Вавилон: Вестник молодой литературы. Вып. 8 (24). - М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2001. Редакторы Дмитрий Кузьмин и Данила Давыдов. Обложка Дженни Курпен. ISBN 5-94128-029-5 С.38-43.

* * *

Крошечка гаврошечка
Дурочка с переулочка
Передыхни трошки
Брось свои заморошки
Любит не любит
Плюнет поцелует
Влюбленная вобла

Чудище обло
Озорно стозевно
Ты сидишь как у ложа Мертвой Царевны
Убитой твоей ядовитой слюною.
Я тебя берегу, не ною

На дворе уже час-то поздний
Ты хотела о казнях да кознях
Как рыдает ветр и ревет прибой
Да не след тебе сказывать байку из склепа
Это, право же, выйдет и вовсе нелепо
А поведаю лучше о нас с тобой.

Коли вновь досрочно не подведем итога
Несмеяна и недотрога
По своей лилипутской мерке
Возведем городок в табакерке
Поселим туда твоего симпатишного бога
Из папье-маше
В коробке от Yves Roche
Да сорок сороковороньих пугал
Чтобы всех бисов спугнули взашей
Будем там жить
Тужить
Ходить из угла в угол
Изредка выезжать
Тихо визжать
От коротких касаний
(Лобзаний)
Или залепим дырочки вересковым воском
Все будут думать, мы просто тёзки
Сами забудем, кто кому сужен
Чья в чем вина
Будем пить и пить зеленый чай на ужин
Размешивать в нем серебрёными ложечками рафинад.

Не спрашивай что случится если табакерка разобьется
Не скажу




ГОЛЕМ

Ангелу Староновенской синагоги напиши:
Сотворение голема сего бысть в гомельском воеводстве
Когда на небе мигали два солнца
И петухи пели по хуторам.
Он рос - не гонял голубей
Молился на черный носок раввина
Кнейдлехи в его тарелке превращались в книги святой Торы -
Так на завтрак поглощал он недельную главу, на обед - комментарий.
Раз пришел к ребе поговорить
Проговорили весну, проговорили лето
К новому году постиг он то да не то, прослыл тем да не тем
Предался профанному чернокнижью, кабальной каббале
Стал и швец, и жнец, и на дуде игрец
По субботам варит в чолнте черного пуделя
Оживляет его куском кислого штруделя
Зеленеет с радости
Богатеет с горя
На заре растит на смородинных кустах в огурцовом парнике
Венозные розы парацельса
На закате плавает в аквариуме
С желтыми кроликами наперегонки
Карманному эроту командует целься
И юные хасиды сбивают каблуки
И старые банкиры отпирают сундуки.
Претворяет лягушек в квакушек    сорок в воровок    хмели в сунели
маркс в энгельс    шеш в беш    бзыч в бзгоа
ночной бред под позднеапрельским акварельным ветром в
затяжной вкус осеннего полуденного песка.
Он впитал весь мед и лед Закона
Наизусть, до корней, костей, припухших железок
Таки что? Его голос как траурный марш еще одного мендельсона,
Он пролил недорого взяв 7.40 детских слезок,
Клейкие листочки сворачиваются от его взгляда.
Нет-нет, нам его не надо
Да будет стерто имя его
Помни, это голимый голем
Остерегайся!

Ангелу Верхнениженской синагоги напиши:
Сокрушался праведник реб Карл,
Говоря: когда его в муках творил
Для высочайшего служенья
Нож мой сверкал как кристалл
Напильник пел арии
Лак пенился под моей кистью
И не было б его прекрасней и лучистей
А он возьми да и заболей
То ли инфаркт миокарда
То ли теракт минотавра
Кто порчу наслал - Бог тому судия.
Лежит молчит не шевелится с места
Трижды в день умирает с голоду
Страдает стихосложеньем.
Ни ни ни
Не плачь -
Расползутся клетки по тетрадке
Глупенький мой.

Тут нежные погромчики зазвенели
Хрустальные ночи о бархатные вечера,
Соль сыпалась с наших ресниц,
Разрытые кварталы засевая.
Ебучие колючие шинели
Спиздили наше скрипичное вчера,
Рубиновыми каплями на наволочках лиц
В предутреннем тумане вышивая.

