НУ, ПОГОДИ!
В конце концов, на кого злиться? Все мы в чем-то официанты. Одним это по душе (есть такой писатель Лимонов), других от этого тошнит. Все мы, в конце концов, бежим, несем куда-то поднос с вычурным нагромождением тарелок, и цена нам такова: сколько тарелок унести мы можем за один раз и сколько километров можем с ними пробежать. И всегда хочется бросить чертов поднос об пол, а когда кто-то подставляет нам ножку и поднос наконец падает, мы вместо благодарности ему, жирной свинье, после беготни пришедшей расслабиться, норовим по морде съездить. И если все-таки решаемся на этот шаг, то не видать нам больше работы, как своих ушей, а что такое официант без своего подноса - нуль без палочки.
Когда вечером я шел по улице, и этот валяющийся в кустах тип высунул ногу, о которую я споткнулся, я размышлял о вышеизложенном. Я споткнулся, упал в тот же куст и, разумеется, забыл то, о чем размышлял, навсегда. Я взял типа за ухо и стал крутить. Мне было обидно, что я больше не мыслитель.
- Если бы ты знал, кто я такой, ты бы не стал бы так со мной поступать, - заметил он.
- Ты жирная свинья в кусте, а я, бывший мыслитель, лежу рядом с тобой тут же.
- Нет, - ответил он, - я не свинья, я режиссер Котеночкин, я снял мультфильм "Ну, погоди!" и теперь отдыхаю.
- Знаешь, - я отпустил его ухо, - дело в том, что мы толком не помним, кому и куда несем чертовы тарелки. Официант не запоминает лиц. Он работает, как заведенный, как машины, мозг его или кричит, или спит, а вопрос, кому это нужно, остается без ответа. Как тут не впасть в мистицизм, как воистину не уверовать в Единого.
- Заяц и Волк, - парировал он, - обречены на вечную погоню на экране. Это закон коммерции, зверушкам неведомый. Они обречены убегать и догонять, и я ничего здесь не могу поделать. Зверушки мои равно сильны и равно порочны. Они никогда не прикончат друг друга и никогда не подружатся. А я бы хотел последнего, они отличная пара. Заяц бы гладил галстуки и готовил обед, а Волк смотрел бы на него снизу вверх, не выпуская из зубов вечный косяк. Они бы ссорились с вечера, а утром просыпались бы в обнимку. Они бы перестали выходить из дому и умерли бы от голода в один день. Я пытался свести их. Я запер их на корабле, я устроил шторм и насадил командовать судном тупых медведей, я дал Волку огромную силу легких, я бросил их обоих в трюм, наконец, и придал ручному фонарику свойства ручной гранаты. Ты видел, как счастливы они были, как смотрели, как ходили, как верили мне. Но тем, кто зимой ходит в шортах, никогда не понять тех, кто летом носит клеш. И я стал циником, а был иным, я снял много новых серий, но больше не пытался.
- Попробуй еще.
- Нет, я устал, я лежу в кустах и ставлю подножки тем, кто еще способен. У меня был план. Я хотел, чтобы, когда они гуляли по палубе, в корабль воткнулся японский камикадзе и все бы пошли ко дну. Зарубил худсовет. Сказали, что я антигуманен и рискую разрушить отношения на Дальнем Востоке.
- Официант не должен бросать своих тарелок, иначе он дерьмо, а не официант.
- Я знаю, я согласился с худсоветом.
- А что будет с нами? - я взял его за руку.
- А ты не догадываешься? Тогда мы бросим монетку.
- Если орел - все и быстро, если решка - ничего, но быстро.
Котёночкин подбросил монету, она вертелась на фоне заката и убаюкивала, я не видел, какой стороной она упала, я уснул. Утром я проснулся один в своей постели. Я устал за вчерашний день и не пошёл на работу. За этот прогул меня и уволили.
БЕСЫ
По улице перли монотеисты. Страшно подумать, в городе три миллиона жителей, и каждый из них монотеист. Бедный Иегова. "В очередь, сукины дети, в очередь!"
Снежный покров имел такой вид, какой обычно имеет постель больного после двух недель прозябания в оной. В домах шевелились люди. Я слишком сильно чувствовал это. Наверное, я снова заболеваю.
