* * *

Белые, белые бегают по небу
Часовые стрелки ночного прожектора,
Где-то шарят, что-то нащупывают,
Кажется, пора.

Чуть в Царьграде закончили обедню,
А в Константинополе стоят другую,
Субботний свет исходит от обеих
И откуда-то ещё.

Чёрное море всё-таки приблизилось.
Тверскую переименовали в Приморскую,
Кафе "Пушкин" - в кафе "Пушкин",
Идём на набережную.

Каждое утро до и после прилива.
Каждый день у прилавков гастронома.
Каждый вечер под плач гармоники
Москва и москвичи

Рады, как рады белые берёзы,
И на них от этого вырастают рифмы,
Тёмные, как суть, влажные, как ризы,
Но это позже.

* * *

Вроде обоза движется тайное
Что-то под веками незакрытыми.
Даже заснуть мне мешает, кажется,
Внутренних Альп сиянье.
И, как немецкий студент в каникулы
Мокрым лицом по стволу оливы, -
Съезжаю вниз, под отвес подушки:
Чтобы немного тени.

* * *

Безусловно, пора пресекать
Превращенья этих вещей,
Тёлка в тётку, девочка в дерево,
Снег в салфетку и тому подобное.

Для начала что предпринять?
Ограничить себя собой:
Выжми рифмы, отмени метафоры,
Брось любовника, не пой в уборной.

Кто со мною в ночи говорит?
Я и днём с тобой говорю.
Кто на этот вопрос отвечает?
Отвечает, задавайте следующий!

* * *

Синь-изюм, зелен-виноград
Как на вкус нам покажется?
Не окажется кислым,
Не окажется горьким.

Слышишь звуки секретные
Этой ночью над городом?
Эстакады бряцанье,
Поездов продвиженье.

Не равняйся с цикадами,
Ты, что бьёшь металлическим
По блестящим железам
Вдоль товарных вагонов.

В подворотни и форточки,
В люки канализации,
В потаённые норы,
Во огромные поры

Слышу, слышу я выдохи
И обратные вдохи!
Чую массы воздушной
В тесноте продвиженье!

(Тесно, как привидениям
Тесно в маленьком эркере.
Тихо, как поцелуям
В нестаринной кровати -

Вне семейной традиции.
Вне запамятной памяти.
Без совместного супа.
Без сочувствия ларов.)

Тайно, как научаешься
За два-три поколения
Выражать Твои мысли,
Летом, в городе, ночью.

* * *

Ещё осталось во рту "увы" -
Уже простор для любого сладкого.
А было так, что заветный воздух
Едва умел разместиться в теле.

Невозможно же знать, что там,
И, невзирая, остаться здравою
И не носить в черепной коробке,
Как два ботинка, себя с тобою.

Вот обезьяна, француз и кто
Благополучно сложились в памятник,
Но с русским именем и в шапке меховой,
Как заказали, как заказали.

А ты, а ты? Потрогай себя
Сначала пальцем, потом ладонями,
Проверь, на месте ли лоб и волосы,
И убедишься, что отдыхаешь.

Лошади останавливаются у корчмы.
Поезд в тумане подходит к станции.
Море спокойно. Горы безусловны.
Птица, птица летит.

* * *

Воспротивиться - вот в чём соль.
Ну и пусть на ветру злобно захлопали
Парусиновые крыла
Ресторана-шатра, и почерневшее

Набухает небо грозой,
Призывая тебя к эвакуации,
Пруд исклёван, поднос пустой,
И ни строчка меню нас не касается.

Запиши, проделай сама:
Безобразный скандал, скатерть поехала,
И стесняются близости
Все четыре угла голого столика.

* * *

Не променяю то, что меняется,
На то, что не меняться пытается,
Держась, как в прачечной простынка,
За тень хозяина-хозяйки.

Позор тебе, поправивший волосы!
Ещё ли не устал беспокоиться,
На месте ли глаза и губы,
Придерживать руками щёки?

Но дерево, но дерево, дерево
Любимое, не знаю по имени,
Как лампочка, во всю-то осень
В окне желтевшее светило,

Как ты могло быть кем-то порублено?
И как тебя простить до свидания?
С каким поленом обниматься,
Какую щепку приголубить,

Какую ветку выбрать из мусора?
...

* * *

Как Даная ничком в камере-карцере
Слышит звуки дождя, чавканье, звон и звяк,
Сладко жмуря глаза (всуе: нельзя проспать
Посещение золота),

Ночью тёплою слышь: вдруг да на западе
Стонут петли ворот, снег залетает в рот,
И ступают по льду грузно, как по песку,
Поселяне с телегами.

Тишина? Тишина. Никого-никого.
Человек-образец спать лежит, как лежат,
Кучевым кочевым, перистым пористым
Запретив эволюцию.

Женский я-человек тоже спал бы, но нет.
Вот тоскует о нас, зарастающих в час
Сединой, чешуёй, перьями курьими,
Он, и слёзы глотает.

* * *

Иди сюда! Обидели - пожалуйся,
А приголубят - хвастайся.
С больной губой, с испорченною бритвою,
Наступленные-на-ногу,

Поруганные, ехавшие затемно
В автобусе-троллейбусе,
Как бутерброд, надъедены и брошены,
И, как газон, утоптаны,

Великодушно принятые в очередь,
В руках мешки с болезнями,
Стоим, как на приёме в поликлинике,
Тревожимся, колышемся,

А ну как вдарит свет уничтожающий
Во все углы и впадины,
И чепуха, как водится, останется
На этой скотской лестнице:

Чулки, носки, коронки и очешники,
Уложенные горкою.
Одна надежда - что оно в последний раз.
Ещё одна - что встретимся.