Алла ТАНДИТ Москва

Вавилон: Вестник молодой литературы. Вып. 8 (24). - М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2001. Редакторы Дмитрий Кузьмин и Данила Давыдов. Обложка Дженни Курпен. ISBN 5-94128-029-5 С.174-175.

МОСКВА-ПЕРУДЖА

Я выживу, но ухожу в пургу,
А за твоим окном звенит Перуджа;
И пекинесы сквозь площадный гул
Косятся на ослепнувшие ружья.
Ты помнишь всё - детали, что важны,
Джазменов убеленные затылки,
И тонкий палец, в цепках от струны,
И полутемных двориков копилки.
День первый - документов, красных век,
Последний день - замков, обрывков кода,
Все остальное заполняет снег
Так густо, что для памяти нет хода.
Вообразим плохое - ночь, Арбат,
Я оседаю в черные полоски;
И пекинес в твой безупречный сад
Вздымает нос, как родственник тамбовский,
Вообразим хорошее - на взлет
Идет баклан; твой сын Микеле, мачо
И футболист, мне вдохновенно врет,
Про Пушкина, чей том еще не начал
Читать. И не прочтет. А за торцом,
Там полумрак и статуи в кармине,
И бакалейщик с каменным лицом
Насвистывает арию Пуччини.
Волшебно все, что ни вообрази,
Но в русских сказках не бывает рая;
И в черной - я лежу в родной грязи,
И в белой - я в забвении шагаю...
Закрой окно.




* * *

А к утру мы услышали - у реки
Бывший щукинский барин проверил ружья...
Ночевали в деревне. Сирен рывки
И борзые, уснувшие полукружьем...

Ночью в городе шел музыкант больной,
И швырял прямо в месяц плечо фрамуги
А потом оно выпало - со стеной,
И к полудню в ЖЭКе ломали руки...
Барин, швы заприметив, шепнет: "К беде..."
Перекрестится, снимет, хлебнет из крынки,
И поскачет с собаками по воде
Бить вальдшнепов на Тушинском технорынке.
Но, борзую спустив, крикнет в черный лес
И коснется груди, пораженный сбоем.
Сквозь него пронесутся от МЧС,
И подступит молчанье к мирам обоим.




* * *

Эта мысль о тебе неудобна, красива, стыдна,
Как отрез бирюзового ситца в военное время.
Что мне шить из нее, и какими крючками со дна
Мелких строк поднимать ее гладкое лунное темя.
Ты был здесь - и на сладком Вертинском ломалась игла,
Ты смотрел мне в висок, ты листал эти теплые книги,
И в тебе дьявольщинка законно и нежно цвела,
Как идея инцеста в зачатках всемирных религий.
Я пишу - а во дворик, смущенный внутри и извне,
Входит месяц в чужом, не в весеннем, а в святочном глянце;
Дона Флор обнимает мужей в затемненном окне,
И пожарная лестница пышет фонарным румянцем.
И, причастный страданьям людским, в травянистый кювет
Сходит киллер с пустым саквояжем, как тот, твой, дорожный,
Полыхая смущенным лицом без особых примет.
Невозможная боль, но бывает еще невозможней...