огляделся окрест
И стал контролёром за честный проезд
На транспортных средствах страны!

Но только однажды вернулся чужим,
Попрежним, и в голосе тот же нажим,
И, глядя мне близко в лицо,
Сказал, что земное постыло ему:
Небесная Дочка предстала ему
В троллейбусе, где Кольцо.

И лег на кровать он, и стал умирать,
Невидимый пух с простыни обирать,
И умер, пока без ума,
Крича, я бежала купить корвалол
И вижу: троллейбус по кругу пошёл,
А в первом окошке - Сама.

Была пионерская форма на ней.
Она покраснела до самых корней.
Слегка наклонилась в окне
И страшно в моих зашумела ушах,
Но к ней на подножку я сделала шаг
И суд заседает по мне.

... Простите ж меня, хоть прощения нет,
За гибель девчонки двенадцати лет,
Невинно пропавшей за то,
Что в бездне бездушной, как рыба в ухе,
Небесная Дочка живет во грехе,
А с кем - не узнает никто.

... А жизнь продолжает себя.




Жена

Есть в саду ресторанчик отличный.
Там обедает Лёлька одне.
Не придёт к ней парнёк симпатичный,
Потому что такорого не.

А напротив простая пивная,
Где закуску едва подают.
Поразбавленное разливное
Там с утра жигулёвское пьют.

Ресторана в листве виноградной
Притаился балкон вырезной,
И сидит она в юбке нарядной,
В оплывающий глядючи зной.

И следит она за тротуаром,
Прикасаясь рукою к серьге.
В это время выходит недаром
Из подвала поддатый Сергей.

Разглядев же его из укрытья,
Побросала купюры на стол
И с доселе невиданной прытью
Побежала и крикнула: стоп.

А Сергея как током прошило.
Но едва он подумал "ого",
Как вильнула большая машина
И с асфальта слизнула его.

А когда над больничной палатой
Земляничный увидел закат,
Перепомнил, что вроде женатый
И костюмчики шил на заказ.

Что большие кредитные карты
Как игральные перебирал,
Отвечал за товар из Джакарты,
Эшелоны гонял за Урал.

Но в итоге непрожитой жизни
Он не мог в этот вечер понять,
Что́ на нём за китайские джинсы
И рубашку пора поменять.

В незапамятных снах настоящих
Появлялося наверняка,
Что грузили за ящиком ящик
И с ребятами брали пивка.

Как спалось у Тамары в подсобке,
Где гоняли дурного кина.
Да ещё - про манчжурские сопки
Незабвенная песня одна.

Словно близко приставленный видик
Он смотрел, как в туман на воде,
И не знал, он Сергей или Вадик,
Где родился и умер ли где.

Закричал, подошли, укололи,
Полдороги проделали в рай...
Но маячит душистая Лёля
И садится постели на край.

И молчит она. И печально,
Выразительно смотрит в лицо.
А на пальце у ней обручально
Из простого металла кольцо.

Тут больной, возлежащий в покое,
Замечает на пальце своём
Совершенно колечко такое,
Но немножечко больше в объём.

Говорит ей тихонечко: Лёля, -
Со значением глядя в глаза,
Призакрывшиеся от боли,
А пониже кати́тся слеза.

И не зря. Потому что в палату
Заспешили, как стадо копыт,
Парикмахеры в белых халатах,
Словно он несознательный спит.

А когда их толпа поредела,
Как бы несколько отвлеклась,
То жена на него поглядела
И сама от него отреклась.

Не вела она долгих дискуссий.
Не ломала, прекрасная, рук.
Кто такой, говорит, я не в курсе,
Только мне, говорит, не супруг.

Подурнела. Ещё подурнела.
Постояла, держась за серьгу,
И ушла от неправого дела,
Спотыкаясь на каждом шагу.

С тех-то пор, как в испорченный видик,
Он чудны́е картинки глядел
И не знал, он Сергей или Вадик
И куда, и зачем угодил.

Как его называется фирма,
Сколько денег у Томы в чулке,
Позачем белоснежная форма
И палатная дверь на замке.

Без шнурков под кроватью кроссовки.
Медсестричка украшена хной.
И, редея, манчжурские сопки
Однозвучно встают по одной.

И не спорил он со врачами.
И считал он те сопки ночами.
Много лет спустя, по весне,
Он заснул и умер во сне.