Раввины знали под старой Европой
Тайные лазы, подземные тропы
Как водится, нас пропустило бы море
И мы бы вернулись навеки домой
Мы только ждали, что явится голем
И выведет нас    возлюбленный мой

А он лишь плакал слезно шепча:
"Тюпютх-тюпютх
Глаза б мои не видали готического тумана,
А служить бы мне мухобоем
У визиря османского султана,
Пописывать вирши
Размером напевным и изобильным."
И тогда мы увидели, что оставил нас наш Всесильный,
И вылетели в трубу
Чтобы слиться с розой ветров
И в старой Европе увяла тысяча пряных цветов.
Их предсмертный аромат разбудил голема он прокусил губу и в ватерклозет спустил судьбу подобрал ноги свои в постель и подбородок его покрылся чешуей.
Видишь, этот голем болен
Не доверяйся!

Ангелу Маловеличенской синагоги напиши:
Был дедушка беремен не сеном
Внученька разродилась не соломой
А ясли - те давно сожгли.
Вытек он с волосами, ушами, загрубелыми пятками
Заполонил полмира
А на другие полмира мышцу простер.
Одесную у него болото с китоврасами
Ошую проспект с мерседесами
В правой коленной чашечке клавикорды
        (со съемной панелью
        сменными колесиками, прицепными вагончиками
        в кожаном футляре с дырочками для вентиляции
        с дезодорантом от пота, щеточкой для чистки
        с сыном, дочкой, белой болонкой
        и всегда свежей вечерней газетой)
А на левой перси завместо соска мухомор-баобаб.
Слезы у него текут - алмазы катятся
Слюна брызжет - искры летят
Кровь коктейль вино с молоком
Чресла из сапфиров
За пазухой - солнце.

Он - сама креативность
        да позитивность
        сотериология
        да эсхатология
Но он не спешит получать билет
И в салки-спасалки с дьяволом в блиц
Играть пантомиму
Ведь день для него как тысяча лет
И тысяча лет как тысяча птиц
Пролетающих мимо.
Знай же, это Голем Господень
Преклоняйся!

Хотя, впрочем, ты, единственный кто мог бы,
Его не увидишь
И не приидет спасение к народу твоему.
Ибо увидеть его может только
Иудей обрезанный и праведный
А ты, ангел Маловеличенской синагоги,
Сноб и мудак
Бледная поганка
Гнойное ехидны отрыганье.
И заржавеет твой клюв
И изъязвится твой поц
И смрадным прахом станут крылья твои.




* * *

У меня в правой бедре
Живет герой-любовник
      Брутальный кабальеро
      Пыжащийся паж
      Ристательный рицарь
      Сластолюбивый аббат
      Гутапперчевый акробат
Он жрет пиццу
Пьет горькую
Выращивает туберозы
(с деодорированным навозом)
Воспитывает купидонов и соловьев
Пудрит себе рожу
Думает, поможет
Волшебная сила чювства/искусства

Он готов служить за soubrette семь лет
И еще семь лет за nymphette
Преподносит cocotte
С придурью зеленый торт
Поит femme fatale
Страстнотерпким Chantale
Из рога наполовину кастрированного барана
И запевает виршами из Корана
Ибо думает, что барышни любят все сладкое и неприличное.
Он знает столько мест в обеих столицах
Он может представить их в лицах
Иль начертать в тоске
Акварелью на старом песке
Да только некого туда сводить
Обменять свои знанья на губы
Ведь к нему круглый год лифт не ходить
А девы конфекты да байки любить
Но ездить на лифте сугубо

Я его порю по утрам
Длинным ивовым прутом
Вымученным в огуречном рассоле
Из-под его гжели
По вечерам слежу
Чтоб не таскал мои гели
А в остальном, прекрасная маркиза,
Мы с ним живем душа в душу
Тем более, что она у нас одна на двоих

Только когда-нибудь
Он влюбится и в мои
Мартовские глаза
Двухлетней давности
Глаза Ее разреза, с тушью
Захочет пересчитать губами мои позвонки
И зазвенят звонки
С куртуазною чушью
На чашку капуччино в кофейню
Последнюю в последнем
Самом квартале
Старого Города
Тогда придется
Его того, трали-вали
Отрезать наотказ, как боярам бороду,
Иначе все перевернется -
Не узнает родная мать
И кофейня станет молельней
Капуччино - смертной пучиной
Старый Город вновь будет молод -
Царь уйдет погулять.