Мы с Юрой, попивая пиво "Амстердам", изнеженно и брезгливо ползли по ночным выстуженным наглухо дворам. "Холодно!" - произнес Юра. "Здесь неподалеку живет Олег по кличке Джексон Скотт, можно пойти к нему и выпить чаю с марципанами", - ответил я. "У него не чай, а бурда, - сморщил Юра свой крысиный фас, - кроме того, эта крыса жадна до марципанов". Мы подошли к подъезду Олега, покурили, потоптались и, не желая делиться "Амстердамом", тронулись восвояси.
В это время Олег по кличке Джексон Скотт сделал скользящую петлю из мягкого пухового шарфа, привязал свободный конец к люстре, влез на стул, надел петлю на шею и, надеясь, что конструкция его не выдержит (вышеозначенные эволюции должны были толкнуть его родителей на приобретение новой кожанки для сына), прыгнул со стула. Надежды его оправдались, он рухнул на пол, на него чугунная люстра. С черепом его произошло то же самое, что с орехом в рекламе "Баунти".
Утром в институте обсуждали смерть Олега. "Прежде, чем работать со своим телом, - пропищал юноша в бронежилете, - надо проштудировать учебник по физиологии". - "В данном случае, по физиологии растений, - пробасила девушка в кепке, - дерево - оно и есть дерево". Я сделал трагическое лицо, посмотрел на Юру и выдавил: "А ведь это ты его убил". - "Ты гад!" - ответил Юра. "Нет, в самом деле, - продолжал я, - ты научил его плохому, но забыл научить тому, что к плохому надо плохо относиться". - "Отстань, гад, - подытожил Юра, - я развожу рыбок и к плохому отношения не имею". - "Скажи мне, Юра, - не унимался я, - кто хороший человек? Тот, кто разводит рыбок, или тот, кто умирает за идею?". Вечером Юра подарил мне один из своих аквариумов.
После однажды проходили мы мимо дверей дома, в котором обитали две обильно намазанные лесбиянки. "Может, зайдем, - предложил Юра, - они хорошие девушки?" - "Нет! - отрезал я, - они опять начнут при нас трахаться, а я устал желать недостижимого". Мы потоптались перед калиткой, но так и не зашли.
В это время девушки вкололи друг другу по четыре куба грязного вещества и к утру скончались обе.
"Юра, - сказал я ему поутру, - я вижу тенденцию, а когда я вижу тенденцию, я чувствую себя как волкодав, идущий по следу". "Здесь нет тенденции, - возразил Юра, - здесь только твоя паранойя". - "А у тебя прыщ на носу. Давай проверим, - я определился с нашим местонахождением, - здесь неподалеку живет мой преподаватель по практической этике. Попытаемся к нему зайти?" Мы стояли возле преподавательского подъезда. "Ну что? - задал я вопрос, - зайдем в гости, порешаем этических уравнений?". - "Пойдем лучше по домам, дома кофе и телевизор", - с выражением произнес Юра.
Утром, глядя на некролог, в котором говорилось о гибели от инфаркта Преподавателя Практической Этики, мы с Юрой курили свои сладкие папиросы. "Теперь мы легко можем убрать кого нам вздумается, вплоть до президента, надо только знать его точный адрес", - высказывал я свои соображения. "В конце концов, всякий дар должен быть оплачен, - Юра задумался. - Попытаемся заработать себе на мороженое". - "Ты сможешь достать заказы?" - я всегда был непрактичным человеком. "Это несложно. Больше всего меня забавляет, что милиция всегда будет на один адрес позади нас. Это апория, достойная Зенона," - тяга Юры к апориям имела нездоровый привкус.
Через неделю мы заработали свою первую тысячу долларов. Сидели в кабаке, смеялись. "У тебя нет ощущения, что мы на необитаемом острове?" - осведомился я. "Стабильное! Мне хочется скакать голым по заведению и орать похабные песни", - Юра улыбался.
Мы стояли возле Юриного подъезда. В рюкзаке у меня за спиной было двадцать бутылок шампанского. "Пойдем ко мне, - предложил Юра, - купаться в шампанском". - "Пойдем лучше ко мне трахаться, - ответил я. - Должно же это когда-нибудь произойти, раз мы уже попали на остров".
В эту ночь со мной что-то случилось. Я был как машина. Ритм моих фрикций напоминал ритм поршней парохода во время гонки по Миссисипи. Юра выл и стонал, радовался и плакал. Через несколько дней он умер в больнице в результате разрыва прямой кишки.
